Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот день и следующие дни и ночи слились в один нескончаемый ночной кошмар. Окон в камерах не было, лампы горели круглые сутки, лишь слегка приглушая яркость во время отбоя, и у Тео совершенно пропало ощущение времени, понимание, когда на смену одному дню приходит другой. Переклички нужны были вовсе не затем, чтобы в начале и в конце дня проверить, все ли заключенные на месте, превращались в изматывающие, полные изощренных издевательств марафоны. Бег сбивчивой, запинающейся вереницей по внутреннему дворику, с хлопками, прыжками и отжиманиями. Мучительные хоровые распевки патриотических песен и гимнов. Лекции по истории Чжунго с дотошным перечислением правящих династий и императоров. Комки переваренного слипшегося риса на обед и ужин, иногда — с пучком кимчи. К хаотичному, не поддающемуся логике и здравому смыслу чередованию этих занятий свелась вся жизнь в «Примирении». От помешательства и провала отчаянья Тео спасали только мысленные разговоры с Аскаром. Изредка тот рассказывал что-то о своем детстве, иногда давал совет, но чаще — высмеивал его изнеженность, неготовность дать отпор, полнейшее незнание законов выживания в людской стае и тем самым давал силы прожить еще один день — хотя бы из чистого упрямства.
«Что делать, Аскар? Что делать?»
«Для начала — продолжать чистить зубы по утрам».
«Ты издеваешься?»
«Вовсе нет. Это чуть ли не единственное, что здесь, в этих стенах, решаешь ты. Надзирателям плевать, сгниют ли твои зубы. А тебе?»
«Аскар, при чем тут это? Я боюсь без вести сгинуть в этой вонючей камере. Боюсь потерять человеческий облик».
«Говорю же — продолжай чистить зубы каждое утро. Потом добавишь отжимания».
«Ну что ты заладил? Ты же видишь, я в отчаянии».
«Надзиратели каждый день будут устанавливать новые запреты, бессмысленные и противоречащие друг другу. За все, буквально за все грозит суровое наказание. И дело не в дисциплине. Это делается с одной-единственной целью: чтобы люди теряли волю, ломались, боялись сделать даже шаг. Чтобы не превратиться в тупой покорный скот, делай хоть что-то. Серьезно: что угодно. Все, что не запрещено. Начни с малого. Пусть это будет твой собственный выбор — день за днем».
Примерно раз в месяц заключенным разрешалось принять участие в тестировании, где требовалось подтвердить знание мандарина, истории и современного устройства Чжунго. Тем, кто набирал достаточно высокий балл, предстояло выдержать главное испытание — собеседование перед аттестационной комиссией, председательствовал в которой сам начальник лагеря «Примирение».
Это его голос звучал каждый день из динамиков перед отбоем — вкрадчивый, глубокий, проникновенный. Воочию его обладателя Тео увидел только спустя две недели. Всех заключенных согнали на внутренний двор и битый час томили под палящим солнцем на торжественном построении в честь праздника государственного флага. Начальник тюрьмы, господин Тао, выступил с затянутой пафосной речью. Невысокий, с намечающейся проплешиной на макушке, в твидовом пиджаке и галстуке, он был похож на директора элитного колледжа для золотой молодежи.
Тео с рвением взялся за подготовку к экзамену — ему, в отличие от сокамерников, многие из которых совсем не разбирали иероглифов и знали лишь самые простые фразы на мандарине, зубрежка давалась почти без усилий.
Орынбек, паренек из затерянного в горах аула, который попал в лагерь в одно время с ним, чуть ли не на стену лез от тоски и ярости, силясь заучить то, что казалось полной бессмыслицей, пустым нагромождением странных звуков. На тренировочных срезах он комкал и бросал на пол листы, топтал их ногами, страшно кричал, набрасываясь с кулаками на сокамерников, которые пытались его урезонить. В камеру вбегали надсмотрщики и, вырубив его шокерами, утаскивали на несколько суток в карцер. В суматохе Тео незаметно поднимал смятый лист, разглаживал, выполнял задания, намеренно допуская пару незначительных помарок, и подкладывал в общую стопку.
— Ну, скажи, зачем ты вечно лезешь на рожон, Орынбек? — спросил он как-то после отбоя.
— Там, дома, осталась мать, которая совсем плохо ходит и почти не видит. И невеста.
— Будешь бузить, никогда не вернешься домой.
— Им меня не сломать.
Аскар в голове Тео издал саркастический смешок. Тео повернулся на другой бок и закрыл глаза, чувствуя, как наваливается смертельная усталость. Когда до тестирования оставалась всего пара недель, он придумал несколько простых жестов, чтобы подсказать Орынбеку правильные ответы.
Когда пришли результаты теста, Тео не поверил своим глазам: он завалил экзамен, будто давал ответы наугад, полагаясь только на счастливый случай. Достаточно высокий балл, позволяющий записаться на собеседование, получил только полуглухой старик, который и двух слов на мандарине не знал, и, что было совершенно непостижимым, Орынбек.
«Как это вообще возможно?!».
«Все предельно логично. Старик безвреден для государственного строя и бесполезен как биоматериал. Держать его тут и дальше — значит, понапрасну расходовать рис и занимать циновку».
«Что ты сказал? Как… биоматериал?».
«Про лагеря вроде «Примирения» ходят разные слухи, — неохотно ответил Аскар. — Доподлинно мне об этом не известно, но я слышал от нескольких бывших заключенных, что если из крупной клиники поступает запрос на трансплантацию печени или сетчатки, то подходящий донорский орган, как правило, находится в течение нескольких дней».
«Полная чушь. Необходимость в донорских органах давно отпала благодаря биотехнологиям. Все можно вырастить в лаборатории или напечатать на биопринтере».
«Да, но это время и деньги».
«Так ты считаешь, что Орынбека…», — Тео не смог закончить, сформулировать вопрос, настолько это предположение казалось диким, варварским.
«Я ничего не утверждаю, а лишь говорю, что результаты тестирования наталкивают на определенные мысли».
«Мне следует как-то предостеречь его?».
«Ни в коем случае. Прав я или ошибаюсь, это знание ничего не изменит, только умножит его тревоги и страхи. Человек живет надеждой».
В этот момент Орынбек, которого сокамерники окружили в плотное кольцо — теребили, хлопали по плечу, поздравляли — наконец, вырвался, чтобы заключить Тео в медвежьи объятья.
— Это все ты! Без тебя я бы тут пропал. Спасибо, брат! Если бог подарит мне сына, а назову его в твою честь, — пророкотал он ему в ухо.
— Да брось. Я тут ни при чем, — пробормотал Тео.
На следующее утро после переклички все в камере выстроились, чтобы проводить старика и Орынбека на собеседование и крикнуть последние напутствия. В тот день время тянулось особенно медленно. При каждом шорохе Тео вскидывал глаза на дверь, но они так и не вернулись. В камере радостно перешептывались — значит,
