Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По дороге, залитой алым предрассветным светом, от фигуры Луки протянулась несуразная голенастая тень. Он наклонился и поднял сломанную плеть орхидеи с крупными фиолетовыми цветами, чудом не втоптанную в грязь. Несколько сильных рук схватили его и набросили на голову черный мешок. Лука отчаянно сопротивлялся, отпинывался и брыкался, а потом почувствовал легкий укол в правое предплечье и отключился.
Глава 2
Лука приоткрыл глаза, и яркий дневной свет резанул, вызвав резкий приступ дурноты. Головная боль пульсировала в висках, вкручиваясь все глубже, как саморезы. Проклиная всё на свете, он опустился на прохладный пол. Перед глазами всё плыло. Каждое движение давалось ценой невероятного напряжения и концентрации, словно он управлял не собственным телом, а куклой, набитой комками ваты. Нечто подобное он испытывал лишь однажды, когда на спор перепробовал абсолютно все коктейли в карте бара в одной из таверн Фирукуо. Следующие три дня его жизни были начисто стерты из памяти. Но вчера — если, конечно, последнее, что он помнил, действительно произошло только вчера, и он не провел в отключке гораздо больше времени — он не брал в рот ни капли спиртного. Как и весь прошлый месяц. Что же произошло? Неужели ищейки Вагнера выследили его, пока он, как остолоп, считал звезды на небе?
Несмотря на слабость, он был готов встретиться лицом к лицу с человеком, который был настолько одержим властью и заботой о благе клана, что не остановился даже перед гнусными преступлениями. Человеком, который был виновен в смерти его приемной матери, который упрятал за решетку мастера Фогеля, где старый профессор сгинул без следа. По приказу которого Мию и старого садовника Вана выслали на забытый богом мусорный остров посреди океана. Который готов был даже собственного племянника использовать как разменную монету в грязных политических играх. Не погнушался переступить через труп родного брата. Все эти месяцы ненависть к Вольфгангу Вагнеру нарастала внутри Луки, расползаясь, как раковая опухоль, отравляя его кровь и мысли. Пришло время дать ей волю, выплеснуть наружу.
Впрочем, тот, кажется, не слишком-то спешил встретиться с ним. Пару раз над Лукой склонялась медсестра в отутюженной форме, с заботливой непреклонностью снова укладывала в кровать, обтирала лоб прохладным влажным полотенцем. Потом пришел врач, медленные раскаты голоса которого доносились словно бы из другого измерения, посветил в глаз маленьким фонариком, вызвав этим оглушающую мигрень. После его ухода медсестра сделала укол, и мир снова скрылся за потоком пестрой мешанины образов, звуков и слов.
Когда Лука вновь открыл глаза, просторная комната была полна воздуха и рассеянного света, льющегося из окна. Только сейчас он заметил, что на нем надета мягкая фланелевая пижама. Лука спустил правую ногу на пол и попробовал встать. Хватаясь для опоры за все, что попадалось под руку, он подошел к окну и отдернул штору. Снаружи раскинулся парк с аккуратно постриженными кустарниками. Деревья были припорошены снегом. Снегом, которого он не видел уже так давно.
В дверь вкрадчиво постучали. Лука повернулся на звук, но не произнес ни слова. В дверь постучали еще раз, чуть более настойчиво.
— Эй, кто там? — охрипшим голосом спросил он.
Дверь приоткрылась, и камердинер вкатил в комнату кресло, на котором восседал советник Юнг.
— Вы? — глаза у Луки округлились.
— Что, дружок, удивлен? — старик рассмеялся и тут же зашелся сиплым кашлем. — Значит, сюрприз удался. Хоть я и не выношу сюрпризы.
— Так вся эта история с похищением — какой-то розыгрыш? Сегодня вроде не первое апреля.
— Боюсь, повод для встречи куда менее радостный.
— Что стряслось? Что-то с Тео?
— Как давно ты был в плаванье?
— Почти полгода, а что?
— Так ты действительно не в курсе последних событий в Ганзе?
— Хватит говорить загадками. Мне не было дела до того, что здесь происходит.
— Твой дядя погиб, Лукас.
— Вольф?..
Лука был потрясен, раздавлен свалившимся известием о смерти того, кто стал в его глазах олицетворением зла, мыслями о мести которому он подстегивал себя, как вспененную лошадь. Он почувствовал себя альпинистом, который, отказываясь от всех радостей жизни, шел к единственной цели — покорить сияющий пик. И вдруг гора рухнула, осыпалась к его ногам. И самое тошнотворное, что в глубине души он был рад, безмерно рад, что ему не придется совершать это иссушающее сердце восхождение. «Бедолага Тео, — вдруг спохватился он. — Теперь всё ляжет на его плечи». Отвлекшись на свои мысли, он ухватил лишь обрывок последней фразы.
— … обнародует его завещание.
— Что, простите?
— Я лишь сказал, что Вольф передал весь капитал семьи и жезл мессера тебе.
— Мне?! С какой стати?
— Потому что ты — хаупт. Я понял это, как только ты переступил порог гостиной. И Вольф, стоило мне слегка надавить, подтвердил мою догадку: только он, кроме самой Анники, различал вас между собой, и когда она пустилась в бега, прихватив первенца, именно он утихомирил взбешенного Герхарда, заверив, что в колыбели остался тот самый. Наследник.
— Нет, это не может быть правдой.
— И тем не менее, это так.
Лука молчал. Советник Юнг пристально наблюдал за ним, наслаждаясь его смятением.
— Тео уже знает?..
— Пока нет. Не переживай на этот счет. Думаю, это известие не станет для него ударом. Скорее, облегчением — непосильная ноша ответственности всегда тяготила и страшила его. Так или иначе, братья снова воссоединятся. Как и было предназначено.
— Э, нет. Я, конечно, признателен вам, и все такое, но я точно не при делах. Хватит с меня.
— Вот как? — старик удивленно приподнял бровь. — Интересный расклад. Впервые в жизни встречаю человека, который отказывается от миллиардного наследства.
— А зачем мне эти деньги? Как оказалось, матросам весьма неплохо платят. Во всяком случае, мне хватает.
— Боюсь, что выбора нет: иначе Ганза попадет под острый каблучок к ханьской вертихвостке. Она дергает за ниточки и Тео выплясывает и дергается, как марионетка.
— Да поймите же наконец: это не моего ума дело! Я не Вагнер и никогда им не стану.
Но любые доводы и возражения разбивались о железную волю прикованного к инвалидному креслу старика, как мыльные пузыри о крепостную стену. Лука с тоской осознавал, что с каждым словом увязает в трясине невыполнимых, неподъемных обязательств, в которую однажды Вольфганг Вагнер уже затянул его и
