Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты так буднично и как-то между делом признался в любви, – вымученно улыбнувшись, вроде как попрекнула его Клавдия.
– Да? – удивился Матвей и пояснил: – Мне казалось, это совершенно очевидно. Как только я тебя увидел, сразу почувствовал, что ты моя женщина, мой родной человек, а то, что произошло с нами в Монголии, было настолько прекрасно, что не могло бы произойти и случиться без любви. Или я ошибаюсь? – спросил он чуть напряженным голосом.
– Ну-у-у, нет, не ошибся, все так, но… – мямлила что-то невразумительное Клава, – но…
– В таком случае очевидно же, что нам надо как можно быстрей пожениться, – кивнул Матвей, принимая подтверждение своих выводов.
– Но… – снова протянула растерянно Клавдия. – Я вот так сразу взять и ухнуть в замужество не могу, Матвей.
– Почему? Что тебе мешает? – уточнил он.
– Мне надо подумать, понять… – развела Клава руками от неловкости. – У меня куча всяких житейских обстоятельств… – все тянула она, не зная, как сформулировать свой отказ. – И потом, – вдруг взбодрилась, найдя-таки вескую, по ее мнению, причину для отказа, – мы ведь практически не знакомы и даже не встречались толком. Мы ничего не знаем друг о друге.
И, расстраиваясь от того, что приходится объяснять в первую очередь себе самой то, что она и сформулировать-то не в состоянии, выпалила первое, что пришло в голову:
– Может, я храплю во сне…
– Ты не храпишь, – усмехнулся Ладожский.
– Ну, может, ты храпишь, – выдвинула следующее предположение она.
– Наверняка, – ответил Матвей и спросил: – И что, по-твоему, это достаточно веский повод, чтобы не создавать семью?
– Нет конечно! Это я образно, о том, что мы не знаем друг о друге и таких мелочей. Я даже не знаю, какую музыку ты любишь, и любишь ли вообще. И вот так сразу, после одного обеда, четырех дней поездки, двух потрясающих ночей и одного «полусвидания», как ты назвал нашу последнюю встречу, взять и ухнуть, решиться замуж… – пролепетала она растерянно.
– А чего болтать попусту? – объяснил Матвей свое решение. – Трали-вали, журавли… Либо да, либо нет, это же очевидно и сразу чувствуешь и все понимаешь. А если для того, чтобы быть вместе, требуется что-то там узнать друг про друга, о чем-то там договориться, исполнить какие-то непременные условия и ритуалы, то это точно не любовь, а торговая, коммерческая сделка. У меня такая уже была, и ничего путного из этого не вышло, да и не могло выйти по определению. Я люблю тебя, ты любишь меня, мы совпадаем во всем, понимаем друг друга, чувствуем, слышим и дышим на одном языке и на одном языке живем. И это называется офигенная удача. Нам невероятно повезло встретить друг друга, наверное, реально как в сказке. И жить нам надо вместе, а не бегать по свиданиям урывками от жизни, по-моему, это очевидно.
– Да… – покивала Клавдия, испытывая ужасный, мучительный душевный разлад, – тут ты прав, как в сказке, но… вот так и сразу… – И посмотрела на Матвея несчастным взглядом, ища в нем поддержку и понимание. – Ты даже с моим сыном не знаком. Понимаешь, о чем я говорю?
– Зато я знаком с его отцом и не сомневаюсь, что с твоим Павлом мы найдем общий язык, – отринул и этот аргумент Матвей.
– Да, конечно, у вас этого самого общего полно, – согласилась Клавдия и повторила: – Но…
– Ты не готова, – кивнул, захолодев в момент, словно отстраняясь от нее эмоционально, Ладожский, – я понял. – И резко выдохнул: – Ладно, Клав, мне пора ехать. Парни ждут.
– Извини… – попросила-простонала она. – Просто…
– Да, – снова холодно кивнул он, – тебе надо подумать. – И повторил: – Ладно. Я пошел. Пока.
– Как пока? – опешила Клавдия. – Просто так вот пока – и все? – возмутилась она. – Не попрощавшись толком, не обнявшись?
– Да, надо обняться, – согласился Ладожский.
Шагнул к ней, обнял легонько, всего на пару мимолетных мгновений, прижал к себе, отпустил, наклонил голову, поцеловал в щеку и шагнул назад от нее, от них, от того, что предложил ей…
– Поеду я, Клав, – выдохнув, уведомил Матвей. – Береги себя.
Развернулся и, не сказав более ни слова, не оглядываясь, широко распахнув стеклянную створку двери, шагнул из метро в промозглую сырость и двинулся вперед, удаляясь от замершей в недоумении и полной растерянности и душевном раздрае Клавдии.
Он шагал, а она смотрела в его удаляющуюся спину и чувствовала, как вместе с ним уходит из нее радость и какой-то внутренний свет, что, оказывается, поселился в ней с момента, когда она распахнула глаза на том монгольском холме и увидела Небо, и светил, согревая ее все это время.
Она смотрела ему вслед… чувствуя отчаяние и какую-то безысходную неотвратимость несчастья, и увидела вдруг…
– Стой! – прошептала Клавдия, подавшись всем телом к стеклянной створке метрошной двери, чувствуя, как диким холодом обдало все ее тело, от макушки до пяток, подбив-ударив страхом под колени…
Толкнув с силой дверь, она выскочила наружу под моросящий стылый дождь и прокричала во всю силу, которую нашла и собрала в себе в этот момент:
– Сто-о-ой!!!
И, рванув с места, понеслась вдогонку за ним.
– Матвей!!! – крикнула она на бегу.
Он услышал, резко остановился, развернулся и, увидев бегущую к нему девушку, заспешил к ней навстречу.
– Клав, ты чего, чего? – перехватил он ее, запыхавшуюся, перепуганную, дрожавшую от страха, холода и адреналина.
– Эта… – переводя дыхание, не смогла сразу произнести фразу до конца Клава, лишь тыкала непонятно указательным пальцем куда-то. – Эта…
– Что? – испугался за нее Матвей, не понимая, что привело девушку в такое состояние.
– Куртка… – произнесла она наконец и повторила: – Куртка.
– Что куртка? – недоумевал Ладожский.
– Твоя куртка, – ухватив его за руки, сбивчиво, торопливо принялась объяснять Клава. – Рисунок на спине, лось этот…
– Это не лось, а олень, – поправил ее Матвей, откровенно недоумевая, что вообще происходит.
– Где машина, на которой вы едете? – спросила неожиданно Клавдия.
– Вон, – указал Матвей на припаркованный у тротуара микроавтобус типа тех бронированных инкассаторских автомобилей, что работают в банках и возят наличные купюры.
Наверняка он и
