Артем - Борис Могилевский

Артем наблюдал «застойную психику обывателя-полудикаря». Он писал об этом типе «жестокого, жадного, ограниченного, грубого и пьяного, неподатливого к новым завоеваниям культуры» богатого крестьянина. Он видел «пьяную женщину, ругавшую ребенка матерными словами (тот отвечал тем же), с вонючей трубкой в зубах», и эта картина вызывала в нем чувство гадливости.

«Если бы наши злоключения ограничивались одними мозолями и ранами от тяжелой работы, как легко было бы жить на белом свете!» — восклицал Артем.

Ни одного фельдшера на волость, которая раскинулась на 450 верст в длину! Находились ссыльные, которые в поисках какого-либо общества общались с местными лавочниками. Артем не способен был на это, он бежал от таких собеседников, как от чумы. Часто Артем уходил в тайгу, пытался ориентироваться в хаосе гор и лесов. Это была своеобразная разведка для будущего побега из ссылки. О результате таких вылазок в тайгу он писал:

«Скверно без компаса. Я раз четырежды возвращался к тому же месту, а был всего в 8—10 верстах от села. Измучился, обозлился, но в конце концов выбрался на место, где по профилю сумел определить направление. Хотел определяться по деревьям, по мху, оказалось, на различных деревьях той же породы мох растет в разных направлениях. Солнца не было, шел как раз дождь. Если бы пришлось верст 60–80 идти тайгой без определенной дороги, вряд ли дошел бы… По солнцу, по звездам я свободно нахожу направление».

Подготовка к побегу

Идут дни, все сильнее нарастает желание уйти из ссылки, уйти куда глаза глядят. Артем не слушает товарищей, которые убеждают его не торопиться с побегом, пока им не удастся снестись с центром. Артем не хочет и слышать об отсрочках, которые означают зимовку в селе Воробьево. Он экономит заработанные гроши, они будут нужны в побеге. «Я уже начинаю нервничать, становлюсь способным к нехорошо обдуманным действиям. Мне же хотелось воздержаться от них хотя бы на первых порах», — пишет Артем Фросе Ивашкевич 24 августа 1910 года.

В другом письме к тому же товарищу Артем более глубоко характеризует состояние, в котором он находился на исходе августа, через месяц-полтора после прибытия на место ссылки:

«…Я постоянно нервничаю. Как я себя ни сдерживаю, все же я иногда, как мне кажется, бываю невозможен. И чего только я не предпринимаю, чтобы рассеяться, успокоиться! Вначале работал — не помогало… Бегал по лесу, вспоминая, как благотворно влияла на меня в добрые старые времена прогулка в глуши леса. Это мне стоило обуви, одежды, но не помогло. На днях уходил в Нижне-Илимск, думая, что дорога рассеет немного… Моцион с заходом по пути в села — 200 верст, новые лица, разговоры, впечатления. Ничего.

Все по-старому. Дошел не только до прямого физического истощения, но форменно заболел: лихорадка меня треплет уже вторую неделю… Я надел сапоги, которые были недурны, пока в них приходилось ходить по комнате. Но после первого же дня, когда я прошел 40 верст с лишком, я их уже не мог надеть… Я повесил сапоги через плечо и пошел босиком. Была прескверная погода, шел дождь мелкий, холодный, отвратительный; дорога шла вдоль берега Илима — каменистая, неровная; до ближайшего пункта, где жили товарищи, надо было шагать 33 версты. Там я взял коты (арестантская обувь), в них дошел до Нижне-Илимска и в них же возвратился обратно…

Я как-то писал Вам, что способен наделать глупостей, так как перестаю владеть собой. В этот раз я глупостей не наделал. Но пароксизм нетерпения может возвратиться. В такие минуты я собой плохо владею и способен на все, чтобы только избавиться от гнетущего душевного состояния. Впрочем, виноват: не на все. Водку, например, в такие минуты я не могу пить (в иные тоже не пью). Это тем хорошо, что я не рискую превратиться в коллегу Ваших старожилов-поселенцев… Одна мысль о возможности 2–3 месяцев бездеятельного проживания здесь приводит меня в состояние невменяемости… Конечно, все это преходяще… Я знаю ведь, как с ним справиться. Подобное состояние не поддается, конечно, паллиативным средствам. Однако я не вечно думаю довольствоваться паллиативами. Они могут годиться на месяц, на два, не больше…»

Из этого письма, которое может попасть и в чужие руки, ясно: Артем скоро уйдет из Воробьева, убежит из ссылки. Он не думает пользоваться «паллиативами» более месяца-двух — этим все сказано.

В этом же письме Фросе Ивашкевич Артем красочно рисует отдельных представителей коренного населения приангарского края. Быть может, в чем-то суждения Артема и неверны, преувеличенны, но в общем он правильно характеризует хозяев-предпринимателей, кулаков-выжиг, которые способны пропить последнюю рубаху, когда запьют, а в минуты, когда трезвы, способны содрать с вас последнюю шкуру.

В конце августа Артем получил почтовый перевод на 15 рублей от сестры Дарочки. В присутствии десятского, наблюдавшего за ссыльными, Артем отдал 10 рублей казначею коммуны, чтобы тот купил необходимые продукты в запас на зиму. Себе Артем оставил 5 рублей. Он сказал десятскому, что с этими деньгами пойдет по ближним селам искать работу, быть может, где-либо останется плотничать.

На волю!

На другой же день Артем собрался в дорогу. Теперь уже ничто не могло изменить его решения бежать из ссылки. Он сунул в мешок сухари, взял с собой котелок, ложку. В том же мешке ранее были уложены костюм, пара белья, нож, спички, чай — все самое необходимое для далекой дороги.

Сердечно попрощавшись с товарищами, Артем двинулся в путь. Дремучею тайгою он должен пробираться к почтовому тракту, чтобы затем трактом доехать до железной дороги.

Высокий скалистый берег Ангары. Как часовые, стояли над ангарскими кручами вековые кедры. Внизу, где-то далеко, шумят неумолчные кристально чистые и холодные воды. Артем идет ходко, широкими мужскими шагами. Непрерывные блуждания в тайге до побега сослужили ему добрую службу, ноги укрепились, им теперь дальние походы не страшны.

Первый этап пути Артема заканчивался в Братском остроге на Ангаре. Там товарищи должны привести в надлежащий порядок его паспорт и дать явку в дальнейшие пункты следования.

Солнце уже не грело, как летом. Август кончался, и со дня на день в этих местах можно было ожидать заморозков и пасмурной погоды. Холодные осенние дожди могли стать серьезным препятствием в движении по тайге и берегам рек.

Нужно было перебраться на правый берег Ангары. Старик паромщик переправил Артема и пожелал доброго пути, предостерег от того, чтобы беглец не шел на Иркутск и на железнодорожную станцию Зиму. Дошел Артем до места, где в Ангару впадает ее правый приток — река Илим. Теперь путь его определяла тропка вдоль Илима на многие-многие десятки верст. Места эти совершенно безлюдные. Идя по каменистому берегу реки, Артем сбил ноги. В местах, где была сорвана кожа, началась нестерпимая боль. Пришлось снять обувь. Это случилось на третий день пути. Первые две ночевки Артем провел в тайге. Никто из людей его еще не встретил, ни один медведь в тайге не пожелал справиться о состоянии его здоровья. Дальше Артем пошел босиком. Небо затянулось тучами, заморосил осенний дождь. Острые камни впивались в сбитые ноги, от холода они стали синими. Крепко сжав зубы, превозмогая боль и холод, Артем шел и шел вперед. В этот страшный день он прошел 40 верст по каменистому берегу Илима. До Братского острога еще оставалось около половины пути, а запасы еды в мешке уже иссякли, израненным ногам нужен был немедленный отдых. И вот, как в сказке, на исходе дня, идя вдоль берега Илима, Артем наскочил на глухую таежную деревушку. Это не были те места, где «культура» уже успела отравить душу сибирского крестьянина неутолимой жаждой наживы, где каждого путника оценивали по тому, сколько денег с него можно содрать. Артема попросили зайти в первую же избу. Приняли с гостеприимством, которое не знало границ. В этих диких таежных местах грамотный человек был редкостью, а бывший солдат считался чуть ли не генералом.