Набат - Цаголов Василий Македонович

— Рад стараться.

Асланбек не сводил глаз с санинструктора, где-то в душе завидуя другу. До чего легко умеет разговаривать с девушкой, откуда только берутся у него слова.

— О, это ваша хижина? — Галя искренне удивилась.

— Так точно!

— Никогда бы не подумала. Очень рада за вас. Видно, дома вы хороший помощник жене.

— Не совсем точно, моя королева. Я одинокий, несчастный мужчина, заброшенный женским полом.

— Все вы за порогом холостяки, — засмеялась Галя.

— За других не отвечаю.

— Ну и что, думаете жениться?

— Я готов расписаться хоть сейчас, если вы согласитесь стать подругой моей жизни. Ради одного поцелуя готов обуглиться.

— Боюсь, обожжетесь… А я думала, вы умеете шутить.

Оставив свое место, Асланбек быстро направился к ним, положив на шею одессита руку, сдавил, а сам улыбается:

— Сестра, очень прошу тебя, не обижайся на Яшу. У него сердце, как снег: подыши и растает.

Девушка круто повернулась на каблуках и, не оглядываясь, направилась к выходу. Когда она исчезла за высокой дверью, Асланбек разжал пальцы.

— Ты здорово придумал отличиться перед этой фифой.

Яша скривил презрительно губы, потер шею.

— Она соловей, чистая, как… как небо!

— Ты хотел показать, что не перевелись в Осетии рыцари?

Неизвестно, чем бы кончилась перепалка, не появись в казарме дневальный:

— Выходи строиться, ишь, лясы точат!

Друзья загромыхали сапогами, и казарма осталась на попечении дневального.

На улице одессит прошипел Асланбеку в ухо:

— Несчастный ты человек, Бек. Считай, что мы кровники, на всю жизнь враги с тобой.

В ответ Асланбек хмыкнул носом, и это еще сильнее распалило одессита.

— Унизил. Так подло. Перед кем? Она девчонка.

— У нас в ауле живет девушка по имени Залина…

Появился взводный, придирчиво оглядел красноармейцев, видимо, остался доволен, потому что не сделал замечаний, подал команду:

— Взвод, на-пра-во! На пле-чо! Шагом арш!

Занимались за поселком, утопая по колено в снегу, с криком «ура» наступали на «противника», окопавшегося на опушке леса, отбивали «контратаки», передвигались по пересеченной местности.

Потом, раскрасневшиеся, расстегнув шинели, дымили махоркой, слушая разбор «боя». Лейтенант назвал имена бойцов, отставших при «наступлении», и тем самым ослабивших натиск на «врага». Вместо того, чтобы стремительно проскочить «простреливаемую» неприятелем зону, они зарывались головой в снег. Если они так поступят в бою, то их легко поразит пуля, и они своей смертью сорвут наступление роты, батальона, а это повлияет на замысел командира полка. Поэтому в момент наступления никто не имеет права погибать, отставать… Вперед и только вперед!

Одессит слушал лейтенанта с горечью. Не везет ему. В прошлый раз, на марше, ночью, угодил в воду. Сегодня бежал по глубокому снегу, старался изо всех сил, опередил других, а заслужил замечание командира: нельзя отрываться без надобности от взвода.

Асланбек нашел взглядом друга, моргнул ему. Нелегко приходится Яшке. Чуть что — наряд. Стоит ему не появиться на кухне дня два-три, как повара с тревогой спрашивают, не заболел ли?.. Однажды Яша жаловался: «Да разве же дадут заболеть. Куда только подевались мои болезни? Дома от порошков язык вспухал, а здесь…»

В тот день взводный объявил в столовой, что вечером в клубе артисты из Москвы дадут шефский концерт. Над столами прокатился гул одобрения, и с обедом быстро покончили.

По случаю предстоящего концерта красноармейцам разрешили, не выходя из казармы, заняться личными делами. Асланбек сидел у окна и брился.

— Братцы, давайте споем, — предложил бесцельно слонявшийся по казарме Яша. — Гляжу на вас, и сердце плачет.

Но его не поддержали; каждый был занят своим делом. Одессит уселся на нары.

— Меня не поняли. Килька, несчастная плотва, а не люди, сонные овцы, — ругался он нарочито громко.

«Не поймешь его: весело ему или притворяется», — Асланбек провел ладонью по лицу.

Яшкин голос мешал ему сосредоточиться.

— Ходят с опущенными задами, — гудел Яша.

— А может, сгоняем в картишки?

Между тесными нарами появился рослый красноармеец из запасников, зевнул:

— Бывало, дома, зимним вечерком напьешься чайку от пуза и жаришь в дурачка. Все норовил я тещу обыграть… Ох и злилась, аж глаза набухали, как у вареного рака.

Разинув рот, Яша смотрел на него снизу вверх.

— Ай, ай, Петро, и как ты не побоялся бога? — с ласковым укором произнес Яша. — Тещу обыграл, чуть на тот свет не отправил.

— Ага, так и побежала.

— Небось, она рада, что от такого зятя избавилась.

Петро сел рядом с Яшей, ссутулился, закинул ногу на ногу:

— Да я, бывало, гляну ей в затылок и вроде книгу прочитал.

Подошел Асланбек, сел напротив. Не оглядываясь, Яша ударил Петра по колену, о чем-то подумав, вдруг предложил:

— А что, согласен, давай сыграем.

Петро с нескрываемой насмешливостью глянул на одессита:

— С тобой! Ха-ха… Да я тебя в два счета обыграю. Только чур, не обижайся. На, тасуй.

— А почему я? Карты у тебя в руках, а потом я не твоя теща.

Яша поплевал на пальцы:

— Ты в детстве плакал?

— Из меня слезу не выбить и кувалдой.

— Да ну?

— Ей-ей!

— Давай держать пари?

— А зачем? И без спора сейчас будешь на лопатках.

Игроков обступили, с интересом ожидая очередной Яшкиной проделки.

— Братцы, глядите в оба, как бы нам не напороться на старшину, — попросил Петро.

На Яшкиных припухших розовых губах играла загадочная улыбка. Усики тонкие, щегольские, а большие черные глаза грустны и оттого кажутся чужими, не Яшкиными.

— Послушай, я с тобой могу играть вслепую, хочешь, перевяжу один глаз? — Яша проворно вытащил из-под подушки полотенце.

Вокруг захохотали, а он тем временем в самом деле перевязал лицо, закрыл полотенцем левый глаз.

— Сдавай, — резко скомандовал одессит. — А если пожелаешь, так и второй глаз закрою.

Петро раздавал карты, сбиваясь, пересчитывая.

— Не желаю, Петро, играй с кем-нибудь.

Яша стянул с головы полотенце.

— Почему?

— Положи карты! — властно потребовал Яша. — Сосчитай.

— Пять, — растерянно произнес Петро. — А где же шестая? Я сдавал. Отогни рукав.

Яша, смеясь, швырнул карты и встал.

Сразу же после ужина Асланбек и Яша направились в клуб. По дороге одессит беспокойно озирался, явно кого-то высматривая, а у входа неожиданно прильнул к Асланбеку.

— Кончится концерт, не уходи, жди меня здесь. Ясно?

Выпалил и тут же исчез, а Асланбеку ничего другого не оставалось, как войти в клуб.

В зале с низким потолком было холодно. Над сценой тускло горела лампочка. Бойцы сидели в проходах, на подоконниках. Асланбек втиснулся, ругая про себя Яшу, из-за которого не успел занять место. Зрителей все прибавлялось, каждый, стремился протолкнуться, умоляя чуточку потесниться.

Из-за плюшевого занавеса появился артист, взорвались аплодисменты. Он долго раскланивался во все стороны, то и дело поправляя большую черную бабочку на тонкой шее. Наконец произнес простуженным голосом:

— Дорогие воины! Разрешите приветствовать вас от имени артистов Московской эстрады и пожелать…

Новые жаркие аплодисменты не дали ему договорить, и он, призывая к тишине, замахал рукой:

— И пожелать вам скорой победы над проклятым во веки веков фашизмом!

Медленно раздвинулся тяжелый занавес. На пустой сцене одиноко стоял рояль, напоминавший черного жука.

— Поет заслуженная артистка…

Она вышла из-за кулис: высокая, полногрудая. На декольтированном черном платье искрился кулон. Глядя на нее, люди забыли о войне, и, кажется, в зале стало теплее и уютнее.

— Русская народная песня «Вот мчится тройка», — объявил ведущий и поспешил к роялю.

Неожиданно среди концерта Асланбек, вспомнив о друге, встал. На него зашикали. Не обращая внимания на возмущение, он, работая локтями, упорно пробивался вперед: «Где он бродит? От меня что-то скрывает».