Набат - Цаголов Василий Македонович

Выдержит ли Дунетхан? Должна…

В чей дом придет еще черная весть?

Залина… Как она управляется с овцами?

С трудом пошевелил под одеялом онемевшей рукой, проговорил:

— Ты не молчи, Залина, расскажи, как вы там…

Сказать ему, что она решила уйти на фронт? Сегодня. Сейчас.

Нет, не скажет, ему и без того очень плохо.

Вечером аульцы собрались у дома Тасо. Все ждали выхода бригадира. Никто не спрашивал, зачем они понадобились, почему их оторвали от неотложных дел.

Ни Дзаге, ни Муртуз, никто из старших не сел, хотя им вынесли из дома стулья.

Но вот на крыльце появился Тасо. Его поддерживала под руку Фатима, а за ними шла Дунетхан.

Кожанка Тасо застегнута на все пуговицы, шапка надвинута на лоб, будто собрался в далекий путь.

— Люди, — негромко обратился он к аульцам. — Из района пришел приказ: всем мужчинам научиться стрелять из винтовки… — Тасо сделал паузу, положил руку на грудь, — пулемета… Инструктора пришлют к нам, — провел рукой по горячим губам. — Опоздали мы с этим… А теперь послушайте Фатиму.

Девушка одной рукой продолжала поддерживать Тасо, а другую поднесла к глазам и зарыдала.

— Не надо, — попросил Тасо, а у самого вздрогнули плечи. — Ох-хо-хо!

Обнажил Тасо голову, и собравшиеся поняли: кто-то умер.

Кто?

Бьются сердца.

В чей дом сейчас войдет горе?

Кричат сердца.

Кому оплакивать своего близкого?

— Люди добрые!

Вперед выступила Фатима, голос у нее, словно натянутая тетива.

Подступились аульцы, встали теснее, втиснулись во двор те, что стояли за забором.

— Сын Хадзыбатыра… — спазма сдавила ей горло, — Созур Каруоев погиб в бою.

Тихо.

Старики обнажили головы.

Кто-то голосисто зарыдал.

Плач поднялся над аулом.

Мужчины не стеснялись своих слез.

— Остановитесь!

Протянула вперед руки Дунетхан:

— Не плачьте… Прошу вас, люди.

Наступила тишина.

— А может, жив Созур? А? Если умру, то похороните меня на высокой скале… Хочу первой увидеть сыновей на тропе.

Мужчины надели шапки.

У Дунетхан не хватило сил, покачнулась, люди подхватили, не дали упасть.

И тут раздался пронзительный голос Джамбота.

— Не уходи, Тасо, спросить тебя хочу.

Бригадир держался за плечо Фатимы.

— Где моя дочь?

Фатима почувствовала, как пальцы Тасо сдавили ей плечо.

— Молчишь!

— Она твоя дочь, а ты спрашиваешь меня!

— На фронт ушла Залина!

Джамбот, взмахнув рукой, положил ее на рукоятку кинжала в широких деревянных ножнах.

Значит, вот зачем приходила Залина, проститься, — перевел дух Тасо, сказал громко.

— Это и тебе честь как отцу.

— Ты ее отправил! Ты! А Фатиму держишь возле себя, она невеста твоего сына!

Вперед выступил Муртуз, гневно ударил палкой по земле:

— Залина ушла сама! Сама! Слышите, люди! А ты, Джамбот, живи, как все мы, цахкомцы. Я все сказал!

Двор медленно опустел.

2

Красноармейцам выдали зимнее обмундирование, и все повеселели. Вот только Нечитайло остался недоволен и целый день ворчал по поводу широких голенищ сапог и шинели, из которой можно бы было свободно скроить две. Он несколько раз бегал в каптерку, пытаясь выпросить другие сапоги, пусть ношеные, только бы перешитые, с узкими голенищами, но старшина прогнал его. А красноармейскую шапку ему все-таки удалось обменять у кого-то на новую командирскую с густым мехом. Только щеголял в ней Яша недолго: утром перед строем старшина объявил, что если завтра Нечитайло явится в таком виде, то до конца войны ему не отделаться от нарядов вне очереди.

Попробовал было Яша возразить, да старшина оборвал таким тоном, что одессит осекся на полуслове и понял: старшина с ним не шутит и слово свое сдержит. «Эх, до чего же хреновая у меня судьба. Ну чего все пристают ко мне? Не люди, а комары. Да разве же старшина человек? Идиот!» — ругался в душе Яша, а все же к концу дня с обновкой расстался и после этого сник, помрачнел, ни с кем не разговаривал, отчего во взводе тоже заскучали, потому что никто не мог выдать шутку лучше Яши.

Кто-то осмелился и пошел к сержанту просить за товарища, но и Веревкин был неумолим: «Война, а Нечитайло щеголяет, как девица. Или армия ему танцплощадка? Фронт рядом».

Что же касается Яши, то он на следующий день, забыв о своей обиде, улыбаясь, ходил по казарме и снова посыпались из него шутки да побасенки.

Когда на пороге появилась девушка с сержантскими знаками различия и поздоровалась звонким голосом, все удивленно уставились на нее. Первым нашелся Яша, он двинулся ей навстречу.

Асланбек в это время, прислонившись плечом к теплой печке, перечитывал письмо матери:

«В ауле мало осталось мужчин. Хорошо, еще живы Дзаге, Муртуз а то бы женщинам было страшно оставаться в ауле, когда другие на работе. Тасо каждую ночь ходит по аулу, и если заметит свет в окне, то беда. А еще противно воют собаки, как будто плачут. Все говорят, что это к несчастью. Интересно, что еще может случиться? Посылаю тебе лист с нашего дуба. Твоя мать Дунетхан».

Перечитал письмо. Как это мать не догадалась написать хотя бы два-три слова о Залине. Он же дал слово, что не женится на ней, пока не вернется домой отец. Написать еще раз Залине? Не ответит, обиделась, наверное. Да разве мог прийти в ее дом и проститься с ней? Записочку написал, а попросить мать, чтобы передала — не посмел. Ничего, вернется в аул и вручит.

— Миледи, здрасте.

Одессит театрально поклонился в пояс, сложив губы бантиком, вперил взгляд в девушку.

Она скользнула по нему удивленными глазами, затем, усмехнувшись, подняла голову, прошла мимо. Он поспешно засеменил и, оказавшись перед ней, поклонился.

— Товарищ красноармеец, казарма не манеж.

Она смерила Яшу презрительным взглядом.

— Ваше имя, занимаемая должность, семейное положение и происхождение?

Яша облизнул губы.

Девушка засмеялась, и почудилось Асланбеку, будто он уже слышал этот смех… Фатима! Да, она так смеялась.

Тряхнув выбившимися из-под шапки локонами, девушка ответила в тон Яше:

— Сержант, санинструктор. Галина Петровна Скворцова. С сегодняшнего дня буду проверять, как вы моете уши, убираете постель.

Яша вытянул и без того длинную шею.

Санинструктор сложила руки на груди, покачала головой:

— Товарищ красноармеец…

— Нечитайло, Яков Нечитайло!

— Вы живете не в берлоге, а в казарме, да еще в тридцати километрах от Москвы.

— В сорока.

Яша поклонился.

Асланбек положил в карман гимнастерки письмо и с интересом стал наблюдать, что же будет дальше.

— Почему вы не бреетесь? Обросший, противно смотреть в общем-то на симпатичного молодого человека.

Галя неожиданно шагнула к Яше и потянула за ремень:

— Господи, все на нем болтается, висит.

Собравшиеся вокруг красноармейцы, глядя на озадаченного Яшу, никак не ожидавшего такого оборота, покатывались со смеху. Неожиданно она оставила в покое Яшу и обратилась к ним:

— А вы моете шеи? Обтираетесь холодной водой по пояс?

Вокруг послышалось:

— Да, мы купаемся два раза в день.

— Только мыло не душистое.

— Товарищи бойцы…

Санинструктор заправила под шапку белокурые локоны:

— Сейчас я проверю ваши воротнички, подходите ко мне по одному.

Стоило ей произнести это, как первым казарму покинул Веревкин, за ним поспешил дневальный, затем потянулись остальные, оставив на поле брани Яшу. Да зачарованный Асланбек все еще стоял у печи.

— Зайцы несчастные, оказывается, вы на расправу жиденькие, — девушка прошла вдоль двухъярусных нар. — Какой позор! Молодые, здоровые, а такие неряхи, не могут заправить постель. — Санинструктор откинула одеяло: — Плохо, неряшливо. А вот эта убрана красиво, как будто девушка на ней спит.

Яша выкатил вперед грудь, заулыбался: