Жили два друга - Геннадий Семенихин

– Почему?

– Ты каждый день в кипении, в заботах. С утра и до вечера в коллективе. А я студент вечерний, да еще не работающий. Счетоводом в бухгалтерию идти как-то неловко, а на завод поступать – силенок еще после ранений не набрал. Вот и тоскую по коллективу. Эх, хорошо было в полку. Там ты весь на виду. И тебя поправят, если надо, и ты свое слово всегда сказать можешь. А сейчас что? Только по двадцать копеек в месяц в жактовскую комсомольскую организацию взносы плачу, как инвалид Великой Отечественной войны.

Зарема строго нахмурила брови:

– Брось, Коля, ты отдал народу самое дорогое – свою кровь, свое здоровье. Разве не так? Когда окрепнешь, подыщем тебе и работенку интересную. А пока ты должен помнить слова одного из классиков марксизма, что такое семья.

– Ячейка и основа государства.

– Вот именно, – победно улыбнулась Зарема, – а потому давай-ка разогреем чай да позаботимся об ужине.

Глава третья

В середине апреля даже здесь, в северном городе, зазвенели птичьи голоса. Потеплело ночами, а днем веселое солнце щедро било в окна домов.

В эту ночь приснился Демину сон. Будто снова полевой аэродром и стоянка ИЛа. На деревянном ящике сидит Фатех Рамазанов, его моторист. В руках у него саратовская гармонь с колокольчиками, растягивая ее мехи, оглашая тишину летного поля их звоном, поет Рамазанов, безмятежно жмуря татарские свои глазенки:

Чаю пьешь – орлом летаешь,Водка пьешь – свинья лежишь,Деньга есть – с чужой гуляешь,Деньга нет – к своей спешишь.

– Дура! – прерывает его «папаша» Заморин. – Какую срамную частушку поешь. Да еще перед боевым вылетом.

А Демину частушка страсть как нравится, и он хочет ее даже во сне дослушать, но «папаша» Заморил неумолим.

– Иди-ка лучше командира разбуди, – приказывает он мотористу. – До вылета сорок минут осталось Рамазанов сильно бьет его в бок кулаком – один раз, другой, третий. «Черт побери! – возмущается Демин. – Какое он имеет право так бесцеремонно!» Но следует новый толчок, и Демин открывает глаза Синий от предутреннего света прямоугольник окна, и на его фоне в белой ночной рубашке с распущенными волосами Зарема.

– Коленька, вставай, – с отчаянием шепчет она – кажется, началось…

Он не сразу освобождается от сонной дремы не сразу берет в толк, о чем говорит Зарема. Даже самого смелого человека житейская неопытность делает беспомощным и робким, когда надо действовать в совершенно новых для него обстоятельствах.

– Зарка, тебя же надо в больницу, – бормочет Демин.

– Спасибо, сделал открытие.

– Зарка, я побегу искать такси.

– Зачем? Родильный дом в трех кварталах. Лучше помоги одеться.

Демин торопливо помогает Заре одеться, морщится слушая ее стоны. Потом он ведет ее по пустынным ночным улицам и утешает:

– Все будет хорошо, Зарочка.

Уже белеет рассвет. Где-то за разводными мостами гаснут редкие ночные огни. У тускло освещенного подъезда родильного дома Зара повисает у него на руке тяжелая и покорная.

– Ой, Коленька, а может, это только показалось.

Может, это пройдет. Подожди, если пройдет, мы снова побредем домой.

Оп останавливается и целует ее побледневшее, в соленой испарине лицо.

– Не целуй меня! – вскрикивает она. – Я сейчас некрасивая…

– Ты всегда красивая, – упрямо перебивает Николай. – Только ты у меня очень мнительная. Может, и правда вернемся домой?

– Идем, Коленька, – покорно соглашается она и вдруг опускается на цементные приступки парадного.

– Нет, это, кажется, всерьез, – говорит Демин.

Они направляются в приемную. Зара, ежась как от мороза, входит в пустынный холл и исчезает за какими-то перегородками. Минут через десять оттуда появляется пухленькая старушка с узелком в руках и сурово говорит:

– На-ка, держи.

– Это что? – оторопело спрашивает Демин.

– Одежонка ее, – добреет старушка, любуясь его замешательством. – Домой, стало быть, отнесешь. А когда за малым придешь, заберешь снова. Понял?

Демин, ничего не ответив, со свертком в руках направляется к выходу. И когда готовится уже захлопнуть за собой дверь, внезапно распахивается в холле окошко под дощечкой «Администратор», и голос молодой рыженькой женщины в белом чепчике раздается ему вдогонку:

– Товарищ Демин. Одну минуточку.

Он отпускает дверь на звенящей пружине и остается в холле. Видит, как уходят в сторону глаза молодой женщины.

– Товарищ Демин, главный врач просил вас позвонить через три часа.

– Хорошо, – послушно отвечает Демин, – я обязательно позвоню.

И это «обязательно» в его устах звучит как-то уж очень строго.

…Сна как не бывало. Он распахивает дверь в комнату, и впервые таким голым и пустынным кажется ему их жилище. Неясная тревога закрадывается ему в душу, и кажется, что во всем мире наступило затишье и нет никаких звуков, кроме тиканья часов на его руке. Позвонить обязательно через три часа. Зара? Разве можно в чем-либо сомневаться. Как бы поскорее прожить эти три часа?

Зябкий рассвет застает его на трамвайной остановке. Еще так рано, что даже первый трамвай не отправился к городу, не протащил по застывшим улицам свое холодное металлическое туловище. Он с трудом нашел десятикопеечную монету, обшарив для этого все карманы. Пальцы предательски подрагивали, когда набирал номер. Знакомый голос сероглазой молодой женщины не сразу ответил:

– Товарищ Демин? Да, вы позвонили своевременно.

Вы понимаете…

– Говорите скорее, – не вытерпел он.

– Хорошо, я скажу, – глотнула воздух женщина. – У вашей жены очень сложный случай. Ее от нас увезли в хирургическую клинику… Главный врач просил вас приехать туда немедленно. Это в самом центре. Пролетарская, двадцать два.

Демин бросился на середину улицы. Еще было темно, и машины шли с непогашенными фарами. Он поднял руку навстречу первой. Зло заскрипели тормоза «эмки». Сидевшие в машине растерялись. На заднем сиденье кто-то лихо играл на гармошке, и Демин удивился тому, что есть люди, способные в этот предутренний час веселиться. Человек, сидевший за рулем, сердито окликнул:

– Эй, ты! Чего бросаешься под колеса? Жить надоело, что ли?

– Товарищ! – нелепо размахивая руками, крикнул Демин. – У меня жепа в больнице на операции. Подвези, браток, ради бога!

– Сам попадешь в больницу, если будешь кидаться на капот как оглашенный, – мрачно заметил водитель и включил скорость. Машина скрылась за углом.

– Сволочи! – прошептал Демин и опять поднял руку, увидев ослепляющий свет фар. На него надвигался большой черный лимузин ЗИС-101. Демин, вздохнув, опустил руку, в полной уверенности, что машина не остановится. Но ЗИС вдруг затормозил, и человек в шляпе, сидевший рядом с водителем, полнолицый, широкоплечий, не без строгости в голосе окликнул:

– В чем дело, товарищ?

– Жена у меня в больнице. Просили срочно прибыть. Это на Пролетарской, двадцать два.

– Алеша, нам по пути? – спросил у водителя человек в шляпе.

– Что вы, Василь Васильич, аккурат в противоположную сторону.

– Если у человека беда, любой пункт должен быть по пути, – сухо отрезал незнакомец и коротко сказал Демину: – Садитесь, товарищ.

Пока они ехали, человек в шляпе успел выведать у Демина абсолютно все: и где он служил, и что случилось с Заремой, и как они учатся. Демин, которого незнакомец подкупил своей душевностью, сказал при расставании:

– Вы чем-то на генерала похожи, товарищ.

– Чем же? – гулко рассмеялся незнакомец. – Штабной грудью, что ли?

– Да нет. Добротой и решительностью.

– Угадал, парень. Я и на самом деле в войну был генералом. Да и сейчас вроде как генерал. Ну ладно.

Может, еще когда и встретимся, летчик, а пока до свидания. Желаю, чтобы жена поскорее поправилась, – и он протянул Николаю руку. Машина скользнула вперед, обдав его выхлопным дымком.

В приемной хирургической больницы он назвал свою фамилию, и дежурная сестра выдала белый халат, показала, в какой лифт надо садиться. И вся эта поспешность, с какой его здесь приняли, пробудила тревогу. Он, никогда и ничего не боявшийся на поле боя, вдруг ощутил самый настоящий страх при одной мысли, что с Зарой что-то случилось.

На третьем этаже, едва лишь щелкнул остановившийся лифт, пожилая сиделка открыла дверь и коротко, избегая его глаз, сказала:

– Пожалуйста, товарищ Демин. Вторая дверь направо.

Он отворил дверь в остекленный отсек, и тотчас же туда вошел высокий седой старик со стопкой каких-то карточек в руках, уселся за небольшой столик, кивнул на белую табуретку:

– Садитесь сюда.

Демин сел. Старик с минуту рассматривал Николая немигающими глазами.

– Я ее оперировал, – проговорил он тихим голосом. – Все оказалось гораздо сложнее, чем мы предполагали. Поэтому ожидать вашего утреннего звонка и согласия на операцию я не мог. Пришлось брать на свою ответственность. Как на фронте.