Шанс для злодейки - Кира Легран

Он нашаривает парадную рапиру у пояса и отцепляет. Позолоченная гарда с камнями не отменяет того факта, что это настоящее боевое оружие. И пользоваться он им умеет, видела пару раз. Я перехватываю его руку и стискиваю пальцы так, что ему наверняка больно:

— Куда?!

— Я не могу отсиживаться здесь, пока мои люди гибнут!

— Заткнись, ради бога, — шиплю я. — Если стрела прилетит тебе в голову, их жертвы станут напрасными. Так что сиди тихо и не высовывайся.

Вряд ли хоть кто-нибудь в его жизни говорил с принцем в таком тоне.

Не до вежливости. Меня трясло до самых кончиков пальцев, но даже кромешный ужас не дал забыть, зачем я здесь. Пока Эдельгар со мной, у него больше шансов выжить.

В нескольких шагах от нас слышны сдавленные рыдания. Я мысленно призываю этого человека зажать рот и обращаюсь в слух самой кожей, фиксируя каждый звук.

Хрупает ветка.

Ещё одна, рядом.

Я осторожно подбираю ноги, перекатываюсь на подошвы так, чтобы не высунуться из-за кареты. Руку саднит, когда я опираюсь на землю, впиваются кусочки коры и шишек. Сила с готовностью отзывается на зов, сторожевой пёс, что готов сорваться с поводка. Она пронизывает моё тело и потрескивает на кончиках пальцев.

Теперь я уверена, что слышу шаги. Человек ступает мягко, как лесной кот, осторожничает. Будь у нас больше форы, можно было бы метнуться в лес, между деревьями проще уйти от стрелы.

Но форы не было.

Неровное дыхание, шелест одежды. С одной стороны или с обеих? Не разобрать. Звучит тихий свист, похожий на птичий, но ни одной птицы здесь нет. Я сжимаюсь пружиной, вся, до последней клетки, собирая импульс.

И когда он показывается из-за кареты, бросаюсь наперерез! Меня с чудовищной силой бьёт в живот, но я успеваю схватить голову напавшего и направить разряд прямо в неё. Сила хлещет через меня, содрогается тело в конвульсиях. Скрытое полумаской лицо обмякает, белки глаз мелькают между веками. Я разжимаю руки, и мужчина безвольно падает. От его чёрной куртки поднимается дым, вонь палёного волоса. Свистит клинок за спиной — Эдельгар успевает сразить мечника, зашедшего справа.

Я вижу, как гранёный конец рапиры пронзает грудь, как в отчаянии хватается за лезвие тот, кто сам шёл убивать. И только тогда меня настигает боль. Резкая, как пинок, она складывает пополам и копьём пронзает всё тело насквозь. Огненная волна от всаженной стрелы докатывается до затылка, расплавляет ноги в мягкое масло. Я оседаю на землю и от страха не могу даже закричать, голос рыбьими костями встаёт поперёк горла. Сердце ломает рёбра, рвётся наружу, отчаянное, живое. Нет ничего прекраснее жизни, ничего, что сравнится с ней! Я не хочу умирать, не хочу, не хочу!..

Последнее, что я вижу, а может, хочу видеть — всадник на вороном коне. Он мчится во весь опор, земля летит из-под копыт, клочья пены срываются с конского бока. Но всё-таки слишком медленно, чтобы успеть до того, как я упаду во тьму…

Глава 55

Скрипнула и открылась дверь, которую я хотела вечность держать запертой.

Потянулись скользкие щупальца, сотканные из самой тьмы. Они жаждут меня, приникают влажными отростками, угольный дым клубится и вьётся вокруг.

«Мы всегда будем с тобой. Мы и есть ты».

У мужчины, что стоит напротив, большие голубые глаза. Мне нравится, как они блестят, когда он счастлив, как становятся почти бирюзовыми в минуты удовольствия.

Сейчас он злится.

Тесной кухни не хватит, чтобы вместить эту злость. Вчера он праздновал день рождения с друзьями, так что запах перегара ещё держится, а на белках глаз красными звёздочками отмечены лопнувшие сосуды. Набрякшие веки, мятая рубашка, засохшая корочка возле рта. Не лучший вид, но я люблю его и смахиваю неприглядные детали, как сор, пытаюсь разглядеть за ними то солнце, за которым последовала почти год назад. Не так часто его доводилось видеть: то командировки и завалы на работе, то больная мама, с неприятным характером, из-за которого он до сих пор нас не познакомил, да ещё тесный круг друзей, в который не принято приводить женщин. Иногда я обижалась до соплей, как вчера, когда оказалось, что мне нет места на празднике. Но всё равно прощала. Ради сонных объятий по утрам, поездок далеко за город и тех слов, что он говорил, когда был в настроении. «Мы могли бы стать идеальной семьёй, — говорил он, проникновенно смотря в самую душу, и я замирала в сладостном ожидании. — Детей бы завели». Пусть не сегодня, но однажды он созреет. Он ведь так любит меня, хоть и жалуется частенько, что мой характер невыносим.

Но сейчас лакированная картинка счастливого будущего идёт трещинами.

Он злится.

Он не должен злиться, но делает это. Глаза налились кровью ещё больше, зубы сцеплены. Он отворачивается, как будто я совершила нечто такое, отчего ему противно на меня смотреть.

— Какой срок? — цедит он, вытряхивая сигарету из пачки.

Я сперва морщусь от понимания, что придётся дышать противным дымом, и только потом осознаю вопрос.

— Тринадцать недель.

С бумажным стуком на пол падает несколько сигарет, чиркает зажигалка. Он делает затяжку, и вся поза его — готовность отразить нападение. Набыченный, с поднятыми плечами. Не так я всё представляла. Растерянность и разочарование горьким ядом проникает в меня вместе с запахом дыма. В горле першит. Я наливаю воды из-под крана, только чтобы не стоять столбом.

— Дам денег, сходишь сегодня, — бросает он мне в спину.

Слова застревают в ней, вспарывают кожу, доходя до самого сердца. Меня как будто прижгли раскалённым прутом. Чашка падает в раковину, перекатывается на круглом боку.

— Что? — Я ещё надеюсь, что ослышалась.

— Что? — передразнивает он, кривляясь. — Руки в ноги, говорю, и бегом. Писец, подарочек, я на траты не рассчитывал вообще-то.

— Тринадцать недель, — повторяю я, хотя хочу сказать совершенно другое.

Я хочу биться в истерике, потому что всё идёт не так, как должно, чудовищная неправильность, в которую я не могу верить. А вместо этого едва блею, обмирая внутри. Та часть меня, в которой уже проснулось материнство, где-то за гранью рассудка боится, что всё это видит и слышит ребёнок. — Аборт до двенадцати делают.

Его лицо, которое уже расслабилось, обращается в камень.

А потом вспыхивает яростью — и она падает на меня.

— Вот ты тварь, — говорит он