Морпех. Зеленая молния - Иван Басловяк

– Поднимайся, боярин. Поесть тебе принёс. Ты ж скока дней не евши, надо силушку восстанавливать.

Я поднялся и подошёл к сундучкам, изображавшим стол. В миске оказалась гречневая каша, а в стакане – разбавленное вино. Его я выпил в первую очередь. Потом взялся за кашу, имевшую почему-то мясной вкус, но не имевшую в себе ни кусочка мяса. Пока я расправлялся с загадочной кашей, Пантелеймон сбегал куда-то и принёс ещё один стакан. Его я уже пил спокойно, небольшими глотками. Сказать, что вино мне понравилось, не могу, но как средство утоления жажды – в самый раз. Так, прихлёбывая разбодяженным винцом удивительно вкусную кашу, я смотрел в окно на заходящее в море солнце. И тут началось. Мой организм, решив, что умирание сегодня не планируется, напомнил о своём насущном рычанием в животе. – Помни, сама природа верный назначит срок. Вэлком на горшок! – опять не вовремя, но по теме, вспомнилась чья-то песенка. Я сжался и глянул на стоявшего напротив холопа.

– Гальюн где?

– Так всё там же, на носу, баком по-ихнему называется.

Я рванул к двери.

– Да куда ты, боярин, не опоясавшись!

Он схватил тонкий шнурок и быстро повязал мне вокруг пояса.

– Зачем? Без штанов, но с пояском? – воскликнул я.

– А что бы бесы какие не привязались, на еретиковом корабле плывём.

Я был прав, мы на корабле. Судя по одежде окружающих, обращению ко мне «боярин» и наличию холопа – на средневековом. К тому же на принадлежащем католикам, «еретикам», как сказал холоп. А это значит: решётчатое сооружение в районе бушприта и верёвка, за которую необходимо держаться, что бы не сверзнуться в морскую пучину, и есть то, куда мне срочно надо. И много глаз, смотрящих на скорбящего эквилибриста. Но другого не предусмотрено, и я, опираясь на плечо холопа – ноги ещё слабоваты, да и качка с непривычки серьёзное препятствие к перемещениям по палубе, вышел из каюты. Попал в просторное помещение с потолком над головой, но без окон. По центру помещения, пронзая потолок, проходило толстое бревно мачты. У левого и правого бортов стояли по две пушки на лафетах с двумя колёсами. Дневной свет проникал в помещение через распахнутые пушечные порты. Палуба заставлена мешками, ящиками, небольшими бочками, имелся только узкий проход. Часть помещения разгорожена парусиновыми занавесками. К потолку подвешены гамаки. И присутствовало множество народа, занимавшегося кто чем.

С моим появлением шевеление замерло. Все уставились на меня. Кто с радостью, а кто и со страхом. Многие крестились, что-то шепча.

– Да не зомби я, вполне живой. Вот сделаю своё дело и вообще оживу, – бормотал я себе под нос, плетясь к выходу. Вышли через двустворчатую дверь на открытую палубу. Миновали ещё одну мачту. Посередине палубы на небольшом, с полметра, возвышении стояла лодка, затянутая парусиной и привязанная к скобам.

– Люк в грузовой трюм, – сразу сообразил я, – а чтобы матросики туда не шастали, придавили его шлюпкой. Да ещё и приличного размера. Предусмотрительно!

Маневрируя среди народа, сидевшего и стоявшего на палубе, но уступавшего мне дорогу, добрался до ступенек на бак. Поднялся, добрёл до необходимого мне места рядом с деревянной фигурой кого-то. Взялся за верёвку и, отпихнув холопа (а то, может, он меня ещё и над «очком» держать будет? – подумалось), ступил на решётку. Глянул вниз, сразу поплохело.

Форштевень резал неспокойные волны, создавая приличный бурун, то поднимаясь на волну, то скатываясь с неё. Брызги долетали до гальюна, а мой желудок принялся энергично протискиваться в горло. Я резко поднял голову и зафиксировал взгляд на брусе бушприта, задрал рубаху и присел в позу орла. Пришло облегчение. Посмотрел на холопа, а за его спиной столпился, наверное, весь экипаж и все пассажиры. Выглядел народ импозантно: обросшие давно не стрижеными волосами, бородатые, в драных парусиновых рубахах непонятно-грязного цвета, в коротких штанишках, и все босые. Сгрудились тесно. Кое-кто из задних рядов даже приподнялся, опершись на плечи товарищей. Боялись, видно, пропустить демонстрацию исторического события. То-то нос корабля начал глубже в волны зарываться!

– Твою маман! Вытаращились, как на неведому зверюшку, козлы.

Тут я вспомнил, что меня называли боярином, значит, я благородных кровей и обладаю какой-то властью. Придав голосу побольше суровости, я рявкнул:

– Чего уставились, работы нет? Сейчас закончу – всем найду!

Корабль стал карабкаться на следующую волну, ей это не понравилось, и меня окатило снизу доверху. Быстро соскочил с нужного места и, прихрамывая, побежал, балансируя руками. Зрители быстро раздались в разные стороны. Мокрая рубаха прилипла к телу. Я успел продрогнуть, пока шкандыбал по палубе, и поспешил юркнуть внутрь каюты. Пантелеймон встретил меня там с большим куском холстины в руках:

– Щас, боярин, разотру тебя, а то вода холодная, да ветер, а ты только с того света, прости, Господи, вернулся. Как бы лихоманка какая не привязалась.

Растёр он меня на славу, помог надеть такую же, как была, рубаху и кальсоны с тряпичными завязками. Опять опоясал верёвочкой. Сразу вспомнилась мама, что зимой заставляла меня поддевать под брюки для тепла кальсоны с начёсом, китайские.

– Ещё на палубу пойдёшь, Илья Георгич? Нет? Ну, тогда спи, – сняв с меня опояску и сунув её под подушку, сказал Пантелеймон и, перекрестившись на икону, отошёл в угол.

Я, тоже перекрестившись, лёг на свой рундук. С опояской я явно попал впросак. Это холопа удивило, но можно списать на потерю памяти. Спать мне после нечаянного купания и энергичного растирания совсем не хотелось. Решил проанализировать ситуацию ещё разок.

Итак, я в теле русского боярина примерно моего возраста. Век, приблизительно, шестнадцатый-семнадцатый. На корабле с иностранной командой плыву (иду! – поправил сам себя) куда-то на юг. Это если судить по положению носа корабля и заходящего солнца. Что за море, Чёрное? В нём нет таких вальяжных волн, да и цвет воды другой, ходили, знаем. Да и русских портов, куда могли бы заходить иностранцы, на нём в этом времени тоже нет. Как и флота. Вопрос: как русские, да ещё числом, как понимаю, не малым, смогли на иностранный корабль попасть? Ответ – никак. Крым – татарский. А мы с оружием, что, по их понятиям не есть хорошо. Да и до него, до Крыма, добраться – проблема. И корабль найти. Но турки через проливы не пропустили бы чужой корабль с вооружённым отрядом на борту. Они со всей Европой в эту эпоху постоянно резались. Для них все христиане враги. Тогда какое? Средиземное? А к нему что, пешком? И где же русские воины могли нанять немецкое судно с экипажем в турецких водах? Так, ещё Балтийское есть. Но там гораздо холоднее, а температуру здешней водички я, хе-хе, измерил. Да и берега там время от времени видны. В Атлантику русские вышли гораздо позже, веке в восемнадцатом, если правильно помню. И на своих кораблях, со своими экипажами. А всё же, в какую эпоху я влетел? Надо срочно уточнить. То, что я боярин, не говорит ничего. Бояре существовали и до Петруши, и при нём. Но тогда в ходу было уже немецкое платье, а тут явно русское. Холопы – так же. Корабль. Ещё бы в них разбираться! Я ведь морпех, а не моряк. Так, знаю кое-какие слова и выражения, на службе нахватался.

Одежда людей, пушки на палубе, сабля у меня над головой на колышке – всё это не давало мне ни грана информации для идентификации времени моего присутствия. О, какими словами думать начал! Полезно, видно, по башке иногда получать.

И тут я внезапно заснул. Видимо, адреналин в крови закончился.

Проснулся от громкого топота ног, каких-то команд на, вроде бы, испанском языке. Аврал, что ли?

Я откинул одеяло, спустил с рундука ноги и едва не наступил на лежащего на полу и чем-то укрытого человека.

– Проснулся, Илья Георгиевич? – донёсся голос с соседнего рундука.

Я повернул голову и в неясном свете нарождающегося дня увидел силуэт соседа по каюте. По голосу узнал князя и спрыгнул с кровати, наступив всё же на лежащего. Тот крутнулся у меня под ногами и вскочил. В его руке блеснул нож. «Ого!». Я шустро запрыгнул обратно, стукнулся головой о низкий потолок и схватил одеяло, готовясь набросить его на взбесившегося Пантелеймона. Со стороны князя послышался негромкий смешок.

Сжимавший нож холоп быстро огляделся по сторонам, увидел меня с одеялом в руках, расплылся в улыбке, обнажив крупные белые зубы, и произнёс:

– Фу-у! Приснилось, что вороги до тебя пробирались, да об меня спотыкнулись. А это ты, боярин. Забыл, видно, что я завсегда тут сплю. Да ни чо! Всё равно вставать пора уже. Вон как гишпанцы по палубе бегают, мёртвого разбудят. Ох! Прости, Илья Георгич, обмолвился, – и, быстро скатав свою постель в рулон и сунув его в угол, выскочил из каюты.

Я сел, бросил одеяло на постель и перевёл дух.

– Ты чего взвился-то, боярин? Твой дядька тебя защищать вскочил. Или что помнилось?

Я промолчал. Виновато улыбнувшись, пожал плечами.