Морпех. Зеленая молния - Иван Басловяк

А история… Мама всю жизнь мечтала побывать в Южной Америке. Она столько о ней знала! На её лекции приходили даже записные лентяи, даже студенты с других курсов, где этого предмета не преподавали – так интересно и увлекательно она рассказывала. Она мечтала о поездке куда-нибудь в Бразилию или Перу, родители даже деньги стали понемногу откладывать. Но смерть оборвала мечту. А я поеду, не знаю когда, но поеду. А потом приду на их могилку и расскажу, где был и что видел.

Но всё хорошее когда-то кончается. Закончился и мой импровизированный отпуск в мир книг. Настал день, вернее ночь, эксперимента. Для меня это было неожиданностью, ведь месяц ещё не прошёл, а за ходом подготовки к запуску я не следил. Часов в десять вечера в двери моего коттеджа постучали. Отложив книгу и выключив настольную лампу, я поднялся с кресла и пошёл встречать гостя. Им, естественно, оказался профессор. Стряхнув на крыльце с зонта дождевые капли, мой работодатель вошёл в холл и заявил:

– Всё готово, дело за вами. Собирайтесь, запуск по готовности.

Голому собраться – только подпоясаться. Молча обул короткие сапожки, накинул дождевик и следом за профессором шагнул в прошиваемую косым холодным дождём темень. Идти до лабораторного корпуса было недалеко, всего двести семнадцать шагов (за год в должности испытателя вымерил), но успел и промокнуть, и замёрзнуть. Сильный порывистый ветер раскачивал голые деревья и хлестал нас тяжёлыми дождевыми струями. Дважды в небе грохотал гром и сверкали молнии.

– Что-то об осенних грозах в нашем регионе я ничего не помню, – подумал я.

Тут вновь блеснула яркая молния, высветив и дорожку, и недалёкое уже здание лаборатории. Погасла, одарив нас мгновенной слепотой, а через сорок две секунды (я механически начал отсчёт после блеска молнии – «двадцать два, двадцать два…»), раздался дикий грохот, почти физически вбивший меня в асфальт. А ветер швырнул в лицо не менее ведра дождевой воды.

– Гроза сюда идёт, – подумал я и, подхватив профессора на руки, благо он был довольно тщедушен, в три прыжка доскакал до корпуса и ввалился в холл. Захлопнувшаяся дверь враз отсекла звуки бушевавшей стихии. Внутри здания было тепло, сухо, светло, тихо и пусто. В смысле небыло никого, включая круглосуточную охрану. Я посмотрел на профессора. Тот уже снял свой дождевик и повесил его в гардероб.

– А где все? – спросил я его.

– Отпустил. Они нам не нужны. Пошли.

Только сейчас я рассмотрел, в кого превратился профессор за прошедшее с нашей последней встречи время. И так не атлетическая фигура Петра Семёновича ещё более усохла. Волосы на голове и ухоженная прежде бородка превратились в одни единые всклокоченные дебри. В движениях появилась суетливость и какая-то нервозность. На меня он не смотрел. Ссутулившись и почему-то прихрамывая, поковылял к лестнице.

– Да, тяжко ему пришлось, – подумал я, поднимаясь вслед за профессором по лестнице на третий, и последний, этаж здания. Быстро прошли по коридору до лаборатории. Я нырнул в санузел, где снял всю одежду и бельё, быстро проделал «предполётную подготовку» на унитазе и под душем, одел памперс и вошёл в зал запуска.

Изменился он существенно. Особенно это коснулось моего, уже привычного, анатомического кресла, лёжа в котором я пережил восемь неудачных попыток вторжения в чужой мозг. Теперь это был настоящий трон. Или электрический стул, пискнуло чувство самосохранения (что-то как-то даже жутковато на мгновенье стало, уж больно похож). Опутанное жгутами проводов разной толщины и цвета, кресло приобрело какую-то даже величественность. Шлема как такового не было. Вместо него – тонкое кольцо на выдвижной штанге. Кольцо было утыкано короткими штырями и походило на венец на голове пиндосовской статуи Свободы.

– Садись, – коротко приказал профессор.

Я сел на «трон» (будем для успокоения так считать). Чуть поёрзал на жёсткой поверхности, устраиваясь поудобнее. Положил руки на подлокотники, откинулся на спинку кресла. Тут же на моих руках, ногах, бёдрах и поперёк груди защёлкнулись мощные фиксаторы. Мягкие лапы головного фиксатора дополнили картину моего полного обездвиживания. Я инстинктивно дёрнулся, но не смог двинуться ни на миллиметр. Пока ещё тихая паника волной захлестнула сознание.

– Всё же электрический стул, – подумал я. – Вот влип, баран безмозглый. Но каков профессор! На мякине провёл. А ведь скребли кошки на душе. Но я ведь ответственный, держу своё слово данное и верю слову, данному мне. Вот простофиля! Ещё мать-покойница говорила, что простота хуже воровства. Нет, конечно, абы кому и абы чему я не доверялся и не подставлялся по крупному. Другое дело товарищеские приколы и подначки. Но ведь это профессор, которого я вроде бы знал и которому доверял. Тот, кто ни разу меня не обманул! Хотя, в чём он меня мог обмануть? Зарплату не доплатить? Смешно. А ведь ход эксперимента и его цель я знаю весьма посредственно. Только со слов профессора, которому, почему-то, безоговорочно поверил. Да и о последствиях воздействия его установки на мой мозг он особо не распространялся. После каждого запуска меня подвергали всестороннему, как он говорил, обследованию, и никаких отклонений не выявляли. А головные боли, с его же слов, это нормально, убираются медикаментозно и ни на что сильно не влияют. Или мне врали?! Я ведь сам, добровольно! К чему оковы!!!

Я опять попытался вырваться, и тут в моё плечо вонзилась игла.

– Не надо сопротивляться, Илюша, – сквозь накатывающуюся пелену забытья донёсся голос профессора. – Всё будет хорошо, просто чудесно! Мне нужен только, понимаешь, ТОЛЬКО положительный результат. А добиться его я смогу лишь при максимальном напряжении поля. Это опасно, рассчёты показывают, что твои шансы на выживание и сохранение разума не более пятнадцати процентов. Узнав об этом, ты гарантированно отказался бы от эксперимента и ушёл. И ни какая охрана тебя бы не остановила. Работа всей моей жизни, да и сама жизнь, оказалась бы потраченной в пустую. Я не могу так рисковать. Моя жизнь, моё великое открытие против твоей, по сути, никчёмной жизнюшки. Это не справедливо. Но ты не беспокойся, свою порцию славы ты получишь. Станешь героем, положившим жизнь на алтарь науки. Я позабочусь об этом. Я напишу в отчёте, как ты добровольно пошёл на смертельный риск ради науки. Ха-ха-ха! Представляешь, как будут по тебе лить слёзы твои подружки и как гордиться, что спали с тобой. Хорошо, что последнее время ты вёл практически затворническую жизнь и не встречался с ними. Я вовремя узнал, что одна из них хотела тебя предупредить об опасности, и успел вмешаться. А что бы исключить появление других доброхотов, перенёс дату запуска на сегодня, а коллективу (он произнёс это слово с пренебрежением) за ударный труд дал два выходных и возможность провести их вне городка.

– Я нашёл другое решение моей задачи, – продолжил свой монолог профессор.

– Мне уже не нужен кретин в роли адресата. Да и ты мне тоже больше не нужен. Вот, – он повертел перед моими глазами маленькой пластинкой. – Этот чип будет адресатом. На него я скину твой разум. Потом уберу твою личность – и у меня в руках будет универсальный носитель любых знаний. Любых, какие на этот чип запишешь. Так можно плодить гениев! Но самое главное – это путь к бессмертию, не телесному, конечно. К бессмертию разума отдельного индивидуума, прежде всего моего. Мне много лет, я стар. Мудрость, как и половое бессилие, приходит с годами. Я мудр и сохраню твоё тело, оно мне сразу понравилось, потому я его пристрою «на хранение» в интернат для душевнобольных, откуда Васю брал. Потом запишу на твою матрицу свой разум, и, когда придёт время, вживлю чип в твой мозг. Хорошо, что ты нигде не учился, объём памяти человека величина конечная и забивать её всяким мусором преступно. Дальше всё просто. Я якобы умираю и исчезаю. А через несколько лет, окончив экстерном парочку институтов, на сцену выходит дотоле никому не известный, но весьма перспективный молодой учёный Илья Стрельцов. То есть я в твоём теле с моим сознанием. Гениально, правда? За годы жизни твоего, пардон, уже моего тела, я существенно пополню свои знания, которые сам мозг запишет на вживлённый чип. А когда тело износится, я найду другого донора. Вот так. Вс-таки я – Гений!!!

Осознав, что сейчас умру, а вырваться из капкана фиксаторов не получится, я стал страстно молиться. Я не был набожным, к религии относился скорее с иронией, но наличие Высшей силы, или Вселенского Разума, не отрицал. Молитв, кроме «Отче наш», я не знал, потому повторял её, повторял и повторял, пока сознание не стало стремительно ускользать. Последнее, что я услышал и увидел, были звон разбитого окна, чудовищно яркий сполох почему-то зелёной молнии и тут же последовавший за ним удар грома. Дичайшая боль. И темнота…

Глава 1

Боль, боль, боль… Тупая ноющая боль. Это моё первое ощущение. Второе ощущение, просочившееся сквозь стену боли, монотонное «бубубу, бубубу, бубубу». Третье ощущение, появившееся после некоторого снижения уровня боли – равномерное покачивание: вверх-вниз, вверх-вниз. И какой-то неприятный кислый запах. Это четвёртое, что стало ощущать моё тело. Сразу замутило. И тут же вспышка понимания: болит, мутит – значит, жив, значит, не угробил меня этот псих-профессор! Следующее ощущение – радость. И дикая злоба. И опять боль. И злость. И мысль: доберусь я до его цыплячьего горлышка, вставлю пару проводков и подключу к розетке. Пусть сам, сука учёная, попробует весёлых электрончиков вагончик!