Техника «косого взгляда». Критика гетеронормативного порядка - Сборник статей

Господствующий дискурс идентичности генерирует кажущуюся непрерывной связь между анатомическим полом (sex), гендерной идентичностью (gender) и желанием (desire), которая служит гетеросексуальной норме. Батлер называет эту связь гендерной когерентностью (gender coherence). Так, например, «анатомический пол „женщина“» автоматически определяет объект ее желаний – мужчину, и, наоборот, то же самое для мужчины, чьим обязательным сексуальным объектом может быть только женщина.

Данная гендерная когерентность, однако, как и любая гендерная идентичность, как и сама «норма», не существуют вне перформативных актов. Перформативность и перформанс (performativity/performance) являются центральными понятиями теории Батлер, обозначающими регламентирующие и регулирующие действия. Батлер ссылается на теорию речевых актов Джона Л. Остина [5], описавшего определенные языковые высказывания как перформативные акты, с помощью которых субъект может совершить действие и/или которые обладают символической властью, как, например, объявление пары в загсе мужем и женой или акт крещения. Так, фразы «у вас девочка» или «у вас мальчик» также являются перформативными, поскольку фиксируют индивида в определенной социальной сфере, регулирующей, соответственно, как его культурные практики, так и институциональное обращение с его телом. Батлер по аналогии с теоретическими размышлениями Симоны де Бовуар описывает гендер как действие (gender doing) и эффект внешних воздействий на тело, в терминах Фуко. Феминность и маскулинность являются, таким образом, и процессом, и результатом постоянных повторений культурных практик (без начала и конца), типичных для той или иной гендерной идентичности: жестикуляции, форм артикуляции, моды, походки, общественных норм поведения и т. д. При этом индивиды не могут произвольно выбирать тот или иной гендер. Батлер демонстрирует свою теорию на примере перформанса травести (дрэг), пользуясь театральной лексикой и указывая на отсутствие «естественного» происхождения гендерной идентичности. Все же гендер – это не перформанс, хотя и перформативен. С помощью этого понятия Батлер описывает неосознанные, привитые в процессе социализации автоматизмы, которые не осознаются самими индивидами и не ставятся ими под вопрос. Но если идентичность так зависима от процессов повторения, то гендерные нормативные практики часто (вольно или невольно) смещаются, делая явным или производя, например, гомосексуальное влечение.

Эта теория по-новому концептуализирует «внутренний» мир субъекта по аналогии с работами Мишеля Фуко, Моники Виттиг и Юлии Кристевой. Культура генерирует «душу» или «психику» субъекта путем регламентации его тела с помощью табу, запретов и дисциплинарных мер. Так, трансвеститы и травести (дрэг) через имитацию облика противоположного пола демонстрируют отсутствие внутренней связи между «душой» и гендером индивида – не существует гендерной когерентности между «внутренним» миром, телом и сексуальным объектом, так как они сами создают «пол» на поверхности своего тела. Марджори Гарбер [26], проиллюстрировавшая батлеровскую концепцию на многочисленных примерах трансвестизма, определяет его в качестве «первичной сцены» культурного производства. Трансвестит повторяет гендерные стереотипы, децентрирует и переносит их в новый контекст и таким образом преодолевает их границы, вскрывая механизмы производства пола/гендера через повторение телодвижений, вестиментарных практик, имитацию голоса и т. п.

Эта концепция вызвала много критических откликов, указывавших, в частности, что трансвестит только тогда может быть понят как фигура деконструкции гендера, когда известен его «настоящий» пол. То есть перформативный характер может проявиться со всей очевидностью, лишь если знать, что представленный гендер – это маскарад, который только укрепляет категории анатомии [44]. Такая критика нацелена на подрыв аргументативной риторики теории перформативности. Впрочем, дрэг имитирует не столько противоположный пол, сколько, как правило, является пародией как на противоположный, так и на свой «собственный» пол/гендер.

Батлер также вменяли в вину, что она якобы отрицает специфический женский опыт и конструирует женщину без нижней части живота (Frau ohne Unterleib) [20]. Уже само это высказывание показывает, что женщины в культуре определяются прежде всего через свой детородный орган. Не случайно эта претензия была предъявлена историком медицины Барбарой Дуден. Батлер ругали и за уничтожение политического субъекта, и за подрыв феминистского движения [9]. Каким образом субъект может быть политически активным, если его детерминируют социальные структуры, которые он, инкорпорируя, воспроизводит сам? И как может выглядеть критика, если субъект сам является продуктом дискурсивных практик? Батлер посвятила этому вопросу книгу The Psychic Life of Power. И наконец, в более поздней дискуссии теорию перформативности критиковали как продукт неолиберального дискурса. Марта Нуссбаум указывает на то, что смещение и пародию гендерных практик могут себе позволить лишь привилегированные классы и социальная элита [51]. Она особенно критикует отсутствие у Батлер политической теории масс, направленной на конкретные социальные изменения, а не на партикулярные и индивидуальные акты протеста. Однако не сужает ли данная критика батлеровскую концепцию до описания индивидуальных идентичностей и не упускает ли она из виду то, что Батлер анализирует структурные механизмы становления субъекта как такового? Кроме того, возможно ли коллективное протестное движение сегодня в той форме, которую отстаивает Нуссбаум, и не являются ли ее требования политическим анахронизмом?

В своих монографиях, выходивших после данной острой дискуссии, Джудит Батлер хоть и продолжит придерживаться идеи отказа от автономного субъекта, все же по-новому определит соотношения между аффирмацией (подтверждением норм) и субверсией (их подрывом/разрушением). Если в Gender Trouble она рассматривает перформанс гендерной идентичности через травести как принципиально разрушительную стратегию, то в следующей работе – Bodies that Mater. On the Discursive Limits of «Sex» – она релятивирует его подрывную силу. Травести (дрэг), трансвестизм или пародийные акты могут рассматриваться и как денатурализация гетеросексуальных норм, и как их обновленная идеализация. Основой такого высказывания является теория «окликания», теория интерпелляции Луи Альтюссера [1], описывающая субъект как амбивалентную позицию власти и бессилия. В качестве примера Альтюссер приводит оклик полицейского, обращенный к прохожему на улице. Это обращение власти конституирует прохожего в качестве субъекта посредством подчинения его государственным, публичным, установленным законом правилам. Обернувшись на оклик, прохожий тем самым признает власть и подчиняется ей. Данная интеграция в общественную систему порядка одновременно уполномочивает субъект и делает возможным его желание. Интерпелляция, обращение власти к субъекту, не только внушает ему страх и требует подчинения закону, но и позиционирует его в социальном пространстве, создавая условия действия, которые не только подтверждают и воспроизводят законы, но и могут их смещать, ставить под вопрос или даже разрушать. По этому сила и бессилие субъекта непосредственно связаны друг с другом – исполнение закона может сопровождаться его переозначиванием. К практикам переозначивания Батлер относит всевозможные «неудачи» в исполнении законов: их пародийное исполнение, невыполнение, пере– или недовыполение. Нормы и законы не существуют, таким образом, абстрактно, а зависят от их воспроизведения субъектами посредством повторений, которые могут производить ошибки в системе, переписывать нормы или лишать их значения.

На основе такой модели травести (дрэг) и трансвестизм больше не могут пониматься исключительно критически или субверсивно. Не существует субверсии норм без их принятия и утверждения. Гендерный перформанс дрэга содержит как момент признания норм, так и момент их отклонения или преодоления, что Батлер показывает на примере фильма «Париж в огне» (Дженни Ливингстон, 1991). Этот документальный фильм рассказывает о балах афроамериканских трансвеститов в Гарлеме, эксплицируя парадоксальные конструкции субъективности как сочетания этнических, классовых и гендерных идентификаций. Например, если латиноамериканец представляет себя белой женщиной из высшего класса, он соединяет шифры власти (белая кожа, принадлежность к элите) со знаком бессилия (женщина). Субъект, таким образом, является суммой инкогерентных и мобильных переплетений различных идентификационных форм, причем гендерная идентификация не является первичной по отношению к классовой или этнической. То есть гендерная идентичность не существует обособленно от других категорий, субъект всегда является так называемым узлом противоречивых идентификационных стратегий и норм, что и лишает его однозначного позиционирования на стороне аффирмации или субверсии, власти или бессилия, подчинения или сопротивления. Он никогда не может полностью отрицать нормы, обусловившие его существование, как невозможно и полное следование нормам, идеал которых, как правило, не достижим как раз в силу парадоксальности идентификационных структур. Кроме того, на гарлемских балах трансвеститы экспериментируют и с формами семьи, которые Батлер подробно исследует в книге Antigone’s Claim. Kinship between Life and Death. Родственные связи также не являются «естественными», но представляют собой набор варьирующихся культурных практик, каким, например, является запрет на инцест.