Дела земные - Кадыркул Омуркулов

Старый Кайбылда поздоровался с сыном, терпеливо ждал, пока старуха успокоится и, почувствовав, что она немного отошла, сказал:

— Будет, вытри слезы. Дай-ка поздороваться с молодцом. — Он крепко обнял внука и взял за плечи. — Смотри, какой джигит вымахал, выше деда.

А Чоро все смущенно поглядывал на Медера, словно спрашивал, как себя вести и что следует сказать.

Быстрая Назира, радуясь приезду брата, вертелась возле и с любопытством смотрела на Чоро. Она уже успела расстелить на траве под яблоней коврик-шырдак и одеяла.

— А ну-ка, мои мальчик, подойди к этому дереву, — попросил старый Кайбылда и подвел его к высокому зеленому тополю. — Ты его не помнишь?

— Нет, дедушка.

— Конечно, столько времени прошло. Если бы не твоя бабушка, я бы тебя тоже не узнал. — Кайбылда вздохнул. — Видишь метку? — Подняв руку, он потрогал шершавыми пальцами темный широкий рубец на стволе. — Это ты хотел срубить, когда тебе было семь лет, запарился тогда, сил не хватило… Смотрю иногда на этот рубец — скоро его руками не достать — и, кажется, вижу, как ты растешь…

Трое мужчин сидели на бревнах и смотрели, как закатывалось солнце — будто оранжевый ком таял и растекался по гребням гор…

В вечерних сумерках засиял, словно серебряный серп в колодце, на небе месяц. Маана шла в дом, но остановилась посреди двора.

— Поглядите-ка, месяц народился. На одной ножке стоит, как журавлик: быть теплу и благодати, прими ты наш поклон. — Старая Маана поклонилась месяцу. — В день приезда детей народился месяц, значит, к добру это. — Она поклонилась еще раз и провела ладонями по лицу. Этот жест повторил за ней дед Кайбылда.

Еще не совсем проснувшись, Чоро услышал, как бьется струя молока о дно ведра: бабушка Маана доила корову.

Чоро лежал в саду под яблоней. Было рано, не рассеялись еще рассветные сумерки. Он сладко улыбнулся, открыл глаза, увидел Медера и деда Кайбылду, прилаживающих хомут к лошади. Лошадь, стуча копытами, перешагивала через оглобли. Дед цокал языком, подводя ее на место, Медер держал кобылку за уздцы, укоротив вожжи.

Маана кончила доить, подошла к старику.

— Дети всего на день приехали, пусть побудут дома, завтра поедешь косить.

— Э-э, байбиче, что же им сидеть возле тебя, как цыплятам возле наседки. Пусть настоящим горным воздухом подышат, в траве поваляются.

— А за лисами будем охотиться? — спросил Чоро, взяв ведро из рук бабушки Мааны.

— Как обещал, — кивнул дед.

— Так вы уже сговорились? — покачала головой Маана. — А у меня ничего не готово для вас, не собрано.

— Налей нам полный чанач[6] джармы[7] и дай две сковороды хлеба[8] — этого нам до вечера хватит…

…Лошадь была запряжена, в телегу положили две косы. Взяв у Мааны узелок с нехитрой едой, Кайбылда с детьми выехал со двора. Дробно стучали колеса в утренней тиши, телега катила по деревенскому проулку.

…Старый Кайбылда косил размашисто и широко. Ровно ложилась скошенная зелень. Время от времени старик останавливался, доставал гладкий каменный брусок из потертого кожаного мешочка, висевшего на поясе, затачивал лезвие и снова шел, размашисто и широко орудуя косой.

Медер влюбленно глядел на отца, радуясь его здоровью и силе, он не поспевал за ним, сбивалось дыхание. И Чоро мешал, путался со своим серпом рядом, приходилось за него докашивать.

…Потом, разморенные полуденной жарой, они сидели у журчащего ручейка, пили джарму и ели домашний хлеб, испеченный руками Мааны.

Отсюда, с высоты пригорка, как на ладони была видна зеленая долина. Горы и холмы волнами спускались к аилам. В этой долине их было несколько, цветущих оазисов.

Кайбылда принес в листьях лопуха крупные, зернистые, пепельные, от налета ягоды ежевики. Медер и Чоро набросились на ежевику, ели горстями, измазались.

— Ну, теперь вам попадет от мамы, — сказал улыбаясь Кайбылда. — Торопитесь, словно ежевики никогда не видели. Дикари…

— Не видели, отец. — Медер стал припоминать. — Как в город уехал после школы, с тех пор не ел. А в детстве, помню, в ежевичный бор ходили с друзьями.

— Там теперь Уметкул по весне пасет своих телят. Сколько раз говорил ему: убери ты их, оставь ежевику ребятам. Смеется только, за живот хватается. Не знаю, что тут смешного… А как сладок-то горячий хлеб с ежевикой! А?

Тихо было в долине. И если бы не вихрь-вьюн, раскруживший пыльный столб в поле, то мир вокруг можно было бы сравнить с заколдованным, онемевшим царством.

— Да-а, — вздохнул Кайбылда, — и скоро это все окажется под водой, под искусственным озером. Нам уже сказали в сельсовете, чтобы мы строились в другом месте, повыше. Это все из-за вашего водохранилища.

— А что, на новом месте земля похуже?

— Плохой земли не бывает, сынок. А особенно хороша она там, где прижился. Ведь она от прадедов наших нам досталась. Здесь ее пахали и бороновали, здесь сеяли. Словом., приросли к ней, пустили корни. Вон какие сады, рощи какие. Разве лишь тополю одному все равно, где жить, куда прутик воткнешь, там и вырастет.

Медер слушал отца, не перебивая. В полуденной тишине лениво трещали кузнечики.

— Головой-то я понимаю, что надо, надо переселяться, вода нужна людям и земле нужна, где сухо, там и урожая не жди, но на душе тяжело. Выходит, сынок, ты меня гонишь с дедовской земли…

От этих отцовских слов не по себе стало Медеру.

— Да я не гоню. Может, и не будут вас переселять.

— Речь не только о нас с тобой. Не станут отсюда переселять, в другом месте будут.

Ведь и там есть такие же старики, как я. Подождали бы до нашего великого кочевья, ведь недолго нам, старикам, осталось…

В душе незаметно рождалась щемящая печаль, подкатывала к горлу. Медер грустно и с укоризной взглянул на отца:

— Будет тебе, отец.

— Да ты не беспокойся, сынок. У нас, старых людей, хватит мудрости, чтобы перекочевать. Но ведь и вы должны считаться с нами, с нашей памятью… Здесь жил Манас, в этих горах он похоронен, и, прежде чем начать свою стройку, вам надо было получить благословение стариков.

— Отец, это не входило в наши планы.

— Несмышленыши вы… Все, что есть в природе, имеет свою душу — куст, камень, вода… Иначе, чем объяснить, что с началом вашей стройки заколебались горы?

— Это долгий разговор, отец.

— А я не спешу. Косить уже не будем, а на лис охотиться рано.

— Землетрясения здесь бывали и раньше, они были небольшой силы, их не замечали, — сказал Медер. — По случайному совладению самый сильный толчок пришелся на начало стройки.

— Так мне уже говорили. — Ответ сына, казалось, не удовлетворял старика. — Ну раз уж вы, ученые, людей в космос посылаете, аппараты на Луну отправляете, неужели вам трудно заглянуть себе под ноги? А под ногами Земля-матушка. Этому миру нет конца и края, а Земля у человека одна. Не возгордитесь, не будьте пасынками Земли. Как бы далеко вы ни ушли от нее, вы к ней вернетесь, как блудные дети к родному очагу. Не топчите очаг. Летайте себе на здоровье, а огонь в очаге должен гореть… Ты знаешь, есть легенда. Человека заковали в ледники, а когда вернулись к нему через многие годы — он был жив, не превратился в лед, потому что видел вдалеке огонь, который согревал ему душу. Так-то, сынок.

— Да, отец. Мне нечего тебе возразить. Теперь я понимаю, почему я выбрал эту науку, которая занимается делами земными. Выходит, по наследству, отец… Матушку-Землю изучали до нас и после будут. Чоро будет, его дети и внуки. — Медер похлопал по плечу притихшего Чоро.

— Он же не хочет жениться, — улыбнулся старик.

— Ну, разве только ради науки! — торжественно-шутливым тоном произнес Чоро, чем рассмешил деда и Медера.

Ночью Кайбылда и Маана с внуком сидели под яблоней и пили чай. Вдруг за деревьями раздался шорох, и во двор въехал всадник на черном осле. Всадник был усатый, в чалме, концы которой свисали на плечи. Он остановил осла у печи, в отдалении, и затянул песню-рамазан, священную песню для соблюдающих пост.

Алыс-алыс тоолордонАйгыр менин мен келдиу,Айгыр созун тарталбайУшул уйге туш келдим, —

пропел с хрипотцой и выжидающе поглядел он на сидящих.

Маана отставила пиалу.

«Из далеких-далских гор я пришел к вам, — пел усатый. — Не в силах был справиться с ретивым скакуном и оказался у вашего дома. Мир ему и покой».

Маана благодарно кивнула.

«В вашем доме гремят чашки и ложки, сверкают лезвия ножей, шипит в казане масло, — значит, в доме достаток, значит, изобилие, — продолжал пришелец. — Да пусть так будет всегда, пусть исполнятся все ваши желания…»

— Старик, мы давно не слышали песню-рамазан, надо отблагодарить человека, — сказала Маана.

— Ты соблюдаешь пост, ты и благодари, — ответил Кайбылда.

— У тебя есть серебряные монеты?