Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера - Алексей Крученых

Тем не менее, в период политически-ориентированного, классового искусства неслучайным представляется интерес Крученых к явлениям и персонажам асоциальным, деклассированным. Его романы в стихах, изображающие жизнь бандитской среды, а значит, включающие еще одну маргинальную лексическую область — жаргон, в жанровом отношении произведения довольно сложные: это и сатира, и детектив, и романс, и лубок, — но и в них звуковая сторона превалирует над сюжетом и описанием (сам автор определил жанр своих романов как «фонетические»): выразить сущность персонажа, динамику происходящего, эмоциональную напряженность того или иного эпизода через его фонетическую интерпретацию — именно этого в первую очередь пытается добиться Крученых. (Показательно, что обращаясь к криминально-хулиганской тематике Крученых одновременно в своих критико-теоретических работах вел напряженную и не всегда корректную борьбу с настоящим, по его мнению, «хулиганством в литературе», воплотившимся, как он считал, в Есенине и «есенинщине»[61].

Последние поэтические книги Крученых «Рубиниада» и «Ирониада» — кажутся несколько неожиданными для его творчества (своего рода крученыховская анакреонтика). Но своя логика (или анти-логика) в появлении этих книг была. По их поводу Б. Пастернак писал Крученых: «Меня трогает твой приход к лирике, когда все пришло к очередям, — что-то вроде Фета по несвоевременности. И как твой заумный багаж засверкал вдруг и заиграл! Точно это ему, а не тебе затосковалось, и он ударился во что-то алкейски-сафическое в отсутствие хозяина, почти что с жалобой, что раньше ему не позволяли»[62]. Опять эта позиция вне магистральных, указанных кем-то путей, сбоку, в своей колее — вполне по-крученыховски.

Сказать, что Крученых в 1920–1930 годы подвергался серьезной организованной травле, тотальной обструкции, какую испытали на себе многие видные художники, не способные втиснуться в узкие рамки социалистического реализма, было бы не совсем верно. Да, футуризм был осужден как формалистическое извращение, как буржуазное, декадентское искусство, которому нет места в новой действительности, но персонально на Крученых «не разменивались», возможно, просто не принимали его всерьез.

Самым целенаправленным и беспощадным по характеру оказался выпад бывшего соратника по «будетлянским сечам». «Охота на гиен» — так называлась статья Н. Асеева, опубликованная в 1929 году. И хотя имя Крученых в этой филиппике «из деликатности» не называется, для того, кто имел хоть какое-нибудь представление о современной литературе, не было секретом, кто в этой статье подразумевался под условным именем «Всеядный». А главное «занятие» для Всеядного — «это присосеживаться к какой-нибудь компании», и несет он «на себе почти невероятные черты противообщественных задатков, фанатические особенности отрицания этого общества», и сам он — «герой практических никчемностей, крохотных выгод, присаживающийся, как крупная муха, на запах сладкой прели, на отброс, на липкую лужу крови», и вообще, от таких, как он, «пошло в народе поверье о вурдалаках и упырях»[63]. В принципе, Крученых было не привыкать читать о себе Бог весть что. В иные времена такая прижизненная мифологизация, возможно, только порадовала бы его, породила бы новые творческие импульсы. Но наступали тридцатые годы.

А потом… Потом 38 лет отлучения от литературы, но не измены себе, не отказу от своих принципов. 38 лет творчества для себя и для тех, кто был рядом, вернее с кем он был рядом. «Крученых один из тех дерзких новаторов, которым история предоставляет на длительный срок место на скамье подсудимых», — писал о своем друге Н. Харджиев[64].

Многочисленные воспоминания о нем 1950-1960-х годов воссоздают облик человека, духовно и материально неотделимого от литературы, коллекционера, библиофила, порой обеспечивающего свое существование за счет имеющихся у него раритетов. «Маленький, подвижной, худой человек, с тюбетейкой на голове и с портфелем под мышкой, в котором всегда есть что-то интересное, чаще всего какая-нибудь редкая книга, с визгливым голосом, говорящий с украинским акцентом — таким впервые я увидел Крученых… — пишет один из мемуаристов. — Он был верен своему прошлому. И это сказывалось во всем. Прошлое во всем — в быту, в воспоминаниях, в сборе книг, рукописей — окружало Крученых»[65].

Верность себе, своим принципам и позициям — качество, которое отмечали почти все, знавшие Крученых. «„В поэзии первоначальное есть звук, вторичное — образ“, — записал в альбом Крученых в 1920 году Вячеслав Иванов, и из всей его многомудрой словесности лишь на этот завет откликнулся Крученых. От него он не отрекался никогда, вопреки всем превратностям исторических судеб авангардного движения»[66] (Р. Дуганов).

Феномен Крученых, в его целостности, еще ждет своего изучения и осознания. «Когда „все сочиненное“ Алексеем Крученых будет собрано и издано, то станет очевидным, что русская поэтическая культура обогатилась такими произведениями, которые принято называть классическими», — писал Н. Харджиев[67]. Однако плодотворность и перспективность поэтических экспериментов не вызывает сомнений и сейчас. И пусть Крученых не была уготовлена роль открывателя «новых поэтический материков»[68], но безусловно, что свою terra incognita в литературе он нашел, свои поэтические открытия (не материк — скорее, архипелаг) он осуществил.

С. Красицкий

Стихотворения

Мирсконца (1912)*

«куют хвачи черные мечи…»

куют хвачи черные мечи    собираются брыкачиратью отборною    темный путь    дальний путь  твердыне дорогеих мечи не боятся печи    ни второй свечини шкуры овчи       трини крепких сетей    огни зажгли смехирисотня зверей    когтем острымрвут железные звери    стругаютстучат извнутри староверы    огнем кочергиу них нет меры    повернул лихач зад      налевонаехал на столб наугад    правил смрадкрыши звон стучат

При гробовщике

рат та татчерных кружев  молоток    смех тревожитчерный край    пахнет гробом    черный крепраз два    три шьютмолодые шьютчерный дом      черный сормерку кит снимаетпервый сортвышли моды       человек  вот ушел  вот пришелгвоздь для матушки

Сон

майки сидят жуки сидятколышется туго       дышетсяпар колышется под соломой я    голова выросла траваГлаза косит паук сидит в волосахзуб колышется туго дышется плеток плетет седлает скотину крамольник наукраспахнулось    мокрое векозеленый глаз заковыказасыпает и сквозь стреху     выглядает

Старинная любовь. Бух Лесиный (1912–1913)*

«Если хочешь быть неопасным…»

Если хочешь быть неопаснымТы смотри во след прекрасным    И фигуры замечай!Глаз не смей же добиватьсяИскры молньи там таятся    Вспыхнешь — поминай!За глаза красотки девыЖизнью жертвует всяк смело    Как за райЕсли ж трусость есть влачитьсяЖалким жребием томиться    Выбирай!Как трусишка, раб, колодникЕй будь преданнейший сводник    И не лай!Схорони надежды раноЧтоб забыла сердца раны —    Помогай!Позволяй ей издеваться —Видом гада забавляться —    Не пугай!Не кусай до крови пальцыТвои когти пригодятся    Худший крайИ тогда в года отрадыЖди от ней лакей награды    Выжидай!Поцелуй поймаешь жаркийПоцелуй единый жалкий    И рыдай!Ты от большего сгоришьПусть же будут вздох и тишь    Не мешайИ ее тогда несчастныйТы не смей уж звать прекрасной    Не терзай!..

«Всего милей ты в шляпке старой…»*