Загадочная Пелагея - Василий Михайлович Сухаревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Помнишь, Лариска, я тебе говорил — ну, кого ты ждешь? Ангела с неба? А ты ответила — именно. И дождалась, змея!
Змея покраснела, ангел скромно потупил глаза, напомнил, что в десять ноль-ноль он должен быть в части. С горькими вздохами механизаторы погрузили невесту, ее имущество, жениха и его мотоцикл на мощный «МАЗ» и вывезли на грейдер.
Ровно в десять ноль-ноль в центре авиагородка Федя лоб в лоб столкнулся с командиром части. Тут полковник сказал историческое слово:
— Допрыгался! — посмотрел внимательно на невесту и объявил: — Однако выбор одобряю.
Так из списка личного состава Н-ской авиачасти исчез еще один холостяк. Конечно, может быть, все в этой истории чистый вымысел, а летчики-попутчики меня только разыграли. Правда, они рассказали это мне одному, а я всем-всем, что ж, пусть теперь они краснеют. А вы, дорогие читатели, сами решайте: кто кого разыграл?
СОЛИСТ
Некоторые думают: главные лица новогоднего праздника — Дед Мороз, Снегурочка, затейник или тамада, а я убежден: самый первый здесь — повар. Не приготовит он достойного ужина, и какое уж тут веселье, если поперек горла становится еда, где уж тут шутке пробиться!
Впрочем, я был свидетелем одной новогодней истории, где угощение было роскошное и все-таки у меня на глазах разыгралась трагикомедия. И случилась она в доме моего коллеги Ивана Афанасьевича, знаменитого повара. Мало того что он заведует производством ^самого популярного в нашем городе ресторана, он выступает еще по телевидению, печатает статьи и рецепты своих блюд в газетах, состоит в жюри всех кулинарных конкурсов, короче, он не просто повар, а как бы жрец кулинарного искусства. Его увлеченность своим делом просто фантастическая, и знатоки всех тонкостей гастрономии преклоняются перед ним, как перед великим маэстро.
Можете не верить, но всех остальных цехов таланты — актеры, конструкторы, летчики-испытатели — считают за большую честь, если, приготовив блюдо, Иван Афанасьевич выходит в зал ресторана, садится к столу и спрашивает: «Ну как?» Я знаком с одним академиком медицины, который яростно доказывал, что к нему Иван Афанасьевич относится лучше, чем ко мне, и даже назвал его Митей и был с ним на «ты». Тут же не без яду могу ответить: однако встречать Новый год к себе домой Иван Афанасьевич пригласил не Митю, а меня, хоть я только друг и собеседник, а Митя в случае нужды может по знакомству новую почку поставить.
Надо сказать, что хороший ресторан — это тоже своеобразная академия кулинарного искусства. Сюда, как и в научный институт, надо отбирать талантливых, одержимых, самоотверженных: чтобы дать блюду вкус и вид, нужно иметь дар и глаз, любит повторять Иван Афанасьевич. Довести еду до вкуса не легче, чем картину до всеобщего изумления.
Но вот Ивану Афанасьевичу с очередным пополнением прислали некоего Федора Шарагина, человека, в кулинарии, безусловно, кое-что понимающего, но преданного ей не до конца. Ивану Афанасьевичу больно было об этом мне рассказывать: ведь Федька был не только поваром, но и солистом самодеятельного музыкально-инструментального ансамбля «Поющие птенцы», а значит, работником ненадежным. Телефон на кухне, в конторке шефа, по которому звонили прежде только ему — едоки, редакции, начальство, — теперь то и дело требовал: «Попросите Федора Кузьмича!», «Можно товарища Шарагина?» И было ясно, что две знаменитости на одной кухне — это явный перебор. Но Иван Афанасьевич от родного дела не отрывался, а Федор почти каждый месяц уезжал: то у него, видите ли, конкурс в Сочи, то фестиваль в Берлине, то выступление в Праге. Иван Афанасьевич взъярился: «Хватит, никуда ты больше не поедешь! Работать надо, а не петь!» Отдадим Феде должное: он никуда не ходил, никому не жаловался, спокойно узорил в холодном цехе салаты и гарнировал закуски. И вдруг в конторке шефа раздался пронзительный звонок, минуты три клокотала трубка. Потом шеф, пунцовый, как болгарский перец, вошел в холодный цех и объявил: «Оказывается, Швеция разорвет с нами дипломатические отношения, если не приедет и не споет шведам Федька Шарагин! Собирайся, певец!» Опять Федькина взяла, и можете себе представить, как это было приятно шефу!
Вечером того же дня Иван Афанасьевич совершил еще одну непоправимую ошибку: он рассказал о своих мучениях с солистом жене и единственной дочери, поразительной красавице Лене. И только он упомянул эту явно разбойничью фамилию Шарагин, как всегда спокойная и медлительная дочь оживилась:
— Шарагин? Из «Поющих птенцов»?
— Он самый!
— Так он у тебя работает?
Иван Афанасьевич не сразу сообразил, что значит этот вопрос, но после этого вечера дочь, такая серьезная, медлительная студентка экономического института, вдруг зачастила к папе на работу. То шарфик занесет — к вечеру что-то похолодало, то просто явится: «Шла мимо и зашла». И, знаете, чем все это кончилось? Возвращается как-то поздно вечером Иван Афанасьевич, а в подъезде его дочь Лена стоит, прислонясь к батарее парового отопления, а перед ней мелким бесом вьется Федька — низкорослый, рыжий и даже в глухозимье конопатый. Иван Афанасьевич признался: его как варом обдало. Дома он даже валидол принял. А когда вошла дочь, строго спросил:
— Что это еще за новости?
И вдруг всегда такая спокойная, неторопливая, как лебедушка, Лена встопорщилась, как дикая кошка:
— Не встревай не в свои дела!
С этого момента вражда между шефом и Федькой крайне обострилась. Если к какому-нибудь банкету Федька делал даже чудо-салаты и диво-закуски, шеф его никогда не хвалил. Случалось, девушки-поварихи упросят Федьку что-либо спеть. В гулком холодном цехе прекрасно звучал его баритон — вся кухня невольно затихала. У кого-то срывалось:
— Хорошо поет!
— Как волк, — ронял Иван Афанасьевич и уходил из кухни в зал.
И в новогодний вечер Федька, как всегда, выкинул коленце, попросил шефа отпустить его пораньше: у него, видите ли, выступление на телевидении. «Иди, ради бога, иди! — сказал с надрывом Иван Афанасьевич. — Какая от тебя польза!» Это было явно несправедливо! Если говорить честно, перед самым ужином, когда уже все закуски на столах, работы у поваров не так уж много — только жаркое разогреть! Ведь вскоре и сам Иван Афанасьевич,
