Загадочная Пелагея - Василий Михайлович Сухаревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Егор Петрович: Да разве один такой случай в его практике! За полгода, считай, не более того, завоевал наш доктор все Жимерское. И не только как доктор, но и как человек! Одно изгнание Федьки Балягина чего стоит!
— Тут я должен сказать: всю эту драчку я от начала и до конца наблюдал. (К сцене пробирается разбитной паренек Аркадий, известный всему поселку слесарь-сантехник.) — Давай, Аркадий, давай! — приободрил его Егор Петрович. — Хоть все это знают, но всем, думаю, приятно будет еще раз про это происшествие послушать.
— Иду я с год назад по Ленинской, примерно возле чайной. Гляжу, по другой стороне наше чудо из чудес — Жозефина Аршинкина плывет. Хоть она и спряталась сейчас за доктора, но я скажу прямо: глаза от нее отвести трудно, поскольку есть на что посмотреть. Поэтому естественно, что я хоть и иду по этой стороне улицы, глаза кошу на ту. И что же вы думаете? Откуда ни возьмись, появляется этот жлоб Федька Балягин и расставляет свои ручищи во весь тротуар от дома до мостовой. Жоза останавливается. Воображаю, что он ей говорил, этот дурбалай, и что она ему ответила. Но только он вдруг хватает концы ее косынки и начинает стягивать. Представляете? У девушки глаза уже на лоб лезут, слезы хлынули, а он тянет. Это так он ухаживал. И тут появляется доктор. «Оставь девушку, негодяй!» — закричал он. Но разве Федьку остановишь?! Батальон надо вызывать! Федька же на весь поселок страх наводил. И на доктора он даже не оглянулся, а поднял ногу и, как жеребец, боднул его в живот. Тут уже и я кинулся в драку, подумал: убьет он сейчас медика. Но Юрий Николаевич, хоть и росту он небольшого, размахнулся нешироко, как резанет Федьку ребром ладони по шее, тот рухнул наземь, как сноп. Подбегаю, гляжу, а у него и глаза закрытые. Вдруг доктор наступает ему ногой на грудь и спрашивает меня: «Скальп снимать будем?» Федька, я уверен, сроду не знал, что такое скальп, но на всякий случай глаз приоткрыл и следит, что дальше будет. Я разъясняю: «Сейчас мы с тебя срежем шевелюру вместе с кожей». А он глаза закрыл и отключился. Хрен, мол, с вами, мне теперь все равно! Тут Жозефина поблагодарила доктора и все мы разошлись в разные стороны, а Федька так и остался лежать на земле, даже полумертвый пугая прохожих. А к вечеру, как мне рассказывала балягинская сноха, он пришел домой, с час сидел за столом и глядел на лампочку. Потом начал собираться. Она спросила: «Куда же это ты, Федя?» Он ответил: «Поеду ноги мыть в проливе Лаперуза». Сноха ему: «Зачем же так далеко — чай, баня через дорогу». «Мне больше дороги в ваше вшивое Жимерское нету!» Так среди ночи, даже ни с кем из родных не простясь, ушел на станцию, и вот уже с год об нем ни слуху ни духу! А теперь представьте, от какого змея-горыныча избавил доктор наш поселок. У меня все.
— Спасибо, Аркаша, — улыбнулся приветливо Егор Петрович. — Об этом все говорили, все этому радовались. Но не только на этом держится добрая слава нашего доктора. Вспомним хотя бы, как насаждал он бег трусцой. Начал он с того, что сам побежал. Вначале все на него косились, как на ненормального. Потом пристала к нему Наташенька, дочка главврача поликлиники Евсея Павловича, вон она, голенастая, сидит во втором ряду вместе со своим родителем. Говорят, они оба, она и Юрий Николаевич, на коленях стояли перед Евдокией Ивановной Карп, умоляя ее пробежаться с ними вместе. И вот, когда побежала наша уважаемая тетя Дуня — председатель поссовета, — то старые и малые с диванов поднялись. А если кто выговаривал Евдокии Ивановне — легкомыслие, мол, это, она, умница, отвечала: вон в Древней Спарте и цари бегали, а порядок был! Не скажу многие, но процентов десять — пятнадцать населения бегает теперь вслед за доктором.
Или взять другое дело. Попросили его учителя прочесть молодежи и старшим школьникам лекцию о половом воспитании, он сказал: «О половом читать не буду. Но если угодно, прочту кое о чем здоровом и прекрасном. И будут мои лекции называться для мальчиков «Рыцарь ты или ничтожество?», для девочек «В чем секрет очарования?». Видели бы вы, что творилось в этом зале, когда он свои лекции читал. Помещение по швам трещало. Очень хотелось и парням узнать, есть ли у них хоть задатки рыцарства, а из девчонок, естественно, любая понимает, что прожить ей без очарования все равно, что рыбе без хвоста. И теперь табунами ходят за доктором парни и девчонки — сотни у них к нему вопросов самых разнообразных.
Потом, как вы знаете, очень плохо было у нас с вызовами врачей на дом. Особенно мало внимания уделялось старикам… (Во втором ряду встает во весь свой могучий рост доктор Евсей Павлович.)
— Вы что же, собираетесь срамить меня на базаре?
— Уважаемый Евсей Павлович! Если помните, я это дело как народный контролер обследовал, и была очень неприглядная картина именно со стариками.
— Я пришел сюда на спектакль, а не на проработку. Слушать противно! (Евсей Павлович встал и вышел при гнетущем молчании зала. Его дочь Наталья осталась, хотя он ее тянул за собой.)
— И чего обижается человек! Ведь это факт. Малоинтересны были старики нашим врачам, а Юрий Николаевич — здесь об этом уже говорили — безусловно, нашел к ним подход. Знает, что они — народ особо мнительный. Вот и зайдет к иному раз-другой даже без всякой записи. Бывает, и посидит вечерком с каким-нибудь говоруном. Вот поэтому и уважение к доктору всеобщее от всех — от старого до малого. Не напрасно он уже и звание получил (голоса: «От кого?», «Когда?» «Какое?») Как это «от кого?» — от вас? Разве это не вы все чаще и чаще говорите о нем: доктор — человек хороший! Хороший человек! Вот это, я считаю, и есть самое наивысшее звание! И оно народное потому, что его только сам народ дает! И потому немудрено, Юрий Николаевич, что лучшую невесту поселка Жимерского мы тебе отдали. И не
