Хроника № 13 (сборник) - Алексей Слаповский

Было бы интереснее, оригинальнее, загадочнее, если бы сосед носил такую, например, фамилию, как руководитель одного из мелких периферийных подразделений. Он присылает ежемесячные отчеты, подписываясь: «Генеральный директор Колпатовского филиала Д. Е. Зембле». Холодцов даже не знает, мужчина это или женщина. Сотрудники – и первый, конечно, Боря Суянский, приметили эту фамилию и частенько, проходя мимо стола Холодцова, спрашивают:

– Как жизнь? Зембля пишет?

Скучная офисная шутка, которая хороша только тем, что не меняется годами.

Не поняв, чего он добился, узнав, что Егоров это Егоров, Холодцов пребывал в состоянии подавленном и унылом. Понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Ворошил бумаги, просматривал файлы в компьютере, а в голове крутились нелепости:

– может, Холодцов, пропуская через себя в числе прочих финансовые документы, способствовал крупному хищению, не зная об этом, а в этом самом «Коринфе» знают, следовательно, знает и Егоров?

– может, «Коринф» и осуществил это хищение, но умело, хитроумно, следов не найдешь, а Егоров не удержался, выразил-таки свое самодовольное злорадство?

– может, Холодцова спутали с каким-то другим Холодцовым, тоже ведь фамилия не бог весть какая уникальная, а на другом Холодцове висит что-то страшное или позорное?

Неизвестность томила.

Угнетало ожидание чего-то неведомого.

Наверное, подумал исторически грамотный Холодцов, так чувствовали себя люди в годы репрессий – те, кто мог себя в чем-то заподозрить. Не спали, прислушивались к ночным звукам, фантазировали, сходили с ума, некоторые, он читал в какой-то книге, не выдержав, кончали с собой – стрелялись или выпрыгивали из окна.

Автор, помнится, недоумевал: почему не уезжали, почему не спасали себя? Наивный! Куда убежишь? Тут семья, квартира, работа, друзья, привычки, да всё!

А некоторые, писал тот же автор, сами шли по известным адресам, напрашивались на прием и требовали предъявить обвинение, если есть за что, а если не за что, дать гарантию покоя. Естественно, им ничего не предъявляли, но и никаких гарантий не давали.

Холодцов стал угрюм, замкнут, домашние чувствовали, что с ним творится неладное, но не приставали, зная, что он свои настроения привык переживать в себе.

На работе тоже все шло наперекосяк. Холодцов стал всматриваться и вчитываться в отчеты, договора, сводки и прочие документы. Он, будучи небольшим начальником, руководителем группы из трех человек, имел право подписи. Раньше подмахивал не глядя, то есть глядя, но не видя ничего нового. Сейчас же за каждой строчкой чудились махинации, подлог, жульничество. И, в общем-то, некоторые доли жульничества и подлога действительно были, но минимальные, в рамках допустимого, как у всех, и даже, пожалуй, лучше, чем у многих: руководители Холодцова были люди осторожные, предпочитающие действовать так, чтобы не обращать на себя внимание. Холодцов стал подчеркивать сомнительные строки красным маркером и класть листы с пометками на стол начальства. Начальство вызывало его, задавало вопросы. Холодцов отвечал, указывая на то, что начальство и без него видело. Оно сердилось, но не гневно, в рабочем порядке, а однажды участливо спросило, не пора ли Холодцову в отпуск.

Учитывая, что предыдущий отпуск был весной, это выглядело предупреждением, за которым могло последовать увольнение.

И Холодцов взял отпуск.

Никуда не поехал, сидел дома, смотрел телевизор или играл в компьютерные игры.

Однажды, лежа ночью без сна с открытыми глазами, он понял: нужно что-то сделать.

Но что?

Как что? Пойти к соседу и поговорить с ним! Именно! Давно это надо было сделать!

И Холодцов начал готовиться к походу на соседа, то есть представлять разные варианты.

Не надо размазывать, сразу в лоб:

«Что вы имели в виду, господин Егоров, когда…»

Нет.

Это звучит одновременно и напыщенно и беспомощно: «господин Егоров».

«Что вы имели в виду, Сергей Викторович…»

Нет. Почему по имени-отчеству, они ведь не знакомы, тот удивится, пустится в ненужные расспросы.

Проще:

«Здравствуйте. Что вы имели в виду…»

Нет. Дурацкая формулировка: «что вы имели в виду».

Надо в духе времени, твердо и категорично:

«Я требую оставить меня в покое!»

А вдруг окажется, что Егоров за ним не наблюдал и вообще вспоминает о его существовании только тогда, когда случайно с ним встречается?

Этот вариант возможен?

Возможен.

А почему бы, не приходя к Егорову, принять эту версию как единственно верную? Ведь кроме подозрений, у Холодцова ничего нет. И ничего не случилось в его жизни за все время с той встречи в лифте, что эти подозрения подтвердило бы.

Так он себя уговаривал, но понимал, что одним самоубеждением не обойдется, визит к Егорову неизбежен.

В каком-то смысле даже неважно, что он узнает. Не наблюдает за ним сосед – и ладно. Наблюдает – и черт с ним.

То есть, конечно, лучше все-таки выяснить, зачем наблюдает.

Через несколько дней Холодцов почувствовал, что готов.

Вечером после ужина, настроив себя на спокойствие и мужество, он вышел, сказав жене, что хочет немного размяться, пройтись по парку, поднялся на восьмой этаж, нажал на звонок квартиры Егорова.

Тишина и молчание.

Нажал еще раз.

Спустился вниз, вышел из дома, увидел, что машины Егорова нет.

Отправился в парк гулять.

Через час вернулся к дому – машины не было.

Не было и на другой день, и на третий.

Холодцов чувствовал, что теряет приготовленное спокойствие. Стоя на балконе, он представлял, как увидит подъезжающего Егорова, и понимал, что, пожалуй, не выдержит, бросится вниз, встретит соседа, выходящего из машины, и закричит что-то истерическое, непотребное, постыдное…

Но Егоров все не появлялся.

В воскресенье, когда все были дома, Оксана затеяла готовить голубцы, попросила Холодцова сходить за капустой.

Он пошел.

И столкнулся в двери подъезда с Егоровым.

Тот посторонился, чтобы пропустить Холодцова.

Вежливый, сволочь!

Эта вежливость разом всколыхнула в Холодцове все, что накопилось, и он, глядя в глаза ненавистному соседу, выдавил сквозь зубы:

– Ну? Может, скажешь, чего тебе надо? А?

Тот удивился, коротко рассмеялся – как человек, которого неожиданности не столько пугают, сколько веселят возможностью интересного приключения, и тряхнул головой, будто отгонял что-то невидимое:

– Не понял?

– Забыл уже? Три месяца назад, лифт, твое это: «здрасьте, здрасьте!» С какой стати? Я вам кто? Что ты обо мне знаешь? Что тебе нужно? Кто ты такой? – выкрикивал Холодцов.

– Стоп, стоп, стоп! – выставил сосед ладонь. – Извини, конечно, мужик, но или ты выпил, или с кем-то меня путаешь!

– Я вас ни с кем не путаю, Сергей Викторович, – язвительно сказал Холодцов, чувствуя, что овладевает собой и готов к любому повороту вплоть до рукопашной схватки.

А мужчина вдруг расхохотался.

Просто до слез.

Утирая глаза, сказал:

– Извините. Но я вообще-то Владислав. Петрович.

– Ага. И живете не здесь, – поддакнул Холодцов с интонацией следователя, который насквозь видит запирающегося преступника.

– Не здесь, – подтвердил мужчина.

– В гости приезжаете? К кому?

– Ну, это уж мое дело!

Тут Холодцова будто ударило.

Так врать нельзя, невозможно, этот человек говорит правду!

Но позвольте, а кто был тогда в лифте?

– Значит, – растерянно выговорил он, – это я не с вами тогда в лифте встретился?

– Когда? И что было-то?

– Нет, ничего, извините. Я, в самом деле, ошибся. Обознался.

– Бывает, – легко простил его мужчина.

И прошел в подъезд.

Холодцов начал лихорадочно вспоминать и анализировать.

Да, он видел этого человека неоднократно. Приезжающим и уезжающим. Но с чего он взял, что тот живет над ним?

А с того, ответил он сам себе, что однажды, вынося пакет с мусором в мусоропровод, находящийся между седьмым и восьмым этажами, увидел этого мужчину выходящим из металлической двери. В пятидесятой живет старушка с дочерью и внучкой, Холодцов знает это, так как однажды наткнулся на них возле подъезда, они стояли у машины, с которой грузчики стаскивали холодильник, и старушка говорила: «В пятидесятую, на восьмой этаж!». И это запомнилось. В пятьдесят второй какая-то женщина, это ему известно от жены, которая однажды сказала: «Оказывается, у нас тут парикмахерская на дому, в пятьдесят второй женщина соседей обслуживает. Сходить, что ли, попробовать?». Но так и не сходила, привыкла к своему салону «Мечта», куда наведывается раз в месяц, неизменно при этом оставаясь недовольной, охаивая тамошних мастериц и говоря, что больше туда ни ногой. Но почему-то через месяц опять идет в «Мечту».

Вот он и решил тогда, у мусоропровода: поскольку в пятидесятой выводок разновозрастных женщин, а в пятьдесят второй парикмахерша, мужчина – из пятьдесят первой. А на самом деле он вообще не отсюда, он только приезжает! И не в пятьдесят первую, а к той же парикмахерше, например!