Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах

выдал его, — Пэн Мэнъяо явно был смущен и раздосадован на самого себя, — и выражаю признательность за то, что Ваше высочество сочли меня достойным встречи.

— Род Пэн всегда верно служил Яшмовому трону, — Шэнли пристально изучал молодого вельможу, — позвольте выразить личные соболезнования по поводу горькой безвременной утраты.

Бледное напряженное лицо Пэня Мэнъяо дрогнула. Глубоко вздохнув, он снова склонился перед Шэнли, коснувшись лбом пола.

— От имени рода Пэн сердечно благодарю Ваше высочество за сочувствие и помощь сиятельной госпожи матери Вашего высочества за помощь в установлении истины о смерти моей несчастной сестры.

Шэнли метнул быстрый взгляд на Хао Вэньяня.

Неслышно вошла Хэ Минь с подносом. Ее руки едва заметно подрагивали, когда она расставляла чашки. Но движения, которыми девушка разливала чай, были отточенно изящными.

— Моя сестра была убита по приказу принцессы Шучун вскоре после того, как понесла от Его высочества Шэнгуна, — тени на лице Пэна Мэнъяо обозначились резче, — верная служанка не смогла помешать убийцам Каймин и лишь следовала за ними, чтобы после стать свидетелем злодеяния. Сиятельная господжа мать Вашего высочества помогла ей укрыться от ищеек и с помощью господина Со и его благородной родственницы нашла способ помочь ей выбраться из дворца.

«Как это горько, — с сочувствием подумала Хэ Минь, вновь наполняя чашку Пэня Мэньяо, — даже высокое имя и любовь принца не защитили бедняжку…»

Ей было не привыкать к мысли о том, что женщины — услада и игрушка мужчины. Что слабые и низкородные полностью во власти тех, кто вознесен выше. Но то, что ни имя, ни родство не стали защитой погибшей даме… это казалось Хэ Минь поистине страшным.

— Это жестокое преступление. И мое сочувствие лишь сильнее из-за того, что его скрыли.

— Ваше высочество, — Пэн Мэнъяо вскинул голову, его глаза яростно блеснули, — род Пэн взывает о справедливости. Перед ликом Небесной принцессы Линлинь я дал обет, что не назову государем принца, что позволил скрыть подобное.

Шэнли молчал несколько мгновений, глядя в яростные сухие глаза Пэна Мэнъяо, прежде чем коротко склонить голову.

— Я глубоко чту Небесную принцессу Линлинь и неизменно прошу ее помочь мне в следовании пути справедливости. Ее именем я обещаю даровать роду Пэн праведный суд и отмщение.

Повинуясь знаку Хао Вэньяня, Хэ Минь поспешно принесла письменный прибор. Как зачарованная, она следила за тем, как принц и Пэн Мэнъяо смешивают в тушечнице тушь со своей кровью. Как неспешно выводят знаки на бумаге. Как в молчании сжигают написанное в огне свечи, смешивают пепел с водой в одной из чашей и выпивают ее поровну — каждый по пять глотков. Древняя священная клятва, которая обернется ядом для нарушившего ее. Хэ Минь ощутила, как по коже прошел холодок. Она была не на своем месте. Ей не пристало становиться свидетельницей таких высоких слов и дел, она слишком ничтожна и низкородна для такого.

Горячая сильная рука Хао Вэньяня легла на пальцы Хэ Минь, словно он каким-то непостижимым образом узнал ее мысли. Он легонько сжал их, согревая и вселяя уверенность. Хэ Минь поймала взгляд и понимающую улыбку принца и смутилась, как новенькая в киноварном доме, которая впервые выходит к посетителям.

— Мы отправимся в обратный путь утром, — произнес Шэнли, — а до тех пор — укажите мне комнату, в которой я смогу отдохнуть.

* * *

Чжучжэн вздрогнула и тревожно вскинулась. Заморгала, пытаясь понять, что произошло.

Она по-прежнему находилась в озаренной восемью светильниками опочивальне Чжэнши, рядом с его ложем. И, должно быть, просто задремала от усталости. Все эти дни Чжучжэн неотлучно находилась подле возлюбленного, с каждым часом все более утрачивая надежду на его выздоровление.

Чжэнши угасал на глазах. Уже второй день он не узнавал даже ее лица. Кажется, он не вполне осознавал, кто он есть и где находится.

Чжучжэн осторожно провела кончиками пальцев по его запавшему виску, с болью вглядываясь в источенное болезнью лицо. Поднесла чашку с водой к синеватым губам. Чжэнши пил. Дышал. Глаза приоткрылись, рассеянно блуждая по опочивальне, но ни на миг не остановились на лице склонившейся над ним Чжучжэн.

— Чжэнши, — нежно позвала она, — возлюбленный мой…

Затуманенные глаза вновь закрылись. Чжучжэн прижалась лбом к исхудавшей руке больного и впервые за многие годы дала волю слезам. Никогда еще в жизни она не ощущала себя такой усталой, разбитой и одинокой. Никогда еще сердце не разрывалось так болезненно от горя близкой неизбежной потери, от безумного желания еще хоть раз увидеть и обнять сына.

Разлука с Шэнли давалась Чжучжэн нелегко. Утешало лишь то, что там, в Ююне, ее сын свободнее. Что Моу труднее до него добраться. Что, если вдруг обстоятельства сложатся неблагоприятно, ему будет легче бежать, чтобы найти укрытие в землях ее родичей.

Чжучжэн не знала, сколько времени она провела, исходя слезами. Из усталого оцепенения ее вывел негромкий шорох шелков. Запах, похожий на запах жженого сандала. Она подняла голову, удивленная этим до глубины души. Кто посмел войти сюда? Никто из дам ее свиты не пользовался подобными духами. А Синьюэ всегда предпочитала «перо феникса»…

Язычки огня в светильниках тускнели. Странно уменьшались, будто съеживались. В опочивальне стремительно темнело.

Чжучжэн вздрогнула от липкого страха. До нее в ее затворничестве долетали слухи о том, что с недавних пор во дворце по необъяснимой причине вдруг гаснут огни. Что некоторые слышат шелест шелков и чувствуют запах духов, подобный жженому сандалу. Что некоторые видели призрак неведомой женщины…

Но та, что возникла из уплотнившихся почти до осязаемости теней перед Чжучжэн, не казалась призраком. Она выглядела вполне реальной. Изящная, как ива. Совсем молодая. Похожая — и в то же время совершенно непохожая на бедняжку Пэн Каймин, истинную причину смерти которой так старался замолчать Рубиновый дворец. Но у Пэн Каймин не было таких высоких тонких бровей. Она никогда не носила таких старинных нарядов цвета цветущих глициний. Ее глаза не отливали такой мертвой зеленью.

Чжучжэн почувствовала, что у нее пересохло во рту. Она попыталась позвать на помощь, но из горла вырвался лишь жалкий стон.

Огни светильников почти погасли, но незнакомка была видна ясно, будто днем. Как будто она сама светилась изнутри холодным недобрым светом, подобно мертвому свету гнилушки. Но страшнее всего было то, что она медленно, тихо шелестя шелками, шла к ложу Чжэнши.

Чжучжэн метнулась в сторону, закрывая возлюбленного рукавами платья. Жалкая, эфемерная защита, почти смешная для императора Цзиньяня.

— Прочь, — все же удалось выдохнуть ей.

Странно — но жуткая красавица остановилась. Тонкие белые пальцы сжали какой-то небольшой светлый предмет. Глаза