Простые радости - Клэр Чемберс

– И я.

– Сколько времени мы потеряли! – Он поднес ее руку к губам и поцеловал.

Кто-то протопал по тротуару, и они инстинктивно отпрянули друг от друга. Прохожий был Джин незнаком – какой-то пассажир пригородного поезда в плаще и со сложенным зонтом поздно возвращался со станции. Если бы он заглянул в машину, то увидел бы заурядную женщину средних лет в тапочках и мужчину постарше, с редеющими волосами и в очках с роговой оправой – оба такие неподходящие объекты для страсти, что едва ли он догадался бы, какое желание переливается между ними.

– Вот если бы… – начал было Говард и умолк.

– Что?

– Я просто думал, что если бы я нашел тебя еще тогда…

– Ты говоришь так, как будто потерял перчатку, – рассмеялась Джин.

– Неплохой образ. Недостающая половина пары.

Она прибежала из дома без пальто, а в машине с заглушенным мотором и приникшей к окнам тьмой было холодно. Он заметил, что она дрожит.

– Мы можем пойти куда-нибудь в тепло. Хочешь в паб?

Она помотала головой, вспоминая вечера, которые просиживала в “Белом лебеде” с Фрэнком, когда он напивался до хорошего настроения, а потом возвращался в свое обычное.

– У нас два пустых дома на двоих, – сказала она. – И нам незачем прятаться в машине. Почему мы должны быть одинокими?

И все же между ними, как непрошеный третий, стояло чувство вины, во все вмешивалось, все портило.

– Абсолютно никаких причин, – согласился он. – Только выбери какой.

Джин представила себе миссис Боуленд на посту у окна, наблюдающую и осуждающую, и ее бунтарство притихло.

– Твой, – сказала она.

Он кивнул.

– Значит, мой.

На Бердетт-роуд было тихо и пусто. Только слабый желтый свет просачивался сквозь занавешенные окна домов.

– Все вернулись в свои норы, – прошептал Говард, пропуская ее вперед.

В доме Джин на миг стало не по себе, но он включил лампу, и тревога исчезла вместе с темнотой. Он провел ее в гостиную и включил газовый камин, который засветился синеватым светом, пронзительно взвыл и обдал их внезапным жаром. Она прежде не видела этой комнаты с креслами и телевизором; ее как гостью приглашали в маленькую гостиную, наверх в мастерскую на примерку или в сад.

Они целовались, долго, сначала осторожно, потом перестали сдерживаться. Наконец Говард оторвался от нее и, держа ее лицо в ладонях, сказал:

– Ты останешься на ночь? Мне кажется, я не смогу везти тебя домой, я этого не вынесу.

– В постели Гретхен?

– Нет. В моей.

Она вспомнила две тахты с их парными покрывалами и холодную расселину между ними.

Он по-своему понял ее колебания и сказал: “Или здесь” и бросился из комнаты вверх по лестнице прежде, чем она успела его поправить.

Через несколько секунд он вернулся, волоча пуховое одеяло и шерстяное и расстелил их перед газовым камином.

– Хорошо. Прямо тут, – сказала она. – А теперь поцелуй меня еще.

Он встал на колени и дрожащими руками расстегивал пуговицы, молнии и крючки, пока она не оказалась перед ним обнаженной. Тогда он замер и поднял на нее тревожный взгляд.

– Я семь лет этого не делал. Ты меня простишь, если пойдет не так?

Джин рассмеялась, пораженная тем, как храбро она выставляет напоказ свое тело, когда он еще полностью одет. Это было такое удивительное чувство – с полным доверием отдать себя во власть другого. Для него она была готова на все.

– А я еще дольше. Но это не важно, если мы будем друг с другом бережны.

И вот, хотя они оба давно не практиковались, они были друг с другом бережны, и это все расставило по местам. А потом они долго лежали, прижавшись друг к другу, ее голова у него на плече, его рука поглаживает ее бедро, а вокруг сгущается ночь. Разъединяться нет никакой нужды; до утра и работы очень далеко.

Джин вспомнила, что Фрэнк, когда занятие любовью заканчивалось, ни минуты не мог спокойно лежать рядом: он садился, закуривал сигарету и нетерпеливым движением начинал нашаривать одежду. Она думала, что так делают все мужчины.

– Ты устала? – спросил Говард и поцеловал ее в волосы. – Поспи, если хочешь.

– Нет, сна ни в одном глазу, – сказала Джин, не желая тратить на какой-то сон ни секунды их общего времени.

Они уселись спиной к кушетке, завернувшись в пуховое одеяло, и она призналась, что не ужинала и голодна. И тогда он приготовил им чай с тостами, которые они ели на полу, а заметив, что она дрожит, принес и накинул ей на плечи мягкую вязаную шаль.

– Это не ее, – сказал он. – Это из подарочков тети Эди. Гретхен ее ни разу не надевала, честное слово.

У него был дар предвосхищать ее опасения и успокаивать раньше, чем она сама даже успевала их заметить.

– Ты узнаешь мои мысли раньше, чем я произношу их вслух, – сказала Джин. – Неужели я такая предсказуемая?

– Сейчас проверим.

Говард сосредоточенно нахмурился и, медленно шевеля губами, как будто читает, стал вглядываться в ее глаза.

Она засмеялась.

– Ну и что там?

Так просто и естественно говорить всякую чепуху, когда на твою любовь отвечают взаимностью.

– Там вот что: я хотела бы прийти завтра и все это проделать еще раз, и на следующий день, возможно, тоже.

– Ну, примерно, – согласилась она.

– А почему нет? – сказал он уже серьезным тоном. – От этого ведь никому не станет хуже.

– Да. Но, Говард, давай не говорить Гретхен, ладно? Мне будет ужасно неловко.

– Не представляю, зачем бы мне понадобилось ей рассказывать. Но и никакой необходимости обманывать не вижу.

Он, конечно, прав. Нечестность душевного покоя не приносит. Он все время был на шаг впереди нее, как фонариком высвечивая самый достойный путь.

– Просто я чувствую себя немного виноватой, что так быстро заняла ее место. В смысле ее постель.

– Ее никогда не было в постели! – запротестовал он и опять обнял ее. – Но как скажешь.

– Неужели ты никогда не занимался с ней любовью? Даже в самом начале? – спросила Джин.

– В начале, конечно, да. Но мне было понятно, что ей совсем не нравится, она себя заставляет, потому что вроде бы должна – сжав зубы, так сказать. И от этого я чувствовал себя чудовищем. Так что я спрашивал все реже и в один прекрасный день понял, что уже больше года прошло, и мне вдруг стало ясно, что больше никогда ничего такого не будет.

– Она настоящая эгоистка, вышла за тебя замуж, хотя знала, что не сможет тебя любить по-настоящему.

– Больнее всего меня ранило то, что за эти годы мне внушили, что мои желания