Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

для обоих могилой, не рискнул попасться на глаза Руснаку. Тритону было страшно показаться Руснаку на глаза. Он выжидал, зная отходчивое сердце родителя, стерег момент, который позволит сыну повиниться перед отцом. Тритон любил Евграфа.

Говорить, почему любишь, так же бессмысленно, как говорить, почему живешь. Руснак же о переживаниях Павла ничего не знал. Его исчезновение он принимал как еще один удар судьбы. Старик устало думал, что в оставшейся недолгой жизни у него вряд ли будут еще какие-либо радости и потери. Полное одиночество — удел его долгой, полной тягот жизни — вот оно, то единственное, что остается верным его спутником на земле.

А море? Прекрасный Досхий? Он заменил ему в далекой молодой жизни жену... Он стал его заботой на всю жизнь... Нет, не одиночество — судьба, а море. Вот спасительная мысль. Она уводила старика от обиды — этой мачехи любви. Уводила, чтобы тут же покинуть Руснака. Устал разум человека, а сердце устали не знает до самого последнего своего усилия. В сердце у Руснака оставался Павел — его приемыш, это подаренное последней женщиной существо. Разрыв с ним забывался разумом, но не сердцем. Оно болело теперь беспрерывно.

— Идет, глянь-ка, — воскликнул Павел.

Олисава подошел к окну. По улице шествовала высокая в рыжих вельветовых брюках девушка. Из-под соломенной шляпки выбивались светлые волосы.

— Будь великодушен, — попросил Павел, — побудь с нами для блезиру. Как только плов съедим, отвали часа на два. Сам понимаешь... Нам с Диной нужно кое-что выяснить, решить...

— Нет, мне пора!

— Жаль, — сказал Павел. — Так хорошо разговорились.

КОФЕ С ПОЛЫНЬЮ

Олисава в который уже раз ловит себя на ощущении: выезжая из маленькой Чернокаменки на новую дорогу, ведущую через Красные Кручи к озеру, где раскинулась гигантская стройплощадка станции, как бы таким образом переселяется из одного мира в другой. И не только потому, что Чернокаменка стоит на берегу собственно моря, а Красные Кручи — это побережье пролива. Испокон жители, не отличали залив от пролива — и то море, и то. И даже стройка с ее лихорадочным ритмом не главная причина необычных ощущений Владимира. Тогда что же? Потом открылось: все дело в Руснаке. Не было бы Евграфа в Чернокаменке — этого преодолевшего свой возраст стража моря, возможно, чувствовал бы Олисава все иначе... А так для него: Чернокаменка — это прошлое, а стройплощадка — сегодняшний день. Прошедшее рядом с настоящим, как Чернокаменка и Красные Кручи с городком или поселком строителей. Олисава думает об этом. Ему хочется, чтобы пыль и суета большого строительства не затмили в памяти людей Чернокаменку, сам Досхий. Потому и едет он к Руснаку-другому — носителю нового времени — Анатолию Максимовичу Руснаку.

Вдоль старой дороги тянется теплотрасса — зигзагообразная, в две нитки, укрытая серебристой изоляцией. По трубам вот-вот пойдет кипяток — продукт пускорезервной котельной — в райцентр, в Мужичью. Наконец там появится центральное отопление. Вообще эта котельная построена для более серьезного, как тут говорят, дела. Она даст толчок АЭС. Ее энергия «пустит» турбину станции. Все, что сейчас сооружается на площадке у озера, так или иначе будет служить собственно станции — ее ядерному сердцу. Создается фантастически сложный и мощный организм, сердце у которого появится потом, позже, в последнюю очередь. Закованное в оболочку из сверхтяжелого бетона, оно заработает, отдавая человеку миллион киловатт электроэнергии. Сначала одно сердце, потом еще одно, еще и еше. Четыре сердца. Край получит рукотворное солнце.

Выхлопные газы, повисшие над старой дорогой, по которой тяжелые грузовики идут почти беспрерывно, густо клубятся, проникают сквозь плотно задраенные окна в «Москвич». Олисава мечтатель. Он верит, что скоро люди научатся полнее использовать даровую энергию великого солнца. Атомные станции — этап на пути человечества к большой стабильной энергии. А в перспективе — гелеостанции. Олисава мечтатель, а тут приходится быть прагматиком, бороться. Нет, не против строительства АЭС. Эти источники энергии, если их создавать по принципу: семь раз отмерь, — вполне безопасны. Безопаснее прочих тепловых. Для моря — тоже. Но вот не додумали проектанты, решили занарядить море как гидроисточник, а ты не моги воспротивиться! Молчание в этом случае — не золото. Слово теперь — золото! Прозвучит оно — возможно, в проекты, что лежат сейчас на чертежных столах, будут внесены необходимые добавления... С этой мыслью и идет Олисава в партком управления строительства. С секретарем надо поговорить, и не только с ним. Олисаве необходимо поговорить и с теми, кто сегодня глотает пыль на стройплощадке, обливается потом в зное степного солнца, сооружая АЭС. Надо найти единомышленников, от которых зависит многое. Наверняка, думал Олисава, он сумеет найти таких. Наверняка!

С этими мыслями он добрался до Актуза. У бетонного завода попал в пробку. Простоял минут двадцать, пока стащили на обочину сломавшийся КамАЗ.

После пыльного пути прохлада приемной парткома, ветерок из кондиционера, колеблющиеся прозрачные гардины на больших окнах были блаженством. Треск машинки, запах свежесваренного кофе, короткие диалоги секретарши по телефону — все обещало Олисаве, что его и здесь поймут, и за тщательно обитой дерматином дверью. Правда, за этой дверью пока никого. Парторг на площадке, но секретарша обещала, что скоро появится.

Олисава отдыхал. Ему подумалось: красиво работают! Вскоре заметил, что сквозь деловую атмосферу приемной пробивается какое-то волнение. Потом стал рассматривать развешанные по стенам плакаты и графики сегодняшнего положения на стройке, перевел взгляд на схемы, изображающие принцип работы реактора, всматривался в соты кассет ядерного топлива. Олисава почувствовал, что до желаемого от действительного пока еще приличная дистанция. Стройка только-только разворачивается. Строиться ей до пуска первого реактора еще по меньшей мере года три. Но с каждым днем времени остается все меньше, а работы наверняка становятся все осмысленнее, они множатся. Олисаве надо спешить, надо успеть.

Появление Руснака в каске и спецовке, его озабоченный вид говорили, что хлопот и забот у парторга навалом, что он уже в первой половине дня вымотан до предела.

Он пригласил Олисаву в кабинет. Едва усадил гостя, как зазвонил телефон. Затем еще. Звонки шли один за другим. Парторг, поглядывая на гостя, разводил руками, утирал платком худощавое лицо, длинную кадыкастую шею, от чего платок на глазах чернел. Пока парторг глотал пыль на площадке, абоненты изнывали у телефонных аппаратов и теперь исчерпывали короткими срочными разговорами-переговорами необходимый телефонный лимит общения с ним. Беспрерывно