Воспоминания для будущего - Жан-Луи Барро

Я позволил себе заметить, что подобная ситуация смехотворна, по натолкнулся на обычные бюрократические препоны. Поэтому я направился к самому президенту Моннервилю, уроженцу этих островов. Он тут же позвонил кому следует и ответил:

— Вам надо обратиться к Лодеону.

— ?..

— Да, к господину Лодеону69, сенатору Гваделупы (или Мартиники — точно не помню).

В результате мы добились посещения Бас-Тера и Фор-де-Франса.

Более того, еще по приезде в Мехико я встретился с послом Гаити и было решено, , что мы побываем и па этом не предусмотренном программой острове. Должен признаться, я был ненасытен.

Мы отправились на острова Карибского моря, захватив тех своих товарищей, которые ездили танцевать с красивыми девушками Тринидада.

Мы познакомились с мягкой чувственностью этих островов. С их песнями, где из слов изъяли звук «р», наверное потому, что он царапает мысли.

Гваделупа сосет двух маток — сахарный тростник и бананы. Мангусты пожрали тут всех змей — это единственное место на земле, где Адам и Ева ничем бы не рисковали!

В Бас-Тере мы разместились по бунгало в сказочном месте «Глотка» — это своеобразный отель, содержатель которого Марио стал нашим новым другом.

Вечером я танцую с цветными девушками. Пусть местные шишки смотрят на меня косо — мне противен расизм.

Я совершаю паломничество на могилу Христофора Колумба — одно из двух, трех или четырех мест, где, по преданию, погребены его останки.

Эти несколько волшебных дней подходят к концу, и мы погружаем свое театральное имущество на маленькое судно «Изумрудный остров». Суденышко и его капитан — трубка одного состязается с трубой другого — напомнили мне американские мультяшки. Сами же мы погружаемся на самолет, направляющийся в Фор-де-Франс. Впереди выступления в Муниципальном театре, находящемся под одной крышей с городской ратушей. Прелестный театр на семьсот мест — деревянная постройка, под стать театру Дебюро.

В ожидании прибытия «Изумрудного острова» осматриваем все вокруг. На площади стоит памятник Жозефине Богарне. Мне случалось иногда играть у Саша Гитри роль Бонапарта, и вот теперь я смотрю на нее и думаю: притягательная сила, присущая креолкам, наверняка делала ее неотразимой.

Мы танцуем с черными в ритме stealband, а «Изумрудного острова» все нет и нет. День премьеры настал... а на горизонте попрежнему ничего. Теперь я провожу свое время на причале маленького порта. Его занимает старая посудина, готовая отплыть, чтобы уступить место нашему суденышку... когда оно прибудет, но вот когда же наконец? Это цирк. К главной мачте привязан слон. Его большие уши движутся, как паруса, которые ищут ветра.

Четыре часа пополудни! Начало спектакля в девять! Положение становится катастрофическим. Вдали появляется черная точка, облачко дыма. Сомнений нет — это трубка капитана Папая70.

— Давай, слон, убирайся: уступи место нам!

Мне сообщили, что публика уже выстроилась в очередь перед театром. Пароход причаливает, идет разгрузка багажа. Тем временем зал уже полон. Выход один — открыть занавес, чтобы публика могла присутствовать при установке декорации... «Ложных признаний».

Впрочем, он напрашивается сам собой: здесь, как и в Гваделупе, мы попадаем во Францию XVIII века. Люди говорят языком Мариво. Гроздья зрителей свисают с балконов, как в «Детях райка».

Назавтра мы играем «Мизантропа».

Пожарники Фор-де-Франса

Во время представления в зале стоит невыносимая жара. Зрители обмахиваются веерами. Мы чувствуем, как у нас под костюмами струится пот. Окна за кулисами выходят во двор городской ратуши. В промежутке между двумя сценами маркизы Акает и Клитандр подходят к ним подышать свежим воздухом. Два пожарника — два отличных черных парня — тоже стоят тут и дышат свежим воздухом. Указывая на маркизов (Ж.-П. Гранваля и Г. Каттана), один пожарник говорит другому:

— Глянь-ка на этих актеров — костюмы у них, какие носили в молодые годы Людовика XIV, а парики эпохи Людовика XIII.

И в самом деле, они были одеты в панталоны выше колен эпохи Людовика XIV, а парики с пробором на боку — эпоха Людовика XIII. К сведению пожарников Парижа!

Пьер Макэнь, корреспондент «Фигаро», который пишет репортаж о наших гастролях, возвращается в машине с северной части острова. Шофер включил радио, транслирующее «Мизантропа» прямо со сцены театра. На всем своем пути он видит, что жители деревень, собравшись вокруг репродукторов, слушают передачу. По всему острову звучит слово Мольера. И поэтому Макэнь знает, что должен прибавить скорость, если хочет записать конец спектакля.

Мы осознаем, что Франция вечна. Это преисполняет нас гордостью и в то же время стыдом. Мы гордимся своим прошлым и стыдимся, что так мало делаем сегодня — тем не менее «делаешь что можешь». Но, зная, какое огромное значение придается нашей культуре во всем мире, думаю, следует делать больше.

На тропинке встречаю старую женщину. Бедная крестьянка, нищенка? Черное лицо изборождено морщинами. Рядом с ней лежат фрукты, на клочке газеты — немного рыбы. Над ней вьются мухи. Она говорит мне буквально следующее:

— Не будете ли вы столь добры угостить меня сигаретой?

Даю ей несколько штук. Она благодарит меня и добавляет:

— Я вижу, вы из метрополии, желаю вам скорейшего возвращения и застать родителей в добром здравии. Я перекушу, а потом выкурю сигарету. А вечером, когда лягу спать, набью остальными себе трубку, потому что, видите ли, теперь я старая и, с тех пор как сон покинул мои глаза, люблю обволакиваться дымом.

И подумать только, что такая душевная тонкость пришла к ней во времена рабства.

Гаити

Правительство Гаити прислало за нами самолет ДС-3, но начальник аэропорта Фор-де-Франса запретил вылет, сославшись на то, что самолет перегружен.

— А у вас есть другой самолет?

— Да, тоже ДС-3. Мы сможем подготовить его к завтрашнему утру. К какому часу?

— Не очень рано. Пусть актеры отдыхают, а сам я вылечу с техническим персоналом.

— И все же не советую вылетать слишком поздно — во второй половине дня поднимаются циклоны.

— Назначьте час вылета сами. И сколько будет стоить рейс?

— Восемьсот тысяч франков.

— Согласен — восемьсот тысяч франков.

Мы живем как настоящие миллионеры! Ничего удивительного, если нам так и не удалось разбогатеть! Но тогда мною владели желания иного порядка: первое — послужить престижу французской культуры, второе — собрать «воспоминания навеки».

И вот я отправился с багажом и техническим персоналом. Руководил нами Леонар. Мадлен должна была вылететь назавтра с труппой.

На острове Гаити, избавившемся от эгиды Франции в 1804 году, осталось столько французского, что гаитяне говорят, например, «клюб» вместо «клоб». Наше пребывание там — апофеоз всего путешествия. Как я уже сказал, нам пришлось удвоить число клоделевских спектаклей. Мы жили в очаровательном отеле. Купались в бассейне, упивались красотой «пламенеющих» деревьев. Ни дать ни взять «звезды» Голливуда! По крайней мере так можно было вообразить. Ночью мы танцуем ча-ча-ча, или присутствуем на таинствах секты Воду71, или трепещем, наблюдая бой петухов.

Тем не менее на базаре некоторые черные нас злобно толкают. Когда мы заговариваем с ними по-французски, они немножко смягчаются, но недоверие остается...

На следующий день после последнего спектакля мы совершили скачок на самолете до Пор-Гаптьеп, чтобы оттуда верхом добраться до крепости короля Кристофа. Это была веселая экскурсия. Члены труппы ехали гуськом на горных лошадках, которым только надо было предоставить свободу. Великолепная природа, хижины, как на гравюрах, а наверху, среди старых пушек и снарядов, логово короля Кристофа.

На обратном пути нам устроили последней прием. Хозяин дома был красив как бог — статуэтка из черного дерева. Рядом с ним — кардинал-канадец, так как американская церковь могла послать на этот остров только говорящего по-французски церковника. В гостиной собралось три века истории Франции. Канадский кардинал говорил языком вельможи XVII века. Наш хозяингаитянин изъяснялся на чистейшем французском языке XVIII века. А мы старались как можно лучше выходить из положения на современном. То была схватка глагольных форм в сослагательном наклонении. В ход пошла вся грамматика.

В своем выступлении хозяин дома поблагодарил нас за посещение того, что «наш, — сказал он, — великий Жироду назвал воображаемой Францией...». По-моему, Франция должна предоставить двойное подданство людям всех стран, выбравших наш язык. Думать на одном языке — не значит ли это разделять чувства? Разделять образ мыслей? Быть движимыми одной душой? Мишле сказал: «Дух, составляющий сущность каждого народа, его глубокую душу, проявляется главным образом в его языке». Вот откуда некоторые поблажки, которыми мы пользовались на таможне.