Город Победы - Ахмед Салман Рушди

и страусов, но им не приписывали божественное происхождение, слишком уж глупо они выглядели. Такой была моя жизнь, повсюду и нигде, и я поняла, что обладаю даром хранить в своем сознании формы вещей. Я сделалась картой мира.

Я узнала, что мир безграничен в своей красоте, но также безжалостен, неумолим, жаден, беспечен и жесток. Я узнала, что любви по большей части нет, а когда она случается, бывает порывистой, текучей и, в конце концов, оставляет неудовлетворенность. Я узнала, что общества, которые выстраивают мужчины, зиждутся на угнетении многих немногими, но я не поняла, я до сих пор не понимаю, как эти многие соглашаются с этим угнетением. Возможно, потому что, если они воспротивятся и восстанут, за этим последует лишь еще более жестокое угнетение, чем то, которое они победили. Я начала думать, что мне не очень-то нравятся люди, но я любила горы, музыку, леса, танцы, широкие реки, песни и, конечно, море. Море было моим домом. И наконец я узнала, что мир забирает у тебя твой дом, не испытывая при этом ни малейших мук совести. Когда мы были где-то возле восточного побережья Африки, на борт пришла желтая лихорадка. Меня она обошла стороной, но многие, включая мою маму, умерли. Все, что у меня осталось, – это то, чему она меня научила, высокое искусство вести бой, и ее предсмертные слова, предсмертные слова всех женщин по имени Зерелда: “Разыщи Пампу Кампану”. И вот я здесь, а тебе теперь все известно.

– Твоя карта мира? – спросила Пампа Кампана. – У тебя в голове на самом деле настоящая карта? Можешь ли ты видеть, как сочленен этот мир? Как здесь соединяется с там, как это влияет на него и как оно изменяется? Можешь ли ты видеть формы вещей?

– Да, – отвечала Зерелда Ли, – я вижу это очень отчетливо.

– Тогда я расскажу тебе, кто есть я, – продолжала Пампа Кампана. – Я – карта времени. Я несу в себе уже почти два века и вберу еще полвека до того, как со мной будет покончено. И ровно так же, как ты можешь видеть, как здесь соединяется с там, я чувствую, как тогда соединяется с сейчас.

– Тогда давай обе изготовим свои карты, – предложила Зерелда Ли и захлопала в ладоши. – Я нарисую свою на бумаге, если ты согласишься сделать то же со своей. Я попрошу царя создать Зал Карты и покрою каждый сантиметр стен и даже потолка рисунками огромного лежащего за океаном мира, а ты должна попросить чистую книгу, которую ты будешь заполнять историей, мечтами и даже, возможно, будущим, когда в нем окажешься.

Там, в спартанском полевом лагере, по дороге на войну и зародился великий шедевр Пампы Кампаны. Она всерьез взялась за написание “Джаяпараджаи”, хотя это означало, что ей придется вновь пережить ужас поглотившего ее мать пламени, а Зерелда Ли начала рисовать карты, которые на протяжении последующих пятидесяти пяти лет будут считаться вершиной искусства картографа. Увы, Зал Карты не уцелел при разрушении Биснаги, и от гениальности Зерелды Ли, которой мы могли бы восхищаться, не осталось и следа.

Сражение при Дивани не было долгим, и его было бы правильнее назвать разгромом. Когда армии Биджапура и Бидара бежали с поля боя, побежденные султаны пали ниц к ногам Кришны Райи, ожидая, что их растопчет его боевой слон Масти Мадахасти, восседая на котором в своем золотом паланкине Кришна Райя взирал на них с широкой желтозубой улыбкой победителя. Однако Кришна осадил слона. – У него чувствительные ступни, – сообщил он распростертым перед ним султанам, – и я не хочу травмировать их, если этого можно избежать. А потому я предполагаю, что вы можете остаться в живых и вернуться на свои жалкие троны, но с этого момента оба ваши султаната будут подчиняться империи Биснага, вы признаете мое превосходство и будете платить мне дань. Надеюсь, вы примете это щедрое предложение, иначе Масти Мадахасти придется все же рискнуть своими нежными ногами.

– Только одно условие, – сообщил из горизонтальной позиции султан Биджапура. – Мы не готовы перейти в вашу религию с ее тысячей и одним богом, и если вы будете настаивать на этом, то позвольте слону показать все, на что он способен. Прав ли я, мой друг Бидар?

Султан Бидара некоторое время думал, а затем ответил:

– Да, – сказал он, – думаю, это верно.

Кришна Райя громко хохотнул, однако веселья в его смехе было мало.

– С чего бы мне настаивать на этом? – спросил он. – Во-первых, такое принятие веры бесчестно. Из истории нам известно, что основатели Биснаги Хукка и Букка Сангама были насильно обращены Делийским султаном, и какое-то время им пришлось притворяться, что они принимают вашего скучного единого бога, однако при первой же возможности они отказались от этой чепухи. Во-вторых, если вас обратить, вы потеряете поддержку своих собственных народов и из-за этого не сможете убедить их, как выгодно им проявлять лояльность к империи Биснага, и мне будет мало пользы от вас. И в-третьих, если бы каким-то чудом ваши народы последовали за вами и массово обратились в индуизм, кто тогда занимал бы все те прекрасные мечети, которые вы понастроили в своих султанатах? Так что сохраняйте свою веру, мой слон не будет возражать против этого. Но если вы продемонстрируете хотя бы малейшую нелояльность к империи, Масти Мадахасти, видимо, все же придется рискнуть своими нежными ступнями и затоптать вас обоих до смерти.

В тот век отсеченных и набитых соломой голов, в век убийств и растаптывания слонами весть о милосердном поступке Кришны Райи быстро распространилась повсюду и сработала в его пользу. Так началась легенда о новом Боге-Царе, столь же божественном, как и бог, в честь которого он был назван, легенда, в которую, к несчастью, очень скоро поверил и сам Кришна Райя. Пампа Кампана же обнаружила, что в тот день у него был и более убедительный мотив совершить этот акт милосердия. Прощая поверженных султанов, Кришна Райя на миг оторвал взгляд от их распростертых в унижении тел и метнул его между Зерелдой Ли и Пампой Кампаной. Верхом на лошадях они располагались справа от его слона. Слева стояли пешие Улупи Младшая и Тимма Огромный, но царь не бросил в их сторону ни единого взгляда. Зерелда Ли продолжала смотреть прямо перед собой и никак не показала, что заметила пристальный царский взгляд, но Пампа Кампана прямо взглянула на него в ответ и смотрела до тех пор, пока его ухмылка не стала шире – и при этом еще желтее – и