Новый Мир ( № 2 2011) - Новый Мир Новый Мир

При взгляде с поднебесной высоты самые красивые и глубокие озера на закате превращаются в плоские селедочные чешуйки. Все деградирует. И постоянный, боязливый вопрос «к чему в конце концов придет мир» при полете на этих самолетах, в основном бомбардировщиках, пробуждает в душе чувство неприятия даже самого привлекательного изо всего, что ты видишь.

Сначала авиация должна очиститься от вины за налеты и кровь. После чего она, пожалуй, сумеет ограничить себя обычными, разумными этическими нормами. Дойдя до этого, если она вообще дойдет до этого, авиация сможет приобрести уважение, сравнимое с тем, которое внушает крестьянская телега, но не больше. Самолеты во многом несли на себе печать снобизма. Отдельные санитарные машины в разных частях света не оправдывают тот факт, что авиация продолжает оставаться привилегией снобов, а цивилизация приобретает криминальный характер. Если кто-то в далеком уголке планеты умер от аппендицита, поскольку санитарные самолеты не были изобретены, это не столь уж большое несчастье по сравнению с теми смертями, разрушениями и до идиотизма возрастающей интенсивностью борьбы, причиной которых стала авиация.

В тетрадке в черном коленкоровом переплете Хольгер Тидман уклончиво поделился своими впечатлениями от одного степного городка:

« Я называю это, за отсутствием других слов, иерархией куба, господством над кубом , властью совершать свои человеческие грехи в трех, нет, в четырех измерениях, при этом сохраняя психику, которая раньше вообще не воспринимала понятия справедливости даже в двух измерениях».

Что грозит миру, он знал, знал до ужаса четко, ибо в новом измерении цивилизованные люди были как дети и вели себя как дети. В один прекрасный день они, руководствуясь своей приобретшей новое измерение склонностью к авантюрам, проведут генеральную репетицию. И выросшие дети испытают игрушки взрослых. И тогда… И тогда наступит канун великого Рождества ультраматериализма.

Да, воистину это век детей. Но в том виде, который заставил его, Тидмана, в одиночку дрожать от страха перед будущим.

Прошло несколько лет, и он увидел, как новая цивилизация силы и материализм смерти праздновали свою победу в Испании и Китае. Фашистская жажда мести и японская жажда власти проявили себя с изощренным, бесстрастным инженерным искусством, холодным, как кровь ящериц и черепах. И произошло это не в последнюю очередь из-за авантюризма и честолюбия — таким образом цивилизация силы подготовилась к разрушению древнего Пекина и старинной Герники.

Гениальный художник Пикассо, загадочный живописец протеста, попытался изобразить крик Герники. Он сделал это доселе никем не испытанным способом. И он победил. И его поняли все те, кто осмелился пристально заглянуть в глубину трагедии материи и энергии, кричащей и вопящей громче и ужаснее, чем человечество способно воспринимать. «Герника» Пикассо — картина, которая в большей степени вопиет к звездам, чем к случайному зрителю, точно так же как любой человеческий крик направлен не в сторону кого-то определенного, а есть просто крик, разрывающий пространство.

[1] Перевод выполнен по изданию: Martinson Harry. Verklighet till dдоds. Den fдоrlorade jaguaren. «Albert Bonniers Fцrlag», Sweden, Stockholm, 2001, p. 11 — 22. Разрешение на публикацию было любезно предоставлено журналу владельцем авторских прав Харриет Мартинсон (Harriet Martinson). (Прим. ред.)

[2] Первый Всесоюзный съезд писателей проходил 16 дней: с 17 августа по 1 сентября 1934 года в Колонном зале Дома Союзов.

[3] Харри Мартинсон ошибочно (здесь и далее) приписывает Ленину слова Сталина.

[4] Очевидно, имеется в виду Сулейман Стальский (1869 — 1937), лезгинский поэт-ашуг, народный поэт Дагестана (1934).

[5] Х о л ь г е р Т и д м а н — герой книги Мартинсона «Смертельная опасность», его alter ego, от имени которого ведется повествование в последующих главах, посвященных впечатлениям автора о советско-финской войне 1939 года.

Lost in translation

Вера Белоусова

*

Lost

in translation

Белоусова Вера Михайловна — писатель, эссеист. Родилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Автор пяти детективных романов, многих статей и эссе. Живет в городе Афины, штат Огайо, США, и в Москве. В “Новом мире” публикуется впервые.

Романтики и прагматики

Десять лет назад я впервые вошла в аудиторию, полную американских студентов, с целью преподать им русский язык и литературу. Вошла, надо признаться, как в клетку с дикими зверями — слегка содрогаясь и абсолютно не понимая, чего от них ждать. Теперь я вхожу к ним с совсем другими чувствами. Немудрящая мысль о том, что общечеловеческие свойства все-таки часто перекрывают межнациональные различия, как-то лучше осознается, когда становится частью личного опыта. Короче говоря, теперь я им рада — во всяком случае, большинству из них.

Обычно, когда я говорю кому-нибудь, что преподаю русский в американском университете, за этим тут же следуют два вопроса. Первый: “И много их?” (Читай: много ли безумцев, добровольно избравших для изучения этот немыслимый язык, где количество исключений успешно конкурирует с количеством правил?) И второй: “Зачем он им?” Спрашивают именно в такой последовательности, хотя надо бы — наоборот, потому что из ответа на второй закономерно вытекает ответ на первый. Что я и попытаюсь продемонстрировать.

Конечно, у каждого из этих ребят свои резоны, но выделить несколько основных категорий все-таки можно. Тут возникает соблазн с ходу провести основную черту между “романтиками” и “прагматиками”, но это, по сути дела, ловушка. Впрочем, судите сами.

“Романтиками” я условно называю довольно многочисленную группу тех, кто выбирает русский язык “по любви”. Не к русскому языку, разумеется, с которым они пока дела не имели, а к России и русской культуре вообще — во всяком случае, к тому, что они этими словами обозначают. Надо сказать, что пути возникновения этой любви совершенно неисповедимы. Одно из ключевых слов здесь — “Достоевский”. Еще более ключевое — “Братья Карамазовы”. Создается впечатление, что если уж кто роман прочел (по-английски, разумеется) — то все, каюк, никуда ему теперь не деться. (Небольшое отступление, не могу удержаться. В прошлом году один мой студент-первокурсник написал в сочинении примерно следующее: “Я живу в общежитии. Там нельзя держать собак и кошек. Поэтому у меня в комнате живут три крысы. Они очень хорошие. Их зовут Дмитрий, Иван и Алексей”.) А есть, к примеру, и другие — соблазненные “Доктором Живаго”. Фильмом, конечно, а не книгой, из-за чего мне иногда приходится туго. Не так-то просто объяснить американцам, что “на самом деле все было не так”: для них все-таки именно кинематограф — вторая реальность, а литература, скорее, третья.

Или, к примеру, такой вот, совсем уж неисповедимый путь. Девочка-балерина приезжает в Москву на какой-то танцевальный конкурс и случайно знакомится с человеком, отсидевшим свое при Сталине. Что-то он ей обо всем этом рассказывает. Не берусь описать химические реакции, которые тут происходят, но результат знаю. Теперь танец — ее вторая специальность, а первая — русская история. Рвется в архивы, в Мемориал — все как надо.

Вообще о том, что и как они воспринимают из русской культуры, я могу рассказывать долго. Продолжим, однако, классификацию и перейдем от “романтиков” к условным “прагматикам”.

“Прагматики” — это прежде всего те, кто рассчитывает в будущем работать “на государство” — то есть в ЦРУ, в ФБР, в Госдепе, вообще в сфере международных отношений. Прагматично? Вроде бы вполне. Следует, однако, учитывать две вещи. Во-первых, шансы попасть на такую работу не особенно велики — отбор жесткий, конкурс огромный. А во-вторых... как бы это объяснить... Многие из них очень искренне говорят, что главная цель их будущей профессиональной деятельности — и тут они употребляют совершенно непереводимое выражение — “to make a difference”. “Усовершенствовать мир”, одним словом, примерно так.

Другой сорт “прагматиков” — потенциальные бизнесмены. Те, кто, невзирая ни на какие “страшилки”, хотят делать бизнес в России или, по крайней мере, с русскими. Что тут скажешь? По некотором размышлении я пришла к выводу, что мои обозначения не вполне удачны и высокого звания “романтиков” заслуживают не только те, кто бескорыстно помешался на русской культуре. Классификации, как известно, положено хромать.