Новый Мир ( № 2 2011) - Новый Мир Новый Мир

Потом она перешла к другой витрине. Она фыркала от ужаса, показывая на куколок из торфяного мха и деревянных лошадок, которых вырезали где-то в муромских лесах давно умершие люди. То, что эти трогательные игрушки когда-то означали и, благодаря детской фантазии, дарили более подлинную и человечную радость от игры, чем громадные игрушки дворянских отпрысков, ей не приходило в голову. Ее мировосприятие целиком и полностью определялось внешними материальными контрастами. Что такое перегруппировка и распределение материи, она знала назубок. Что такое счастье творческого фантазийного общения с помощью ограниченного количества вещей, она не ведала. Она была во власти тунгусского материализма.

Строго говоря, совершенно все равно, какой идеи ты придерживаешься, если техника является определяющим фактором твоего жизненного поведения.

А дело дошло именно до этого. Хольгер Тидман получал подтверждение этому ежечасно.

Делегатов съезда пригласили на грандиозную демонстрацию авиационной техники. Более миллиона человек приехало на колоссальный аэродром в пустынной местности, расположенной к востоку от Москвы. Движение между городом и аэродромом было настолько интенсивным, что его пришлось регулировать с привязанного аэростата. С этого аэростата, поднятого на двухсотметровую высоту, свисал гигантский портрет Сталина, хорошо видимый шагавшей в пыли миллионной толпе.

Гостей съезда усадили на почетную трибуну, казалось немного выдвинутую вперед из людского моря. Постепенно над аэродромом появились новые портреты Сталина, их несли самолеты и воздушные шары, похожие на те, что участвовали в гонках ГордонаБеннета. Портреты, подвешенные на воздушных шарах, долго висели над аэродромом, после чего они стали постепенно подниматься все выше и выше. Очевидно, им было предназначено добраться до самых отдаленных уголков гигантской державы, дабы утешать народ конкретным изображением святого конкретного. Как только правители, дипкорпус и гости съезда заняли свои места на трибуне, началось авиашоу. К тому моменту ветру удалось рассеять самые грозные тучи из сталинских портретов, и бомбардировщики наконец-то смогли, почтительно маневрируя среди еще оставшихся исполинских изображений божества, начать показывать свои воздушные трюки. Множество поразительно умелых летчиков с грохотом взмывало в небо. Они выполняли фигуры высшего пилотажа — бочки, мертвые петли, пике и головокружительные погони. Они исчезли за горизонтом, их сменили другие самолеты: с гулом, на невероятной скорости и на совсем небольшой высоте пронеслись юркие истребители. Но вот они напоминали каких-то дьявольски увеличенных перепончатокрылых. Высоко в небе над ними летел гигантский агитационный самолет «Максим Горький», предназначенный для агитации в дальних районах и имевший на борту целую типографию. Кроме того, на нем была установлена такая мощная система громкоговорителей, что ее звук перекрывал громоподобный грохот двигателей и был слышен на расстоянии нескольких десятков километров. С помощью этой системы самолет имел возможность обращаться к изнасилованным и новообращенным крестьянам, где бы он, грохоча, ни появлялся. Он говорил с людьми, внезапно обретшими веру в машинную цивилизацию.

После «Максима Горького», чьи крылья были размером чуть ли не с крышу, над огромными трибунами стадиона появился агитсамолет «Правда», тоже имевший на борту типографию и систему громкоговорителей. Он чуть не столкнулся с портретом Сталина, свисавшим с края облака, но в последний момент увернулся и с гулом пронесся слева от святого. Пилоты тем самым, очевидно, с облегчением избежали мучительной растерянности, которая в противном случае возникла бы у миллионной толпы внизу, на земле.

Тем временем с «Максима Горького» спрыгнуло полсотни парашютистов, вероятно, целый клуб в полном составе. «Правда» не собиралась отставать, и с нее спрыгнуло парашютистов тридцать — наверное, клуб поменьше. У миллиона зрителей перехватило дыхание, люди зашумели. Но как только публика загалдела, над летным полем появилось звено самолетов АНТ-14, и началась настоящая оргия парашютистов, которая вызвала у присутствовавших на зрелище американских журналистов приступ нервной икоты, после чего они от имени прессы Херста в восторге завыли. Здесь — почему бы и нет? — можно было сделать карьеру репортера. Все великие американцы, как известно, прославились благодаря своим душераздирающим, шокирующим репортажам.

Тут перед их глазами дождем с неба посыпались на землю современные, недавно уверовавшие в идеалы последних достижений техники русские крестьяне. Дождь парашютов шел долго и был обилен. Вскоре они целиком заполнили собой пространство объемом в кубический километр. Но впереди ждало еще кое-что. Одними людьми организаторы не удовлетворились. Вниз посыпались коровы и овцы, испуганные до смерти собаки и кошки, которые, повиснув на стропах парашютов, выгибали спины, выражая свое отношение к хихикающей миллионной толпе там, внизу, и пока приземлявшиеся животные и люди заполняли все пространство, сверху опустилась клетка с курами и вслед за ней джазовый ансамбль — его участники, паря вблизи друг от друга, играли и орали, били в барабаны и гремели литаврами.

Воздушное пространство воистину было завоевано. Кудахтанье перепуганных кур тонуло в восторженном гуле толпы. Несколько портретов Сталина, подвешенных на воздушных шарах, поднятых в небо в каком-то агитпункте, находившемся в десятках километров западнее, вновь заняли свое место на космической сцене; они висели вперемешку с джазовым ансамблем и курами и всемилостивейше взирали на конкретный ублаженный миллион, который восхищенно шумел, восхищенно раскачивался, восхищенно орал. Время воплощения мечты о мире громадных игрушек наступило. Горе тому, кто по слабости захотел бы отойти в сторону. Горе тому, кто мечтает и медитирует, в то время как по земле катится неудержимая волна производства.

Цивилизация достигла своих разумных пределов где-то в конце XIX века. После чего лихорадочно рванулась вперед, понесла. То, что она оказалась не готова к гармоничному принятию механизации и к ее развитию в том виде, в каком она, эта механизация, осуществлялась, стало одним из величайших несчастий цивилизации. Возможно, двигатель внутреннего сгорания появился на пять столетий раньше, чем нужно. До появления автомобиля и самолета человечество еще не успело полностью освоить какое-либо иное, помимо длины, измерение в евклидовом пространстве. Реки, почтовые тракты, железные дороги, судоходные маршруты — все это можно причислить к путям, измеряемым длиной. Лишь с изобретением и развитием автомобильного транспорта связующие поперечные нити в великом транспортном пространстве мира подошли к революционному порогу. Какие только обходные пути не открылись во внезапном завершающем освоении глухих уголков земли, лесов, прерий, степей. А вскоре появился самолет, с помощью которого человек одним махом овладел и высотой. Не успело человечество поразиться собственным возможностям, как оно освоило и временнбое измерение — благодаря радио. Но мораль человека оставалась двухмерной. Доказательств тому не счесть. Все по-настоящему крупные современные достижения авиации воплотились в бомбардировках, а радио весьма быстро превратилось в главное пропагандистское средство диктатуры, благодаря чему все убожество двухмерной морали в доселе невиданном ее вырождении стало тошнотворно очевидным и продолжает оставаться таковым и по сей день.

Делегатам и гостям съезда, разместив их во множестве самолетов, дали немного полетать. Машины кружили над равнинами, садились на аэродромы в близлежащих городах и после часового перерыва вновь взмывали в небо, держа путь к очередному городу. Везде велось строительство, и везде веяло холодным ощущением бездомности. Время от времени самолет выныривал из облаков, приближаясь к земле, ты видел новый город, и что с того? Порой казалось, что города прячутся под пеленой точно так же, как муравейники под плоскими камнями, — ты найдешь их, приподняв камень. И что с того? Там, внизу, находилось то, что ты и ожидал увидеть, — дома, учреждения и всякого рода организованная по городскому признаку материя. И с высоты птичьего полета открывалась плоская панорама — банальная, взятая напрокат, враг фантазии. Дома похожи на черепах, ибо ты видишь только крыши, черепашьи панцири. Ты не слышишь пения птиц и не имеешь ни малейшего представления о том, сколько чудовищных усилий потребовалось, чтобы в твердой земле вырыть колодец глубиной в тридцать метров. Лишь блеснет, как игольное ушко, округ­лая поверхность воды.

При взгляде с поднебесной высоты самые красивые и глубокие озера на закате превращаются в плоские селедочные чешуйки. Все деградирует. И постоянный, боязливый вопрос «к чему в конце концов придет мир» при полете на этих самолетах, в основном бомбардировщиках, пробуждает в душе чувство неприятия даже самого привлекательного изо всего, что ты видишь.