Хромой Орфей - Ян Отченашек

За пыльным окном неслись назад садики рабочих коттеджей, вот черешневая аллея, насквозь просвеченная закатным солнцем; все такое красивое и невинное... Смелее, Бацилла!

- Чего тебе?

Милан поднял голову от брошюрки и бросил на него взгляд, полный явного презрения и предвзятости.

- Мне очень нужно поговорить с тобой, - пискнул Бацилла.

Растрескавшиеся губы растянулись насмешливо:

- О чем? Как похудеть? Рецепт ясный: не жри так много!

- Да ведь... да ведь я ем ужасно мало! - перешел толстяк к вялой обороне, не забывая, однако, о цели. Он даже добровольно открыл свою сумку и протянул ничего не понимавшему Милану промасленный пакетик; Бацилла обрадовался, что Милан не стал ломаться. Может быть, теперь смягчится немного... Он понимал, что человек Миланова склада не может опуститься до благодарности какому-то буржую.

- Но мне серьезно надо...

- Что ж, выкладывай, - с утомленным смирением предложил Милан.

- Не здесь... здесь нельзя, понимаешь?.. Где-нибудь с глазу на глаз...

Нет, тем дело не кончилось, действие вчерашней ночи вернулось в некоем уменьшенном виде, и Милан изумленно выкатил глаза. Он даже положил свою трубу на калорифер. Подождав, пока все уйдут из раздевалки, Милан сдвинул свой шутовской колпак на затылок и вперил в толстяка испытующий взор:

- А не треплешься?

- Нет... - с несчастным видом воскликнул Бацилла, сейчас же снизив голос до лихорадочного шепота. - Клянусь тебе... все было именно так!

- Как же это его не нашел Заячья Губа? Ведь он рылся...

- Он обшарил шкафчик только внутри. А под него не заглянул.

- Гм... - Милан допустил, что это возможно, и нахмурил брови. Однако он все еще не верил. - Почему же ты вчера-то не сказал?

- Не знаю... - Бацилла ежился под строгим взором Милана, размахивал короткими ручками. - Не знаю... меня как по башке стукнуло... И потом я думал, может, все это мне чудится, пойми ты...

- Ладно, - уже мягче сказал Милан, отводя глаза. Видно было, что он тщательно обдумывает дело - тревога заставляла шевелиться его губы. Потом он опять повернулся к Бацилле и вполголоса, оглядываясь, хотя раздевалка была пуста, спросил:

- А ты уверен, что, кроме тебя, никто не видел?.. Я тебя пугать не хочу, ты, поди, и так уж в штаны наложил, но с этим шутки плохи. Так как же все было-то?

- Но ведь я тебе уже... Там был один Гиян, и тот ушел... Я это знаю совершенно точно... Почти... Может быть, Пишкот хотел мне это передать, но я, наверно, не понял его или еще что... все так быстро разыгралось... Он бросил эту штуку на пол и ногой затолкал под шкафчик...

- Это был сверток?

- Перевязанный веревкой... Небольшой такой... Думаю, он еще там.

Старик гардеробщик заглянул в дверь, помешал им. Когда он скрылся, Милан встрепенулся, глубоко вздохнул, резко прищурил глаза и ткнул Бациллу в грудь:

- Ну слушай: прежде всего язык за зубами, ни слова никому! Ясно?

- Ясно! - усердно кивнул Бацилла.

Сладостное волнение пробежало у него по всему телу, и грозящая опасность была ничто в сравнении с тем, что вот этот обстрелянный парень и храбрец разговаривает с ним как с равным. Впервые!

- Бог знает, что в нем такое, - слышал он голос Милана. - Не стал бы Пишкот зря его прятать. Может, какое-нибудь сообщение, которое надо передать, понимаешь? Факт, сделать это должны теперь мы с тобой. Трусость предательство, а предательство у революционеров не прощается. Надо улучить минутку, когда там никого не будет, и перепрятать! Я знаю одно местечко. Один пусть сторожит, другой возьмет...

- Я возьму, - выдохнул Бацилла.

Кто это говорил его голосом?

Милан смерил его пренебрежительным взглядом.

- Ты? Смотри, обделаешься!

- Ну и пусть!.. А я все равно возьму. Дай я сделаю!

- Ладно. Тем более, это твое право, ты ведь был при этом. Тут, брат, нервы нужны... У тебя они хорошо укрыты под салом, верно? Ты сначала глянь, там ли сверток, и подай мне знак... А вот как вынести с завода, уж это дело другое... Постой! Если ночью будет все в порядке, я попробую смыться. Ну да, правильно! Надо перебросить эту штуку через стену, в самом конце, рядом с аэродромом, знаешь, где канал проходит... А я унесу. - Он тихонько свистнул сквозь щербатые зубы. - Вот. Три раза так свистну. Это значит: кидай! А если что выбрось и мотай прочь. Но сначала подумай, я тебя не заставляю. Ясно тебе?

- Ага. Можешь на меня положиться, - горячо заверил его Бацилла.

Плечо его сжала рука Милана - в этом было что-то торжественно-обязывающее! - и ему показалось, что он растет. Что вот прорвалась окружающая его оболочка, и из нее выглянул на свет мужчина. Мужчина! Бацилла возмужал за эти несколько минут. Ах, Кора! Ах, мамуля! Ты умерла бы со страху, если б узнала! Он думал теперь о матери с сочувственной любовью, с ощущением своей торжествующей зрелости - он это выполнит!.. Докажет, что он мужчина. Сейчас он чувствовал себя способным выполнить все, и еще ему казалось, что этот некрасивый бунтарь, стоящий перед ним, стремительно хорошеет и что он, Бацилла, любит его жарко и необузданно. Нас двое - он да я!

- Ну ладно. К делу, Бацилла! И - язык за зубами!

- Язык за зубами! - торжественно повторил толстяк и выкатился из гардеробной.

Ох, каким легким стало вдруг все! Откуда взялась в нем эта окрыляющая отвага, эта ледяная сосредоточенность, которая теперь, когда настал час действовать, завладела всем его телом? Даже руки не дрожат.

Время близилось к десятому часу, под сводчатой крышей постепенно утихал грохот, как всегда перед перерывом, люди потянулись из цеха. Бацилла огляделся. В проходе возле шкафчиков никого не было. Роковая минута! Милан? Милан торчит возле крыла со своей неизменной трубой, незаметно смотрит сюда и зевает, как лев.

Еще взгляд... Давай, Бацилла!

Бацилла проворно нагнулся к ботинку, завязывая шнурок; от неудобного положения кровь бросилась в толстые щеки, но он не обратил внимания. Выпрямился и так же еле заметно кивнул Милану. Этого достаточно, теперь он может уйти. Но внезапная мысль! Она пронзила его, как пуля. Вот сейчас, сейчас, пока в нем этот великолепный холод, это доселе неизведанное наслаждение опасностью, эта жажда риска, проснувшаяся оттого, что на него смотрит человек, которым он восхищается... Бацилла ущипнул себя за руку. И припал к щели под шкафчиком, а сердце так и замирало, - пошарил по полу пухлой рукой. Пыль. Нащупал. Оно было твердое - бумага, бечевка - и странно тяжелое... Вот оно уже и на свету! Скорей! Видит ли Милан? Выпрямился. Конечно, видит. Бацилла разглядел его глаза и мог поклясться, что в них было одобрение. Восхищение даже.

Ужасно громко стучат по бетонному полу сапоги - кто-то идет сюда. Прочь, скорее! Бацилла круто повернулся, засунул добычу под куртку. Сразу заметно потолстел. Попробовал втянуть живот, но почти ничего не получилось. Беда! Проклятое пузо, этот ненавистный буржуйский бурдюк теперь его погубит, выдаст! Погоди, я от тебя избавлюсь, - яростно грозился Бацилла, - я похудею, стряхну тебя, хотя бы мне для этого пришлось подохнуть с голоду... Ведь, наверно, видно! Он потел от страха, но все-таки перешагивал через шланги и провода. Сцепил пальцы на животе, со всей силой вдавливая в себя таинственный сверток, до боли, до тошноты...

Милан все понял, кивком головы позвал за собой.

Страшный путь! Бацилла топал в пяти шагах позади Милана по проходу, разделяющему участки цеха, сотни глаз смотрели на его торчащее брюхо, но он шел вперед, тащился вперед с окаменевшим лицом, с которого напряжение выпило все краски, и вздыхал, сопел, даже насвистывать попытался, но только беззвучное шипение вырвалось через пересохшие губы. Спокойно! Пока все идет хорошо...

Ах! Катастрофа, конец! Бацилла не разглядел лица, увидел только форму веркшуца, фуражку, ремень с кожаной кобурой пистолета... Все пропало! Ах, Кора, ах, мамуля моя, откуда он взялся? Веркшуц зыркал по сторонам, кажется, он еще не заметил твоего живота, беги. Бацилла, брось эту штуку или хлопнись в обморок... Но и этого нельзя, нет, нет, можно только идти вперед, тащить бремя своего тела да прикрывать глаза в предвидении неминуемой беды... Камень, мешок со свинцом... Сверток под курткой растет и пухнет, как на дрожжах! Кончено!..

Нет, смотри! - какое чудо свершилось! Милан! Прется прямо на веркшуца, загораживает ему дорогу, нахально спрашивает о чем-то, тычет свою трубу. Веркшуц остановился, раздвинул ноги, сбил фуражку на затылок, чешет щетинистый подбородок, ничего не подозревая, - и ты проплываешь мимо него невидимым облаком...

Бацилла ускорял шаг, одновременно сдерживая себя, - в каблуках будто заложена взрывчатка - и вжимал сверток в живот. Скорей за дверь, в темноту, в ней спасенье, ну еще, еще несколько шагов... Кто-то из ребят крикнул вдогонку: "Бацилла, смотри не выпусти!" Нет, не слушать, не видеть, не слышать, ни за что не оглядываться, как жена Лота...

Темнота на дворе утешающе дохнула в лицо. Сколько себя помнил, боялся он ее черных объятий: ведь в ней так и кишели духи, привидения из сказок мамуля, зажги свет! Но теперь он глотал темноту полуоткрытым ртом, как птица, измученная жаждой. Привалился спиной к стене бомбоубежища и даже не заметил, как из него крадучись вышмыгнула влюбленная парочка; он приходил в себя от пережитого страха. Только теперь ноги у него ослабели, стали мягкие, будто слепленные из картофельного пюре. Он терпеливо ждал - кто знает, сколько времени? - пока к нему не приблизилась знакомая тень и не тронула его за плечо.