Духов день - Феликс Максимов

  Из наиболее уважаемых членов общины избирали сходом карличьего пастыря, за ним всегда было последнее слово, таким и был в нынешнее время Царствие Небесное.

  Каторжная должность, доложу вам, а не мед с пряниками - все знать, всюду успевать и держать в памяти тысячи мелочей, будто счетный бисер в коробушке. Быть бОльшим мужчиной, чем само слово "мужчина" и не бояться ни смерти, ни позора, но честь свою и чужие жизни неусыпно хранить.

  В наоборотном мирке, зыбком, тайнодельном, с мерцающими границами жили Навьи Люди, как истинное навье, мертвецы от мира, подземные жители, заживо, всепроникающие, не вкушающие хлеба живых рослых людей.

  Много кочевали из поселения в поселение. Кто немощен был или уставал от людских издевательств уходил в тайные места навсегда, обзаводился хозяйством, дом и двор ставили ему всем миром.

  Другие служили в барских усадьбах, ошивались при монастырях, слушали, потешничали, заводили и поддерживали связи. Для летучей почвы держали почтовые голубятни, учили уличных собак.

  Женщины - карлицы, особенно на возрасте, считавшие непристойным уже для себя скоморошество, если не желали выходить замуж, оставались сиделицами при тайных приютах для уродливых детей и слабоумных, которых среди карликов было немало С большой нежностью и ответственностью ухаживали обездоленные за обездоленными.

  Лучше всего карликам удавались мелкие ремесла, требующие внимания - резьба по дереву, вышивание, финифть, работы садовые и оранжерейные, уход за диковинными зверями, которых в том же Царицине держали на потеху немало, от одних заморских птиц все берега прудовые пестры и веселы были.

  Имелись и выучившиеся за границей искусные врачи, каллиграфы и составители ядов и лекарственных снадобий.

  А иной раз и иконописцы и великие молитвенники, которые принимали убогое монашество в обычных монастырях, но долго среди грубости послушников и монахов не выдерживали, уходили в пустыню, по одиночке, жили и молились в лесах.

  Многие из Навьих людей ходили к таким малым старцам, никому не известным в наружном мире, за советом, благословением и исцелением.

  Так и жили поживали тайно на Москве карлики богадельные, кладбищенские, дворцовые дворовые, патриаршьи, монастырские, церковные.

  Рассеялись по улицам и переулкам в Кремле и Китае, Белом и земляном городах. Рядские торговые люди им то горбушку то оладью кидали, а то брали в кнуты, да в пинки. Все они были для близорукой вечно занятой Москвы на одно лицо - ну кто заметит в заботах каждодневных, что один уродец как в воду канул, а на его месте на церковной паперти другой колченог сидит.

  А если и замечали странное большие люди, то Москва - сплетница и кружевница. Всякий случвй обрастал небылицами, и такую маланью на постном масле плели, что и на решете бабка не нагадает правду и архивист-крючкотвор не выведает чистоты.

  А Навьим Людям слухи да вздорности московские, стариковские только на руку былы. Вот ввалится мужик в кабак, шапку об пол - нате!, на все четыре стороны - вот те крест!

  Божится, что своими глазами на тракте, близ Царицина видел на закат тысячеголовоый табун.

  Грохотом прокатились призрачные кони-лошади, машистые, огненные, все иноходцы, как на подбор, все кровные, сухие, вылощенные. А табунщика не видно...

  Чьи такие? На солончаках ли соли лизали, горьким ли полынным молоком вспоили их крылатые рыжие матки, каких русские всадники не седлают, крест наперсный не велит бесовских коней арканить. А за рыжей конной лавой - галопом скакалвороной жеребец, весь в мыле, злой, как Вельзевул. Глаза с кровяными нитками скосил, а как мимо пролетел - длинной гривой по глазам мужика - хлысть, а вся грива -то в тугие косички заплетена, какие человечьими руками не заплетены.

  И на спине его вогнутой от долгого бега голый мохнатый карлик катался с гиканьем, будто заклятой шерсти клуб.

  Кто заплел жеребячью волосину в косицы наговорные? Ясное дело, карлики из - под Царицинского моста, каких часто бабы в зарослях видят. Юркие шустряки с ноготок - так в осенних листьях и шмыгают. Опасные.

  Страшные дела, последние времена. Скоро на Москве весь племенной молодняк будет в косицы нерасплетные запутан ручонками шайтанских человечков. Перебесятся взбесятся кони, поубивают хозяев, и станут жить на пустой Москве одни кони вольные да царицинские карлики.

  Верят и не верят вралю, а все же по Царицинским лесам ходят с оглядкой. Чуть что под мостом шоркнет - бабы лукошки швыряют и с визгом - бежать...

  А мужики для храбрости глаза водкой зальют, ветошь на батожье зажгут и шляются по оврагам ищут норы, в которых мохнатые карлики живут. Тычут во все кротовины и дупла: ого-го, мы уж нечистую силу вытурим!

  А присвистнет белка на развилке или Царствие Небесное, к своим возвращаясь, в ладоши хлопнет - так все бахвалы и силачи удирают, портки теряя, к жилью, колья и факелы побросают, смех и грех.

  "... Видишь ли, сынок. Так у нас от века повелось, что как мужчина-карлик в возраст входит должен он взять себе в жены полюбившуюся женщину, из карлиц. Все честь честью и сватовство и венчание и брачные заигрыши.

  С тех пор муж за жену держит жесткий ответ, любит, бережет,кормить и содержит в здравии и в болезни, и в горе и в радости...

  Да, ты прав, не перебивай, дети у нас рождаются редко. Еще Петр, Государь-кустарь, великий флотоводец и бородоруб, на окраине Питера-города, завел от скуки карличью ферму, хотел, как кроликов или коз выводить маленьких людей, но из затеи ничего не вышло. Так пустозвонства ради,

  чтобы ассамблеи оживить заварили пару-тройку карличьих свадеб, поиздевались, согнали нашего брата в золотые хоромы, а сами ржали от пьянства и скудоумия над нашими слезами, драками и шалостями.

  Я научу тебя навье карличье племя безошибочно различать.

  Посмотри на меня: голова крупная, черты соответственны возрасту, голос басовит, волосы на груди и руках растут. Что тело малое - так это лишь следствие ушиба от небрежности. Хребет у меня засох, а все остальное, как и положено мужчине на пятом десятке. Если какая большая женщина согласилась бы мое семя принять, то родилось бы здоровое дитя и внуки у нас были бы с прямой спиной. И женщина с подобным мне обликом, способна дитя зачать выносить, но не родить. Разве что утробу ей разрежут и дитя вынут, ценой ее жизни. Редко кто из навьих женщин на такое идет. Есть у нас на кладбище почетная могила, Таисьи Черной, женщины сильной, мужественной и нежной, которая жизнью за рождение сына заплатила.

  Таисия зачала дитя в браке с подобным мне мужчиной, но родами умерла, истекла кровью, когда взрезали, а сын ее вырос здоровым человеком с прямым станом и хорошего росту.... Перед родами Таисия обещала ребенка Господу, сейчас принял он схиму в Спасо-Преображенском монастыре на Соловецких островах, большую будущность обещают ему.

  Как вошел он в возраст, я все ему написал о том, как родила его Таисья, как плакала, беременная, что не сможет посмотреть в глаза первенцу, как хоронили мы ее всем Царицыным... Я ничего не скрыл от него, но поклялся он вечно о том молчать.

  Но много доброго для Навьих людей уже сейчас совершает.

  Но есть среди нас другие. Их больше - черты лица и кожные покровы у них мягкие, сложение детское, голоса птичьи, и в старости - будто морщинистые девочки и мальчики. Такими они из материнской утробы вышли, такими и в землю сойдут, и бесплодны они, как малые дети, у женщин кровей месячных нет...В молодости мы девушек такой породы бережем пуще глаза от светских развратников, потому что желанно им,сволочам, развлечене. И то, подумай: с виду, как малолеточка, а по уму, будто взрослая женщина, хрупкая и маленькая, заглядение, в ладошке, будто янтарное яичко катается, растлителю самая сласть: по закону не с дитем миловидным балуется, а взрослую позорит...

  И таких Навьи Люди в жены берут, и такие замуж выходят, но детей принимают из наших приютов и лазаретов, воспитывают, как своих, передают им свое прозвание, а дети в старости или немощи о них заботятся"

  - Как же так... спросил пораженный Кавалер у Царствия Небесного, - я слышал, что карлики к большим людям питают ненависть и зависть, что они похотливы и жадны...

  Царствие Небесное аж присвистнул, улыбнулся, выстукивая трубочку о мостки - уже пять кучек пепла остывали на досках - рассказ вышел долгий.

  - Зависть? Что ты, сынок... Было бы чему завидовать. Хребту прямому? Выездам раззолоченным? Миллионным состояниям? Фунт дыма. Пшютство и химера.

  Вельможа в России сегодня вельможа, а завтра - пшел вон, собака, скажите спасибо, что Петр, которого в Ораниенбауме Орлов придушил, как обезьянку, "Слово и дело Государево" отменил - все же не каждая башка падать стала, а через одну. Не за каждый чох или извет или против Государя умысел или татьбу, не за всякую печатную и рукописную крамолу вас тащат в Разбойный приказ или Канцелярию тайного розыска.