Кто стреляет последним - Фридрих Незнанский

— А как вы оказались в здании прокуратуры?

— Для меня был заказан пропуск.

— Кем?

— Вами.

— Так. Вы — Костиков?

Вадим кивнул:

— Да.

К удивлению всех присутствующих, Меркулов поднялся из-за стола и подошел к двери, чего никогда не делал даже при встрече с самыми важными посетителями. Протянул руку:

— Ну, здравствуйте, Вадим Николаевич. Рад, наконец, познакомиться с вами. Проходите. Садитесь, — Меркулов принес из угла свободное кресло и поставил его возле своего стола. Обернулся к присутствующим: — Разрешите представить вам человека, который уже оказал нам неоценимую услугу в расследовании убийства профессора Осмоловского: Вадим Николаевич Костиков. И, судя по всему, у него есть еще какая-то информация для нас. — Он повернулся к Вадиму. — Я прав?

— Да.

— Слушаем вас. Это — мои ближайшие сотрудники, так что можете говорить свободно.

Вадим вытащил из пакета две папки. Одну из них сунул обратно, другую положил перед Меркуловым:

— Прочитайте, пожалуйста. Прямо сейчас.

В папке было страниц двадцать, написанных от руки, и две аудиокассеты.

— Может быть, я сделаю это позже? В спокойной обстановке? — спросил Меркулов.

— Нет, прямо сейчас, — настойчиво повторил Вадим.

Меркулов надел сильные очки, взял верхний листок и, едва пробежав первые строки, словно бы впился в листок глазами.

Это была расшифровка разговора Гунара с Маратом в поселке на Рижском взморье.

Дочитав страницу, Меркулов молча передал ее сидящему рядом, справа от него, Турецкому, взялся за вторую. Прочитал, тоже передал. Турецкий, в свою очередь, отдал прочитанное соседу — страницы из папки Вадима пошли гулять по кабинету, как гуси, заходящие с улицы на птичий двор. Свое движение они заканчивали в дальнем углу, на Косенкове: прочитав, Косенков складывал их на стол перед собой.

Меркулов читал не отрываясь. Лишь изредка он оборачивался к Вадиму, уточняя:

— Как появились эти записи?

— Их делал Николай, телохранитель Марата. Из машины. А на Марате был «жучок».

— А как они попали к вам?

— Я их украл.

— Понятно. Человек из Моссада — они имеют в виду вас?

— Да.

— Почему?

— Они спутали. Я два года служил в отряде по борьбе с террористами на оккупированных территориях. Это, скорее, — ОМОН или спецназ, — объяснил Вадим то, что уже объяснял Родригесу и Сильвио во время разговора в баре гостиницы «Украина». — А Моссад — это контрразведка, оттуда не уходят.

— Как Марат об этом узнал? Не вы же ему сказали?

— Его люди выкрали мое досье из компьютеров министерства обороны Израиля.

— Это же сверхсекретная информация! Как им удалось это сделать?

— Не знаю. Кто-то сделал это для них. Знаю только, что за очень большие деньги.

Меркулов внимательно посмотрел на Вадима, спросил, взглядом указав на пластырь на лбу:

— Автокатастрофа, в которой погиб Барыкин?

— Какой Барыкин? — не понял Вадим.

— Кличка — Сергуня.

— Да.

— Теперь мне многое становится понятным…

Меркулов снова углубился в текст.

После расшифровки разговоров Марата с Гунаром и аль-Аббасом шло сжатое, чисто информативное описание того, что Вадим узнал за минувшие пять дней.

Последние страницы еще продолжали свое движение от Турецкого в угол к Косенкову, когда Меркулов, закончив чтение, встал и вставил первую из кассет в магнитофон.

— Подождите, Константин Дмитриевич! — взмолился Турецкий. — Дайте дочитать!

— Хорошо, жду, — кивнул Меркулов.

Вошла секретарша, положила на стол видеокассету:

— Вот, записала. Потрясающий материал!

— Спасибо. Что там?

— Сами увидите. Можно мне уйти? Первый час, метро закроют, я до дома не доберусь.

— Конечно, идите, — разрешил Меркулов. — Возьмите дежурную машину. Скажите: я разрешил.

— Спасибо. Спокойной ночи.

— Не думаю, что она будет очень спокойной…

Валерия Петровна ушла. Последний листок приплыл к Косенкову, он прочитал, положил его в стопку и всю стопку вернул на стол Меркулова.

Меркулов включил запись. И хотя все уже знали содержание разговоров, слушали с напряженным вниманием.

В одном из мест Меркулов остановил пленку и вернул ее немного назад. «Пуск»:

«— А если мы сменим партнера?

— Поздно. Мы перекрыли все выходы лития из Сибири. Наши люди не дадут вам взять ни унции материала. Ни за какие деньги…»

Меркулов остановил запись. Спросил Вадима:

— Это так?

— Не думаю, — ответил Вадим. — Точно не знаю, но скорее всего, нет. Может быть, он и намерен это сделать.

Во время разговора Марата с аль-Аббасом Меркулов еще раз остановил магнитофон и вернул запись.

«— Какое количество материала могут выдавать ваши заводы?

— Сколько вам понадобится, столько и будут. Только не заводы — у нас всего один такой завод.

— Вдвое — возможно?

— Вполне.

— На порядок?

— То есть в десять раз? Думаю, да.

— За счет чего:

— За счет повышения производительности труда…»

По лицам присутствующих в кабинете Меркулова пробежали усмешки.

«— А на два порядка?

— В сто раз то есть? Не знаю…»

Меркулов остановил запись.

— Господи, они что — собираются запустить бомбу в серийное производство? — ни к кому в отдельности не обращаясь, проговорил он. Ему никто не ответил, да он и не ждал ответа.

«Пуск»…

Запись закончилась.

«Стоп».

В кабинете повисла напряженная тишина. Даже видавшие виды, опытнейшие оперативники, Турецкий и сам Меркулов были ошеломлены тем, что они только что прочитали и услышали. И не в меньшей, наверное, мере — тем, что эту важнейшую и опаснейшую информацию всего за несколько дней собрал один-единственный человек — этот вот невысокий, худощавый, с пластырем на лбу, скромно сидевший возле стола Меркулова.

— Я в шоке, — констатировал Турецкий, прерывая молчание.

— Мы все в шоке, — подтвердил Меркулов и кивнул на полиэтиленовый пакет, стоявший возле кресла Вадима. — А что в той папке?

Вадим извлек вторую папку и положил на стол перед Меркуловым. Объяснил:

— То же самое, в более сжатом виде. И без кассет, только с расшифровкой. Я хотел бы, чтобы эта папка от имени Генеральной прокуратуры России была передана посольству Израиля.

— Вот как? — переспросил Меркулов. — А почему вы сами не отнесете ее туда?

— Это будет не то. Верней, не совсем то. Одно дело, когда эти материалы будут получены официально, от Генпрокуратуры, а совсем другое — когда от частного лица.

— Не думаю, что генеральный прокурор пойдет на это. Напротив, совершенно уверен, что не пойдет. Как минимум год Россия снабжает режим Каддафи материалом для создания термоядерной бомбы. Если об этом станет известно — позор на весь мир.

— Позор не то, что об этом станет известно, — возразил Вадим. — А то, что Россия действительно, хоть и не по своей воле, снабжает Ливию стратегическим сырьем.

— Возможно, вы правы, — согласился Меркулов. — Даже без возможно — правы. Но генеральный прокурор вряд ли разделит вашу убежденность.

— А от своего имени вы не можете их отправить? Вы же — официальное лицо, заместитель Генерального прокурора России.

— Теоретически — могу. Но не уверен, что должен так поступить. Это политическое решение.

— Жалко. Пусть эта папка пока останется у вас. Может, передумаете. А нет — я приеду за ней и сам отвезу. При себе мне ее держать слишком опасно.

Меркулов кивнул:

— Договорились.

Он поднялся из-за стола и спрятал папку в сейф. Спросил:

— А где же сам груз?

— В камере хранения на одном из вокзалов, — ответил Вадим.

— Вы не считаете нужным передать его нам?

— Обязательно передам. Я и сегодня хотел, но…

— Вы нам не доверяете?

— Не в этом дело. Просто я решил сначала посмотреть, чем кончится история с Сильвио и Родригесом. Ну — с теми, из Риги. Про которых говорил аль-Аббас Марату. Вы только что слышали — на пленке.

— Это те люди, которые так демонстративно искали вас в поселке? — спросил Меркулов, вспомнив рассказ Петровича. — В красной «БМВ» с черным открытым верхом?

— Да.

— Что это за люди?

Не особенно вдаваясь в подробности, Вадим рассказал о событиях минувшего дня, записи о которых не было в папке.

— Они должны были убрать Марата. Сегодня вечером или ночью. Я уверен: они получили такой приказ. И произойти это должно было на Плющихе, там они оставили серого «жигуленка», чтобы на нем уйти. Возле дома номер двенадцать.

— Плющиха, двенадцать. Это дом, где живет Марат, — вспомнил Турецкий.

— Вот видите. Значит, я был прав.

— И что же — не получилось? — нетерпеливо спросил Турецкий.