СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова

Не знает он или все же имеет весточки от приезжающих, что брат Николай давно женат и многодетен, но что жена его, прелестная молодая женщина, больна чахоткой. Что мало-помалу женятся и другие братья, кто-то владеет Премухиным, а кто-то имением под Самарой, где-то служат, участвуют в губернских делах. И что Белинский, по-прежнему искренний друг и почитатель всей семьи, тоже женат. Скромная мещанка Мария Орлова сама разыскала-согрела Неистового, взяла на себя заботушку о насквозь болезном мужичке, потому что поняла и полюбила его русскую душу.

Она не забудет, придет, приголубит,

Обнимет, навеки полюбит,

И тяжкий свой брачный наденет венец.

После венчания, по настоянию молодого мужа, молодые не сели в наемную, для шика, дорогую карету, но пошли домой пешком. Ах, как здесь виден весь Виссарион Григорьевич!..

А вот Васенька Боткин влюбился во французскую актрисочку и задумал ее украсть, чтобы обвенчаться тайно. Подобный опыт имелся у Александра Герцена, тоже укравшего свою юную невесту, да еще находясь в ссылке во Владимире! Там была нерассуждающая молодая любовь-страсть, которой помогают все ангелы-хранители.

А Васенька так много рассуждал и предвидел столько страшных страхов, что, когда коляска с беглецами остановилась у дома Герцена, и тот выбежал навстречу, из нее выпрыгнул Василий Боткин, а на учтиво протянутую руку Александра Герцена с силой оперся… Виссарион Белинский, хохоча во весь рот. Невеста бежать отказалась.

Вообще, многочисленный род Боткиных широко и уважительно прославил себя в русской истории. В особенности послужил отечеству один из младших сыновей старого купца от последней, третьей, жены. Врач «божьей милостью», профессор Боткин, академик, член Государственного Совета, спасший тысячи русских солдат в боях на Шипке и Плевне, составитель ранозаживляющих мазей и лекарств, много построил в столицах и в провинциях лечебниц и больниц, и поныне носящих его имя.

Итак, все были заняты своими делами, жили нелегкой созидательной жизнью, и никто не нуждался в руководствах старшего брата, упекшего самого себя в невозвратную ссылку в Европу.

…

И на далекой чужбине, в отверженности французской столицы в Бакунине просыпается национальное сознание. Он ощущает себя русским! Мало того! Отныне именно он, Михаил Бакунин, является наследником народных вождей Степана Разина и Емельяна Пугачева, отныне именно он — носитель святого русского бунта! Долой Российскую империю! Долой Императора Николая!

И даже из Байрона.

К оружию! К победам!

Героям страх неведом.

Пускай за нами следом

Течет тиранов кровь.

Опрокину, все опрокину!

Новый душевный переворот дал ему новую силу, новый огонь.

Глаза его чуть ли не сыплют искрами. Белокурый великан с красивыми калмыцкими чертами, всегда полный надежд, веселый, остроумный, прекрасно воспитанный, он принят в хороших домах, он — украшение салонов, а репутация политического изгнанника лишь добавляет таинственного блеска его личности первого русского революционера, столь непохожего на законопослушных подданных Его Величества Русского Царя. Бакунин молод, он в расцвете сил, но, к немалому удивлению знакомых, ни одно женское имя не блистает возле него!

Да, теперь он знал, кто он таков. Но как поставить дело, найти сторонников, средства? В одиночку не совладать ни с чем.

Вдруг новая звезда блеснула на небосклоне! Молнией сверкнуло Краковское восстание 1846 года, вырвала его из бездействия.

— Я русский и люблю мою страну, вот почему я, подобно очень многим русским, горячо желаю торжества польскому восстанию. Угнетение Польши — позор для моей страны, свобода Польши должна явиться началом освобождения России и всех славян. Я жажду примкнуть к восстанию!

Панславизм — слово найдено!

Освобождение и объединение всех славянских племен, предтечи всех населяющих ныне народов и языков не только Европы, но занимавшие когда-то все известные на континенте пространства, а ныне томящейся под турецким, австрийским, немецким, даже русским (поляки) игом! Панславизм — вот во что можно вложить всю нелепую несуразную жизнь, клокочущую энергию, искушенный в раздумьях ум!

Мишель окрылен.

Дар проповедника влечет к нему и молодежь, жаждущую перемен, и серьезных людей, убежденных неотразимой логикой. Идея развивается, обретает все более явственные политические и социальные черты, теперь она — сила. И пусть польское восстание подавлено, оно лишь — частность, лиха беда начало.

…

Поезд, уже привычный для Европы, пересек границу Франции и свежими полями, неспешно открывающимися за окнами, дымя и постукивая, устремился к югу. В одном из купе первого класса сидели двое: Николай Муравьев в штатском и элегантный седеющий аристократ Пьер де Ришмон. Разговор, естественно, шел о политике.

— В Европе тревоги, — солидно размышлял Пьер де Ришмон. — Спасибо, великие империи сохраняют спокойствие, следуя советам Меттерниха. Ваш министр Нессельроде также уважает его мнение.

Николай Муравьев слегка улыбнулся.

— Наш Государь внимателен к происходящему в Европе. Излишне оглядываться на австрийского Канцлера.

— Вы — генерал?

— Да. Как вы догадались?

— По военной выправке, по точности мышления. Далеко ли направляетесь?

— Подлечиться после свежих ранений, — Николай коснулся левого плеча.

Его собеседник внимательно смотрел на него.

— Разрешите пригласить вас в гости. Буду рад.

Николай поблагодарил с интересом.

Часа через три экипаж, запряженный парой хороших лошадей, уже катился по прелестной местности, приближаясь к величественному старинному замку. А по его ступеням, не слишком сохранным, бегом, приветственно махая рукой, спускалась девушка, не юная, но поразительно обаятельная. Остановились. И Николай Муравьев даже отступил на шаг.

— Катрин, знакомься. Наш гость Николя, он русский. Николя, моя приемная дочь Катрин.

— Я счастлив.

И началась сказка. Катрин, ее свет. И прогулки с Пьером, беседы, и долгие разговоры при свечах, за не пышным, таким французским, столом с десертами из рыбы, мяса, с зеленью, тропическими и местными фруктами. Присутствовала и уютная старушка. Пьер задавал тон.

— «Ришмон», — пояснял он, — псевдоним для Катрин. Она в родстве с… Бурбонами. Да, да, не удивляйтесь. В дикой суете революции служанка вынесла из дворца в бельевой корзине спящего младенца королевского рода, будущего отца Катрин.

Катрин с улыбкой опускала глаза.

— Это… легенда, Николя.

Их взоры уже не отрывались друг от друга: улыбка Катрин и нежная серьезность Муравьева. Но мысли, мысли убивали его

— Что могу я, жалкий генералишко, положить к ногам владелице замка? Заштатные гарнизоны?

И вот день прощания. Муравьев стоял перед нею прямой, полный любви. Она едва сдерживала слезы.

— Катрин… вас обрадуют мои письма?

— Да! Да!

Сердечные раны… отъезд, отъезд.

Зато в Париже, в Русском посольстве его, генерала в генеральской форме, тепло приветствовал посол Киселев.

— Рад вас видеть, Николай Николаевич! Для вас получено важное сообщение.

И зачитал официальный приказ о назначении Н.Н. Муравьева Генерал-Губернатором Восточной