Падение Запада. Медленная смерть Римской империи - Адриан Голдсуорти

После того как Галл иен положил конец преследованиям церкви, которым потворствовал его отец, христианские общины по всей империи наслаждались покоем в течение жизни целого поколения. Благодаря этому уже определившаяся тенденция стала еще более ощутимой: христианская жизнь все более и более оказывалась на виду. Епископы, как показывает переменчивая карьера Павла Самосатского в Антиохии, часто приобретали на местах большой авторитет. Во многих мелких и крупных городах строились церкви; одна из них стояла близ дворца Диоклетиана в Никомедии. Христиане занимали самые разные посты, в том числе в армии и администрации императора, и очень редко бывало, что кто-то из них обнаруживал несовместимость своих верований с возложенными на него официальными обязанностями. По-видимому, в результате некоего молчаливого соглашения отношение к христианству смягчилось и оно более не рассматривалось как угроза для империи. Ужасные слухи о каннибализме и инцесте в основном прекратились, и у многих возникли куда более адекватные представления о том, во что верят христиане. Философ-неоплатоник Порфирий, нападавший на церковь, основывался на весьма хорошем знании иудейских и христианских священных текстов{246}.

При тетрархии церковь вновь подверглась масштабным гонениям. Считается, что впервые Диоклетиан заинтересовался этим вопросом, когда жрецы провели гадание, оказавшееся неудачным, и обвинили в этом христиан, стоявших в толпе и творивших крестное знамение. В 297 году всем чиновникам и военным империи предписали продемонстрировать свою лояльность, устроив жертвоприношение. В результате часть христиан отреклись от своей веры; большинство, вероятно, ограничились жестами, необходимыми для подтверждения их верности государству, тогда как немногие открыто отказались повиноваться и были казнены. В 303 году последовали более конкретные меры против церкви (отчасти их вызвал пожар во дворце в Никомедии, в котором обвинили поджигателей-христиан). Цели, которые преследовались в этот раз, дают хорошее представление о том, как укрепилась среди населения христианская вера и сколько адептов она приобрела. Прежде всего в качестве мишеней были избраны церкви (ту, что стояла близ дворца в Никомедии, разрушили первой); принадлежавшее им имущество конфисковалось. Все христианские тексты следовало сдать властям для сожжения. Цель выявить каждого христианина не ставили: в основном арестовывали наиболее значимых в общинах лиц. Чтобы заставить их отречься, применяли пытки. Отказавшихся сделать это заключали в тюрьму, подвергали еще более жестоким истязаниям и в конце концов часто предавали смертной казни, если те продолжали упорствовать.

Как и в прошлом, главной целью Диоклетиана было создать видимость всеобщего единства империи. И вновь, как и в случае более ранних преследований в адрес христиан, многое зависело от энтузиазма наместников и других местных чиновников. В некоторых областях меры носили исключительно интенсивный и жестокий характер; вероятно, христиане пережили тем более сильное потрясение, что несколько десятилетий ничего подобного не происходило. Диоклетиан действовал с энтузиазмом, Максимиан и Галерий — несколько спокойнее, а Констанций проявлял очевидное равнодушие. Он разрушал храмы, но, по-видимому, никого не казнил{247}.

Христиане были не единственной группой, пострадавшей в те годы. В 302 году Диоклетиан также издал распоряжение о преследованиях манихеев. Пророк Мани, родившийся в Персии в 216 году, много путешествовал (в том числе побывал и в Индии). Созданная им религия носит следы влияния иудаизма, христианства, зороастризма, буддизма, а также других учений. По-видимому, Диоклетиан видел в манихеях потенциальных ниспровергателей режима, поскольку считал, что они симпатизируют персам. В своем эдикте он утверждал, что «они появились совсем недавно как новые и чудовищные порождения персов — враждебной нам нации — и проложили путь в нашу империю, где совершают множество возмутительных поступков, нарушая спокойствие людей и даже причиняя тяжкий вред общинам граждан». Он опасался, что со временем они «заразят скромное и спокойное племя римлян… и всю нашу империю». Сомнительно, что эти подозрения были справедливы, поскольку хотя Ардашир и Шапур I относились к Мани с уважением, их преемники учинили гонения на созданную им секту и казнили самого пророка в 276 году{248}.

Вряд ли преследования церкви были главной заботой Диоклетиана в последние годы его правления, хотя в наших христианских источниках о них говорится больше всего (что понятно). Когда он отрекся от престола, Галерий и в особенности Максимин Дайя с энтузиазмом продолжали политику гонений, но опять-таки у них часто появлялись и другие важные заботы. Очень маловероятно, что к этому времени основная масса язычников приобрела вкус к преследованиям христиан. В последние дни правления Галерий издал декрет, признававший, что властям не удалось с помощью принимавшихся мер уничтожить христианство. Поэтому отныне христиане получали разрешение отправлять богослужения и отстроить храмы заново, хотя конфискованную собственность им не вернули. В итоге им вменялось в обязанность «молить своего бога о нашей безопасности, как и о безопасности государства и своей собственной, дабы ни с какой стороны государство не потерпело никакого ущерба и дабы они могли жить без забот в своих жилищах». Менее чем через год Максимин возобновил преследования, отказавшись подтвердить решение Галерия. Отвечая одному просителю, он утверждал, что христиане, отказавшиеся отправлять старые культы, виновны во всех болезнях мира, таких как война, эпидемии и землетрясения{249}.

И Константин, и Максенций, получив власть, стали выказывать христианам благоволение, не желая ссориться с любыми потенциальными сторонниками. Отец Константина Констанций проявлял умеренность в годы гонений; более того, среди его челяди, по-видимому, имелось несколько христиан. Сам он оставался поборником культа Непобедимого Солнца (Sol Invictus) — популярного верховного божества, покровительством которого якобы пользовался Аврелиан. В III веке в среде язычников отчетливо обозначилась тенденция к монотеизму, когда одно божество почиталось превыше всех остальных; также возможно, что разные боги и богини воспринимались как воплощения одной и той же божественной сущности. Несколько крупнейших философских школ учили тому же самому не одно столетие. И какова бы ни была конкретная сущность верований самого Констанция, он, разумеется, не чувствовал особой враждебности к христианам и вполне мог относиться к ним с симпатией, хотя представления о том, что в последние годы жизни он тайно принял христианство, кажутся малоубедительными. По-видимому, Константин в начале своей карьеры относился к христианству так же. Подобно многим людям в античном мире, он глубоко верил в способность богов общаться с людьми во сне. В 310 году один панегирист гордо утверждал, что Константину в видении явился бог солнца Аполлон, и это нашло свое отражение в изображениях на монетах{250}.

Перед сражением близ Мульвийского моста Константин приказал своим людям нанести на щиты христианский символ — вероятно, буквы «χρ» («хи» и «ро»), или, что более возможно, кресте верхушкой, превращенной в букву «Р». То была временная мера, не повторявшаяся затем в других кампаниях. Хотя телохранители императора, по-видимому, продолжали носить щиты, помеченные «хр», остальные воины сохраняли традиционную символику, отчасти языческую. Ситуация оставалась прежней и в конце века и скорее всего была вызвана не столько конкретными верованиями, сколько представлениями о том, что в наши дни называли бы «честь полка», и другими воинскими традициями. Упомянутый жест, относящийся к 312 году, более не повторялся; он был рассчитан на то, чтобы воодушевить солдат и вселить в них веру в божественную помощь. В практическом отношении это также помогало идентифицировать солдат — в ситуации гражданской войны это всегда представляло собой проблему, поскольку армии были одинаково одеты и вооружены{251}.

Что именно навело Константина на мысль об этом символе? Объяснений приводилось несколько, и весьма вероятно, что с течением времени история обрастала новыми подробностями. В наиболее раннем отчете, приводимом Лактанцием, сообщается, что императору накануне сражения привиделся во сне христианский Бог, повелевший ему сделать это. Позднее, после смерти Константина, его биограф Евсевий заявил, что сам император рассказывал ему о более раннем знамении: глядя на полуденное солнце, он и его армия узрели на фоне его знак креста, на коем были начертаны слова «сим победиши» («hoc signo victor eris», или же «посредством сего знака обретешь победу», если перевести несколько более полную латинскую фразу, хотя в тексте Евсевия она дается по-гречески). В ту ночь императору во сне явился Иисус и объяснил, что если он использует этот символ, то победит. В конце концов, детали не имеют принципиального значения. Константин был не первым из римских лидеров, считавшим, что его карьера совершается под знаком божественного покровительства — просто он выбрал себе другое божество{252}.