Еретик - Андрей Степаненко

— Почему воин должен получить меньше тебя? — язвительно поинтересовалась эфиопка, — ты-то за эту добычу не воевал!

Раздалось недовольное, но сдержанное гудение, и Хаким тут же успокаивающе поднял руку.

— Ты, как всегда, справедлива и добра, тетушка, — улыбнулся он, — но ведь первыми поддержали Мухаммада именно мы. В самое трудное время! Разве не справедливо вознаградить тех, кто был с Пророком рядом, за эту преданность? Тебя, меня, всех нас!

Родичи одобрительно загудели, но Хаким снова поднял руку и, перекрывая гудение, почти прокричал:

— Поэтому я и предлагаю Аише, как любимой жене Пророка, назначить дополнительные 2000 частей! Мне кажется, это справедливо!

— Ублюдок… — выдавила эфиопка и, выдернув узкий кинжал, рванулась к нему. — Купить меня решил?!

Но уже по тому, как мгновенно кинулись к ней ее же собственные родичи, Хаким видел: он победил.

Когда Симон подплыл к Дендерам, его обладание своими душевными порывами стало налаживаться, и, скорее всего, поэтому он стал Ее чувствовать — почти, как собака — след. Точно так же он чувствовал и Кифу, но этот кастрат его почти не беспокоил, — куда как опаснее были суда Ираклия. Люди императора могли обойти его и отыскать Елену первыми просто из-за своей многочисленности. А Царица Цариц определенно была где-то здесь!

«Может быть, просто пожелать?» — все чаще вспоминал он обещание Джабраила.

Если верить словам архангела, он должен был найти Елену так же просто, как зажег небо. Просто пожелать — и все! Но едва Симон принимался раскладывать происшедшее тогда на составляющие, он начинал видеть: не все произошло так просто. Были два брата-убийцы, обострившие в Симоне все чувства и способности, было точное понимание цели. Если быть гностически дотошным, то повторения того уникального мгновения не могло быть в принципе!

А в Дендерах, едва он обошел город в первый раз и вернулся в гавань, к нему подошел Кифа.

— Мир тебе, Симон. Елену ищешь?

— Да, — мгновенно собрался в кулак Симон.

Кастрат улыбнулся.

— Я скажу тебе, где она, но сначала ответь мне на вопрос.

Симон стиснул челюсти.

— Спрашивай.

Кифа заметно заволновался.

— Люди говорят, что ты можешь тарелки по столу двигать. Это правда?

Симон молча ткнул пальцем вверх. Пальмовая ветка над ними хрустнула и с шорохом упала к ногам кастрата. Кифа побледнел.

— Но почему?!

Симон на мгновение ушел в себя.

— Я не знаю точно, Кифа, — сказал он ровно то, что думает, — но, похоже, дикари-людоеды правы, и слово равно делу.

Эта вера в магическое равенство слова и события была у диких настолько сильна, что не знающий всех правил чужак, например, купец мог потерять жизнь, просто неудачно употребив слово. В племени Аббаса так оно и было.

Кастрат нервно облизал губы.

— А как же Бог?

— Бог почему-то не вмешивается, — покачал головой Симон, — я не знаю, почему. Может, ушел из этой Вселенной, а может, упал в человеческое тело и даже забыл, кто он. Я не знаю…

Кифа опешил и, явно не зная, о чем еще можно спросить, выдавил:

— А человека ты так же можешь убить? Как эту ветку сломал?

Симон сосредоточился и увидел, что Кифа просто вспомнил о Филоксене. Но сам вопрос был пустой; ответ Кифу не интересовал.

— Верно. А теперь говори, где Елена.

Кастрат попытался отвести глаза… и не сумел.

— Ее забрали солдаты, — затрясся он от ужаса, — только что. Везут на командирском корабле.

Кифа думал, что знает, что делает, когда подошел к Симону. Сейчас, когда Елена была в руках офицеров императора, взять ее мог только амхарец. Но, увидев, как правы были говорящие о гностике всякую ересь, пожалел обо всем. Сначала Симон покраснел, затем его лицо пошло пятнами, а затем его прошиб пот. Он стекал со лба, катился по крыльям грубого амхарского носа, скапливался на подбородке, и ряса на груди Симона тут же отозвалась растущим в размерах мокрым пятнышком. А потом отозвалось небо. Кифа бы никогда не поверил бы, если бы не увидел этого сам. Вечная серая мгла за спиной амхарца стала еще гуще, на глазах образовала черные, действительно черные тучи, и на землю обрушились молнии — десятки молний!

— Господи, спаси и сохрани, — размашисто перекрестился Кифа.

Они били и били в землю — в правый берег Нила, прямо у кромки воды, в левый — у холма, в храм Анубиса — точно в брызнувший камнями центр кровли, в судно у причала, в толпу завизжавших и брызнувших в разные стороны паломников — буквально в полусотне шагов от них.

— Кто ты? — выдохнул Кифа.

Симон молчал — так, словно не видел и не слышал вокруг ничего. А затем вдруг моргнул и двинулся вперед, в сторону своего судна. Шагнул с края пристани, прошел около десятка шагов прямо по зеркалу воды, ухватился за борт и одним рывком забросил большое сильное тело на корабль. Ткнул рукой в направлении унесенной вперед Елены, и судно тут же тронулось, а Кифа бессильно осел на дощатый причал. Он слышал рассказы о таких чудесах неоднократно, но вот совершали их только языческие боги.

— Этого еще Церкви Христовой не хватало…

С Папы за глаза хватало и Мухаммада.

Первая попытка переворота случилась, когда варвары Амра заняли Кебриас — один из важнейших городов на сети Нильских каналов. Понятно, что мятеж провалился: большую часть планов заговорщиков Ираклий предвидел, а остальное рассказали агенты. Но вот казнить мятежников было немыслимо: в заговоре участвовали крупнейшие семьи империи и даже родичи жены Костаса — Грегории.

— Ты отдал врагу наши последние каналы и протоки, — прямо обвинил императора брат его снохи в момент ареста.

— Ты выставил на защиту империи всего два легиона, — возразил Ираклий, — все остальные ваши воины охраняли твою личную эмпорию.

Мятежник насупился, и было видно: виновным он себя не считает. Никто из них не счел источником всех бед империи себя самого — только Ираклия. Пришлось отправлять всех в ссылку: кого в Кархедон, кого — на острова лотофагов. А через два дня после мятежа в землю начали бить молнии — по всей Ойкумене. В считанные дни города охватили пожары: горел Константинополь, горел Кархедон, горели Александрия и Мемфис, горело все, что вообще может гореть, а иногда — и то, что гореть не может.

Молний было так много, что сам воздух стал другим — насыщенным запахом грозы, хотя и без грозы и вообще без единой капли дождя. А потом пошла волна знамений. То у гончара вся партия глиняной посуды покрывалась ветвистыми узорами[74], то у солдат начинали светиться наконечники копий, а затем пали туманы, и жуткие предзнаменования в виде «крестов смерти» вошли в каждый дом.