Еретик - Андрей Степаненко

Стоило ему подумать, что неплохо бы перекусить, и тарелка сама скользила к нему по столу. Стоило подумать, что судно движется недостаточно быстро, как паруса ту же напонял свежий ветер. Ну, а когда Симон доплыл до Мемфиса, он уже знал: его сил достает не только двигать тарелки, а жалкие остатки сомнений, что небеса зажглись именно по его слову, бесследно рассосались.

Одна беда: ровно по силам возросли и страсти, и вот справиться с собой пока не удавалось. Прежде, где-нибудь в пещерном храме, Симон с легкостью мог отсидеть неделю, месяц, два и ни разу позволить душе даже всколыхнуться рябью. Видимо, потому, — понимал он теперь, — что тогда от него почти ничего не зависело. Но едва он ввязался в по-настоящему крупную игру, как все его олимпийское спокойствие полетело в тартарары — вместе с окружающим его миром.

Проявлялось это пренеприятно. Стоило Симону на миг разгневаться, и от огненной фигуры в небе ушла за горизонт огненная стрела, а через некоторое время землю ощутимо встряхнуло. Стоило Симону загрустить, и солнце мгновенно скрылось в туче серого пепла, и с тех пор почти не появлялось. И так изо дня в день.

Он прошел все возможные стадии — от направленной в небо ярости до ненависти к самому себе. И каждое движение его души мгновенно обрушивалось на землю — то огнем, то градом с голову ребенка. Пожалуй, если бы Симон не был уверен, что Бог сдался на волю мира, который создал, чтобы прийти в мир в теле человека, он бы подумал, что Тот слышит и видит все и отвечает ему той же монетой — один в один. Око — за око. Зуб — за зуб. Но он знал, что Господь сдался.

Понятно, что Симона одолевали и сомнения. Он не понимал, зачем Всевышнему — с его-то ситечком в ноздрях — переживать опыт человека самому. Родиться в теле нового Адама, чтобы быть распятым и принесенным в жертву самому себе, чтобы уже с небес принять эту жертву и простить — наконец-то…

«Зачем?»

Разве что, желая проконтролировать каждый шаг, чтобы пронырливые творения снова не смошенничали?

«Да, и станут ли лучше люди?»

Это был вопрос вопросов, и Симон все чаще и все острее завидовал Амру. Этот варвар искренне полагал, что все человеческое скотство происходит от невежества и загнанности народа. Последователь Абу Касима был яро убежден: дай человеку хотя бы один шанс, хотя бы короткую передышку, и вчерашнее тягловое быдло начнет тянуться к звездам.

«Счастливчик…»

Симон так не думал, весь его опыт говорил: число тянущихся к звездам всегда одно и то же и всегда крайне мало — от силы, один, два человека на племя. Нет, люди стремились к лучшему, как молодой бабуин мечтает когда-нибудь занять место старого, но на большее их воображения, как правило, не хватало.

А потом они пристали к одному из причалов Мемфиса, и Симон почти бегом добрался до храма, расспросил молодых монашков, а уж оттуда на одолженной повозке выехал в поле. Здесь как раз должен был начаться сев, и, разумеется, его соратник был здесь, посреди готового зачать урожай поля с острым каменным ножом в правой руке и орущим младенцем в левой. Под беспрерывный рев ожидающих своей участи и сиплый писк тех, кто уже обрел свою новую судьбу, Филоксен кастрировал первенцев. И земля жадно всасывала жертвенную кровь и благодарно принимала в жертвенные посадочные ямки маленькие, скрюченные кусочки детского мяса.

— Филоксен… — выдохнул Симон и сразу же увидел, что опоздал.

Свечение, то самое свечение вокруг тела и особенно вокруг головы Филоксена, всегда яркое и радужное, практически потухло. В глаза можно было не заглядывать.

Часть четвертая

Кифа действовал предельно осторожно. Его судно давно уже держалось вне пределов видимости Симона, и все-таки монах чувствовал: Симон знает, что он рядом. Неясно, как и откуда, но знает. Совершенно так же Кифа чуял, что Симон знает, что делает, и нужна ему именно Елена.

«А может, он из той самой секты?»

Да, такой вывод напрашивался, но, скорее, Симон в силу своей продажности искал Елену не для себя. На фанатика этот златолюбивый амхарец похож не был.

«Для Ираклия?»

Такой вариант был еще более сомнителен. Ираклий ведь послал на поиски Елены Ахилла, а затем, когда Ахилл погиб, вверх по Нилу прошли несколько имперских судов, по очереди становящихся на прикол в каждом городе. И, само собой, искали они женщину-монашку сорока двух лет. Симону они были, скорее, конкурентами.

«Неужели для Амра?»

Кифа не мог сбрасывать со счетов тот факт, что Симон с Амром о чем-то говорили, и довольно долго. А, если учесть, что разговор этот состоялся почти сразу после исчезновения Елены… короче, здесь было чего опасаться. Кифа знал варваров и прекрасно понимал, что Амр, случись ему узнать ставки, своей выгоды не упустит и Елену присвоит. Чем это кончится в перспективе, не рисковал предположить даже весьма широкий кругозором Кифа.

И лишь одно шло у него, как надо: агентурная работа против империи, и здесь ему словно сам Господь помогал. Во-первых, в каждой эмпории, где останавливался Симон, что-то да происходило, — само собой пугающее. Затем туда же прибывали и люди Ираклия, вносившие еще большую сумятицу, и лишь затем появлялся Кифа. И первым делом он шел на базар.

— Траянский канал в руках аравитян, — говорил он чистую правду, — а недавно Амр вошел в Египет. Ираклий ничего не может сделать. Города сдаются один за другим.

— А что говорит патриарх? — сразу обступали его жители.

— Патриарх сейчас для Ираклия старается, — снова говорил чистую правду Кифа, — а Ираклию деньги нужны — на флот. И пока денег нет, а значит, ваш приход рано или поздно ограбят люди Патриарха.

Люди начинали галдеть, обсуждая эту опасную новость, а Кифа отправлялся далее — по следам Симона и солдат императора. Нет, пока никаких намеков на Елену не наблюдалось, и лишь в Мемфисе что-то определенно стряслось, а Симон наследил, и порядком. Как говорили очевидцы, некий амхарец, обманом взявший в местном языческом храме повозку, убил Филоксена прямо в поле.

— Он просто подошел и легонько толкнул его в грудь… — удивлялись очевидцы, — и наш Филоксен умер! Сразу! Никогда такого не видели…

Кифа понимающе кивал. Он тоже подобного не встречал, — пока не двинулся за Симоном след в след. И чего только, судя по рассказам, этот амхарец не делал! Одним только взглядом двигал по столу тарелки, превращал воду в крепчайшее вино, отчего весь кабак упивался в считанные мгновения, оборачивался вепрем, львом и волком, разрушал здания и даже сбрасывал на землю огненные стрелы повисшего в небе Спасителя.

«Ну, это уже придумано, — думал Кифа, — а вообще с тобой надо быть осторожнее. А там посмотрим, за кем последнее слово останется…»