Еретик - Андрей Степаненко

Священники многозначительно переглядывались; они уже видели главное: Амр — именно то, что нужно.

— А верно люди говорят, что вы не отрицаете Иисуса? — принимались допытываться они.

— Верно, — кивал Амр.

— А почитаете ли вы деву Марию?

— Как же ее не почитать? — удивлялся Амр, — Мариам одна из самых достойных женщин, каких знают люди.

— И Христос для вас имеет только одну природу?

— А зачем ему две? — разводил руками Амр. — Я кого ни спрашивал, мне никто не смог объяснить. Считать, что Бог вошел в него, как в дом, — заблуждение. Вы сами это всем говорите. Думать, что Иисус — Тот Самый, что не нуждается не только в теле, но даже в имени, еще худшая ошибка. Иисус имел и то, и другое. Разве не так?

Священники потрясенно моргали. Аравитяне оказались к ним намного ближе, чем заумные константинопольские философы и еще более странные кастраты из далекого Урбса[69]. И многие, не видя у себя различий с учением Мухаммада, просто объявляли себя мусульманами и переходили под защиту Амра. Оставаться в руках начавшего войну с еретиками патриаршего престола, сейчас было, как никогда прежде, опасно.

Ираклий действовал решительно и по возможности хладнокровно. И само собой он продолжал и продолжал собирать средства для строительства нового военного флота.

— У нас нет столько денег, — привычно упирались аристократы. — Мы на этой войне почти все потеряли.

— Я знаю, — кивал Ираклий, — но если Траянский канал не вернуть, вы потеряете не только индийскую торговлю, но и все остальное.

Уж это они были обязаны понимать.

— Но мы не можем собрать такую сумму так быстро.

— Что ж, и это похоже на правду, — говорил им Ираклий, — но если мы не построим новый флот до окончания паводка, Египет отойдет Амру. А без Египетского хлеба Византии просто не станет.

Зная, как долго до них будет доходить, что ситуация необратимо изменилась, Ираклий подключил к сбору средств и патриарха, и вот здесь стало ясно, что без принуждения в Церкви уже не обойтись.

— Меня просто не слушают, — пожаловался патриарх Пирр. — На Соборе подискутировать готовы, а вот деньги… сам знаешь, у нас каждый епископ — сам себе казначей и сам себе император.

— Что ж, — решил Ираклий, — будем вводить «Экстезис».

— Не примут… — засомневался патриарх.

— Значит, введем силой.

И дело пошло. В считанные недели, где уговорами, где принуждением, а где и военной силой люди патриарха привели привыкших к своеволию священников в повиновение, и в казну начали поступать первые деньги — довольно много. Но Ираклий уже видел — не хватает.

— Смотри сам, император, — выложил перед ним сводку казначей, — складских запасов у нас уже давно нет, и торговать просто нечем. А нет торговли, нет и денег.

— А что итальянские ростовщики? — морщился от ровных столбиков красноречивых цифр Ираклий, — не помогут? Можно и вдвое, и втрое вернуть — лишь бы дали…

— Они все завязаны с Венецией и Генуей, — горько усмехался казначей, — а ты для тамошних купцов — давно лишь помеха.

Ираклий и сам это понимал. По сведениям агентуры, во всех приморских эмпориях и экзархатах прямо сейчас обсуждали две проблемы: кандидатуру нового Папы, и как быстро удастся поставить на место аравитян, когда семья Ираклия падет. В том, что она падет, не сомневался никто.

— Тебя нужно уходить, Ираклий, — прямо сказала императору его последняя жена итальянка Мартина, — и как можно быстрее. Пусть престол займет кто-то, кого они готовы терпеть.

— Ты права, — соглашался и с ней Ираклий, — но вот вопрос: кого оставить вместо себя?

Когда-то он планировал принять сан и уйти, а преемником сделать своего сына Костаса. Наполовину грек, наполовину армянин, Костас устраивал внутри империи большую часть аристократов. Но вот вне империи… там шли совсем другие игры.

— Я бы нашего с тобой сына поставил. Все-таки, он по твоей линии итальянец.

— И думать забудь, — отрезала Мартина. — Он мал, значит, мне придется стать регентшей. А ты сам знаешь, к чему это приведет.

Ираклий покачал головой.

— Армяне не так глупы. Они тебя поддержат.

— Я не армян опасаюсь, — вздохнула Мартина, — с армянами я выросла, уж как-нибудь договориться бы смогла. А вот такие, как Теодор… эти своего шанса не упустят.

И это было правдой. Но вот времени до неизбежного столкновения с Амром оставалось все меньше, а денег все не хватало, и флот еле строился. А потом паводок завершился, и за неделю до рождества Ираклий узнал, что 12 декабря аравитяне — уже посуху — вошли в собственно Египет[70].

Да, он этого ждал, а потому сразу же собрал Сенат и потребовал для себя исключительных полномочий, — предварительные переговоры об этом он вел все последние месяцы. И Сенат, совершенно неожиданно, с небольшим, но достаточным перевесом голосов отказал.

— Вы хоть понимаете, что теперь ждет Византию? — поинтересовался Ираклий.

Лучшие аристократы империи молчали. А через два часа Ираклий узнал, почему потерял несколько жизненно важных голосов.

— Новый Папа избран, — отрапортовал спешно прибывший в Александрию агент.

— Без меня? — удивился Ираклий, — как это может быть?

— Его выдвинул экзарх Равенны, — протянул бумаги агент. — Да-да, Ираклий, это мятеж. И первым делом новый Папа громогласно отверг твой «Экстезис».

Император пролистал донесения и стиснул зубы. Будь его отец, экзарх всего Кархедона помоложе, он бы этого не допустил, но отец был стар и болен. Как запоздало сообщал секретарь Кархедонского Собора, вся итальянская делегация ночью бежала через море Африканское на Сицилию, а оттуда — на материк. И выбранный ею новый Папа — впервые за всю историю — кастратом не был.

— Значит, вы теперь мужчины?.. — пробормотал Ираклий. — Ну, что ж, мужчины, придется мне с вами все сначала проходить. По-мужски.

Симон осознал смысл четвертого ответа Джабраила внезапно.

— Отец и Сын едины, — сказал архангел.

Если понимать это буквально, Бога теперь не было — на все то время, пока он не получил нового воплощения — в Спасителе.

Нет, поначалу Симон лишь рассмеялся пришедшему в голову теософскому трюку, не чем больше он об этом думал, тем лучше понимал, что Джабраил сказал правду. Всевышний и впрямь, уже в силу своего всемогущества мог сделать, что угодно — даже уничтожить себя самого, пусть и на время.

Именно это, судя по всему, и происходило: брошенный на произвол судьбы мир катился в пропасть, а сила, безмерная сила Господа валялась на каждом углу и принадлежала каждому, кто осмеливался ее поднять. Пророки, фокусники, маги и колдуны — никогда прежде эта братия не имела столько сил и влияния. Но самым сильным из всех был двадцать восемь лет державший себя в жесточайшей аскезе Симон.