Возрождение - Стивен Кинг

В Новой Англии было жарко, и в пятницу посадка в портлендском аэропорту получилась необыкновенно тряской из-за воздушных завихрений. На север в округ Касл я ехал медленно, но не из-за пробок. Я просто крутил головой по сторонам при виде знакомых мест – ферм, каменных стен, магазина «У Брауни», уже закрытого и темного, — и не мог на них насмотреться. Как будто мое детство все еще было здесь, едва видное под полупрозрачным куском пластика, который со временем покрылся царапинами и пылью.

Когда вечером я подъехал к дому, уже перевалило за шесть часов. К нему была добавлена пристройка, которая увеличила его чуть ли не вдвое. На подъездной дорожке стояла красная «Мазда», явно взятая напрокат в аэропорту (как и мой «Форд-Эклипс»), а на газоне – грузовик с надписью «Топливо Мортона» на борту. Грузовик был украшен таким количеством цветов и гофрированной бумаги, что напоминал парадную платформу. На передние колеса опиралась большая табличка. На ней было написано:

«Счет: Терри и Аннабел – 35, Кара-Линн – 1! Выигрывают все! Вечеринка здесь! Милости просим!»

Я припарковался, поднялся на крыльцо и уже было хотел постучать, но потом подумал «какого черта, я же здесь вырос» и просто вошел.

На миг я, казалось, прыгнул назад во времени, в те годы, когда мой возраст состоял лишь из одной цифры. Моя семья сидела за столом в гостиной, совсем как в шестидесятые. Они говорили наперебой, смеялись и препирались, передавая друг другу свиные отбивные, пюре и блюдо, накрытое влажным кухонным полотенцем: так когда-то мама накрывала початки вареной кукурузы, чтобы не остыли.

Поначалу я не узнал седовласого мужчину внушительного вида в дальнем конце стола, а сидящий рядом с ним симпатяга-брюнет точно был мне незнаком. Но когда при виде меня «заслуженный профессор» встал со стула и расплылся в улыбке, я понял, что это мой брат Кон.

— Джейми! – крикнул он, и ринулся ко мне, едва не сбив Аннабел со стула. Он заключил меня в медвежьи объятия и осыпал поцелуями лицо. Я со смехом хлопал его по спине. Потом к нам присоединился еще и Терри, обнял нас обоих, и втроем мы неуклюже исполнили эдакий хасидский танец, да так, что пол затрясся. Я видел слезы на лице Кона, и мне самому немножко захотелось всплакнуть.

— Хватит, ребята! – взмолился Терри, не переставая прыгать. – Мы так в подвал провалимся!

Мы попрыгали еще некоторое время. Мне казалось, что по-другому было нельзя. И это было хорошо. Это было правильно.

Кон представил здоровяка, который был моложе его лет на двадцать, как «своего друга с кафедры ботаники Гавайского университета». Пожимая «другу» руку, я подумал, потрудились ли они снять в «Касл-Рок-инн» два отдельных номера. Вряд ли, в наше-то время. Не помню, когда я понял впервые, что Кон – гей; наверное, когда он учился в аспирантуре, а я все еще играл «Страну 1000 танцев» с «Камберлендами» в Мэнском университете. Родители, конечно, узнали гораздо раньше. Поскольку они не придали этому большого значения, то не придали и мы: для детей, мне кажется, негласный пример гораздо полезнее наставлений и поучений.

Лишь однажды я услышал, как отец намекнул на сексуальную ориентацию своего второго сына. Было это в конце восьмидесятых. На меня, должно быть, это произвело большое впечатление, потому что то были мои черные годы, и я старался звонить домой как можно реже. Я хотел, чтобы отец знал, что я все еще жив, но каждый раз боялся, что он услышит в моем голосе нотки близкой смерти, мысль о которой меня уже не пугала.

— Я молюсь о Конни каждую ночь, — сказал отец во время того разговора. – Этот чертов СПИД… Его как будто специально распространяют.

Этой напасти Кон избежал и сейчас лучился здоровьем, но все равно было видно, как он постарел, особенно на фоне сидящего рядом друга с кафедры ботаники. Я вспомнил, как когда-то Кон с Ронни Пакеттом сидели бок о бок на диване в гостиной и пели «Дом восходящего солнца» с потугами на гармонию… до которой им явно было как до Луны.

Наверное, что-то отразилось на моем лице, потому что Кон улыбнулся, вытирая от слез глаза.

— Много воды утекло с тех пор, как мы спорили, кому идти снимать белье с веревок.

— Много, — согласился я и снова подумал о глупой лягушке, которая не понимает, что вода в ее пруду на плите становится все горячее.

К нам присоединилась Дон, дочь Терри и Аннабел, с Карой-Линн на руках. Глазки ребенка были, как когда-то говорила мама, по-мортоновски синими.

— Привет, дядя Джейми. Это ваша внучатая племянница. Завтра ей исполняется год, а еще у нее вырос новый зубик.

— Красавица. Можно мне ее подержать?

Дон застенчиво улыбнулась чужаку, которого видела в последний раз, когда еще носила зубные скобы.

— Можете попробовать, но обычно она начинает рыдать, когда ее берет кто-то незнакомый.

Я взял девочку на руки с намерением ее вернуть при первом же всхлипе. Но его не последовало. Поизучав меня, Кара-Линн протянула ручку и ущипнула меня за нос. И засмеялась. Семейство заахало и зааплодировало. Девочка в испуге покрутила головкой, а потом вновь посмотрела на меня. Глазами моей матери.

И снова залилась смехом.

Вечеринка на следующий день прошла почти в таком же составе, если не считать массовки. Кое-кого я узнал сразу, другие казались смутно знакомыми. Я вдруг понял, что некоторые из этих людей — дети тех, кто когда-то работал на отца. Теперь они сами работали на Терри, чья империя все расширялась. Кроме топливного бизнеса он владел сетью круглосуточных магазинчиков «Быстролавки Мортона» по всей Новой Англии. Плохой почерк, похоже, никак не влияет на успех в делах.

Ресторанщики из Касл-Рока колдовали над четырьмя грилями, раздавая гамбургеры и хот-доги. От обилия салатов и десертов голова шла кругом. Из стальных кегов разливали пиво, из деревянных — вино. Когда я набивал брюхо очередной беконовой калорийной бомбой, ко мне подошел один из продавцов Терри — веселый, пьяный и болтливый. Он сказал, что Терри, кроме прочего, владеет «Сплэш-сити» во Фрайбурге и гоночным треком «Литтлтон» в Нью-Гэмпшире.

— Трек не приносит и цента, — сказал продавец, — но ты же знаешь Терри — он от скорости без ума.

Я вспомнил, как они с отцом трудились в гараже над разными вариациями «Дорожной ракеты» — оба в промасленных футболках и обвисших комбинезонах — и внезапно осознал, что мой братец, эта деревенщина, неплохо поднялся. Возможно, даже разбогател.

Всякий раз, когда Дон с Карой-Линн оказывались рядом, малышка тянула ко мне ручонки. Кончилось тем, что большую часть вечера я протаскал ее на руках, и она в конце концов уснула у меня на плече. Ее отец заметил это и избавил меня от ноши.

— С ума сойти, — сказал он, укладывая девочку на одеяло в тени самого большого из деревьев на заднем дворе. — Она ни с кем так себя не ведет.

Я ответил, что польщен, и поцеловал малютку в покрасневшую от режущихся зубов щеку.

В тот день много говорили о старых временах — байки из тех, что сказочно интересны для участников описываемых событий и чрезвычайно скучны для всех остальных. Ничего из алкоголя я не пил, так что когда все собрались в амбар «Эврика», что находился в четырех милях оттуда, я оказался одним из водителей. Передачи монструозного пикапа, принадлежащего топливной компании, я переключал с трудом — последний раз я водил механику лет тридцать назад, — и мои нетрезвые пассажиры (дюжина, если считать семерых или около того в кузове) всякий раз принимались хохотать, когда я ошибался и машина начинала дергаться. Просто чудо, что никто из них не выпал на дорогу.

Сотрудники сервис-службы оказались там раньше нас, так что к нашему приезду вокруг столь памятного мне танцпола уже стояли столы. Я просто стоял и смотрел на их гладкую деревянную поверхность, пока Кон не встряхнул меня за плечо.

— Что, братик, воспоминания накатили?

Я вспоминал о том, как впервые поднялся на сцену — напуганный до смерти, вонь из подмышек стояла чуть ли не под потолком. И о том, как мама с папой вальсировали под «Кто остановит дождь».

— Даже не представляешь, какие, — ответил я.

— Кажется, представляю, — сказал он и обнял меня. И снова прошептал на ухо:

— Кажется, представляю.

К полудню за столом в доме собралось человек семьдесят; к семи часам в амбар «Эврика» набилось вдвое больше. Вот где пригодились бы волшебные кондиционеры Чарли Джейкобса вместо вяло вращавшихся под потолком вентиляторов. Я прихватил фирменный харлоуский десерт — лаймовое желе с застывшими в нем кусочками консервированных фруктов — и вышел на улицу. Ковыряя желе ложечкой, завернул за угол и оказался у пожарной лестницы, под которой впервые поцеловал Астрид Содерберг. Я вспомнил, как мех капюшона обрамлял идеальный овал ее лица. Вспомнил вкус ее клубничной помады.