Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 15:40 4 июня 1940 года время для репетиций истекло. Эвакуация из Дюнкерка была завершена. 330 тысяч солдат чудесным образом оказались в безопасности.
В переполненной Палате общин премьер-министр поднялся для выступления. Он сделал четыре шага вперед.
Всего он говорил тридцать четыре минуты. Вначале подробно рассказал о ситуации во Франции за последние несколько недель, затем перешел к эвакуации из Дюнкерка. Теперь Уинстон не смягчал правду, говорил честно, живо, не боясь шокировать. Черчилль детально описал силу нацистов и столь же подробно рассказал о подвигах тех, кто отдал свои жизни, защищая порт. Эвакуацию он назвал «чудесным избавлением, ставшим возможным благодаря героизму, непоколебимости, бесстрашию, дисциплине, находчивости, мастерству и несокрушимой преданности наших военных», но тут же подчеркнул: «Эвакуациями войну не выиграть»[473].
Черчилль использовал все приемы риторики, которые знал очень хорошо. Начал он с вопроса к аудитории: «Может ли быть цель, более важная и значимая для общей цели войны, чем эта?» За ним последовало обращение к слушателям: «Только представьте, что именно тогда судьба цивилизации оказалась в руках нескольких тысяч британских пилотов!». Уинстон умело украсил живое описание опасной ситуации поэтическими строками: «Думаю, еще ни разу за всю историю, ни в одной минувшей войне у нашей молодежи не было такого шанса проявить себя. Все подвиги рыцарей Круглого стола и крестоносцев вместе взятые не просто меркнут на этом фоне, но и кажутся безнадежно устаревшими и скучными. Наши с вами современники, совсем еще молодые ребята, день за днем поднимают в небо свои крылатые машины, отправляясь защищать Родину и все, что нам дорого. Они легко и ловко обращаются с техникой, обладающей колоссальной сокрушительной мощью. Этим юным героям удивительно подходят известные поэтические строки:
И каждая заря звала на подвиг,
И каждый подвиг рыцаря творил».
Он говорил о планах вторжения Гитлера, но тут же напомнил народу, что когда-то Наполеон и другие «континентальные тираны» тоже задумывали нечто подобное, но ни разу не добились успеха. И, наконец, он перешел к мощной концовке, над которой так долго работал: «Лично я абсолютно уверен в том, что если каждый из нас старательно исполнит свой долг, если мы не допустим никаких промахов и предпримем все необходимые меры, которые были запланированы и уже начали реализовываться, то мы в очередной раз сможем доказать, что способны отстоять свой родной остров, благополучно пережить все невзгоды и справиться с угрозой тирании, пусть даже эта война продлится не один год и мы останемся совсем одни по эту сторону фронта. Таковы намерения правительства его величества. Такова воля парламента и нации. Британская империя и Французская Республика, объединенные общим делом и общей бедой, будут защищать свою родную землю до последней капли крови, оказывая при этом друг другу всемерную поддержку, как это и должны делать настоящие боевые товарищи. Несмотря на то что обширные европейские территории и многие древние государства уже оказались или вот-вот окажутся в цепких руках гестапо, пав жертвами нацистского режима, мы не должны терять веру в себя. Мы будем биться до конца и на континенте, защищая Францию, и на просторах морей и океанов, и даже в воздухе, где вскоре, я уверен, мы тоже достигнем значительных успехов, – мы будем воевать решительно и напористо и обязательно отстоим свой остров, чего бы нам это ни стоило. Мы будем драться с врагом и на наших берегах, если ему хватит наглости тут высадиться, и на полях и лугах, и среди холмов и гор, и в тесноте городских улиц – мы всюду дадим противнику достойный отпор. Мы ни за что не сдадимся! И даже если (хотя лично я никак не могу в это поверить) какая-то часть Британии или весь наш остров не выдержит натиска нацистов и окажется в голодном рабстве, то остальные земли нашей огромной империи, находящиеся далеко за морем, продолжат наше дело при поддержке и под защитой британского флота до тех пор, пока, Бог даст, Новый Свет не обрушит на врага всю свою силу и мощь, чтобы спасти и освободить Старый Свет»[474].
Эта речь стала настоящим хитом. Сила ее неопровержима, и реакция на нее была потрясающей: несколько членов парламента от лейбористской партии даже разрыдались[475]. Позже Черчилль говорил, что на его плечи легла великая и тяжелая задача – говорить от имени народа Британии, от имени людей «с львиными сердцами», а он всего лишь «был призван, чтобы издать рык»[476]. В этот момент, в самый темный час, рык не мог бы прозвучать громче.
Ключевая фраза «Мы будем драться на наших берегах» была данью памяти другу Черчилля, бывшему лидеру Франции Жоржу Клемансо. Черчилль написал несколько эссе об этом великом человеке, с которым общался на Парижской мирной конференции. Он взял фразу из речи Клемансо, произнесенной в ноябре 1918 года. Тогда Клемансо сказал: «Я буду драться перед Парижем, я буду драться в Париже, я буду драться за Парижем». Тот же прием Уинстон использовал и в своей речи. Как и в знаменитой речи «Кровь, тяжкий труд, слезы и пот», он умело использовал повторение в начале предложений, следующих друг за другом. Сказав «мы будем драться», он подчеркнул, что живет вместе с народом и вместе с ним пройдет весь путь, сколь бы тяжелым он ни был[477].
В эссе «Подмостки риторики» Черчилль писал, что «оратор – это воплощение страстей множества людей»[478]. В этот час он говорил громко, уверенный в том, что народ Британии будет сражаться до конца. Историк Дэвид Каннадайн сказал, что Черчилль выбрал такой язык, потому что он «живо и непосредственно отражал его собственный характер… одновременно простой, пылкий, непосредственный и неспособный к обману или интригам, но в то же время мощный, романтичный, рыцарский, героический, обладающий большим сердцем и очень яркий»[479]. Все эти качества отразились в той речи. Она наполнена чувством и отвагой, но больше всего в ней надежды. Черчилль протянул народу руку, чтобы провести его через тяготы, ожидающие впереди.
Тогда Черчилль был премьер-министром всего двадцать пять дней. На его плечи обрушился тяжкий груз войны, к нему с недоверием относились члены собственного кабинета, но тяжелее всего для него были собственные страхи и сомнения. Однако он двигался
