Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В половине девятого утра 31 мая два самолета «фламинго» вылетели из Лондона в Париж. Телохранитель Черчилля, инспектор-детектив У. Г. Томпсон, вспоминал, что они пролетали над огромными массами беженцев. Все свое имущество люди везли на повозках, в колясках, несли на спинах. Все спешили как можно быстрее уйти подальше от линии фронта[449]. В Париже с Черчиллем летели генерал Исмей и, что было довольно неожиданно, Клемент Эттли. Лорд – хранитель печати впервые оказался за столом переговоров. Исмей позже вспоминал, что он был смелым, мудрым, решительным и абсолютно преданным Черчиллю. Это был абсолютно цельный человек, чуждый каких-либо персональных амбиций[450].
Когда Верховный военный совет собрался, Черчилль сосредоточился на эвакуации из Дюнкерка. Он сказал, что к полудню 165 тысяч человек уже эвакуированы морем. Рейно обратил внимание на неравенство в цифрах: из 220 тысяч британских солдат в Нидерландах 150 тысяч было эвакуировано, тогда как из 200 тысяч французов эвакуировалось лишь 15 тысяч. Рейно считал, что для успокоения общественного мнения во Франции следует активизировать эвакуацию французов, иначе народ сделает неблагоприятные выводы. Черчилль попытался объяснить, что главная причина, почему британцы в первую очередь вывозят собственных людей, заключается в том, что в Дюнкерке находилось много служб связи и других тыловых служб, и вывезти их можно было немедленно. Что касается боевых частей, то здесь диспропорция не столь велика. Поскольку французские войска еще не получили официального приказа об эвакуации, как британцы, Черчилль заявил, что это и есть одна из главных причин его приезда в Париж он хотел удостовериться, что французские войска получили те же приказы, что и британские[451].
Военный совет счел, что Дюнкерк не удастся удержать долее 48 часов по причине растущего дефицита воды, провианта и боеприпасов. Черчилль признался, что британское правительство было вынуждено приказать лорду Горту эвакуировать боеспособные части раньше раненых, хотя много тысяч раненых находится внутри периметра. Только жестокие обстоятельства войны заставили отдать такой приказ во имя спасения будущего. Эвакуация шла тяжело, несмотря на ожидания, что удастся вывезти весь 200-тысячный корпус. Британцы потеряли все свое вооружение за исключением легкого стрелкового и личного. Рейно поблагодарил Черчилля и с похвалой отозвался о британской армии, прекрасно организовавшей эвакуацию. Но он был убежден, что, как только ситуация на Северо-Восточном фронте разрешится, Германия вновь предпримет наступление на юг по линии Соммы и Эна и просил, чтобы по завершении операции на севере вся мощь британской авиации была переброшена на новый фронт вместе с теми войсками, которые Великобритания сможет предоставить. Черчилля теперь больше заботила оборона Британии. Он ответил, что, пока не станет окончательно ясно, какие силы удалось вывезти с севера, невозможно определить, какие британские сухопутные войска можно будет направить[452].
Несмотря на позитивную оценку ситуации, вселяющую надежду, Рейно сохранял пессимистический, пораженческий настрой. Черчилль сделал последнюю попытку укрепить дух союзника. «Он не мог поверить, что германская армия так же сильна, как французская. Если союзникам удастся выдержать это лето, Британия станет основным участником войны… Союзники должны единым и нерушимым фронтом выступить против всех своих врагов… Англия не боится вторжения и будет ожесточенно сопротивляться ему в каждом городке и каждой деревушке. Чтобы оказать такое сопротивление, ей понадобится армия. Как только ее насущные и экстренные потребности будут удовлетворены, баланс британских вооруженных сил будет в полном распоряжении ее французских союзников.
В сложившейся ситуации очень важно, чтобы Англия и Франция находились в тесном сотрудничестве. Тем самым они обеспечат высокий моральный дух. Черчилль был абсолютно убежден, что им нужно продолжать сражаться, чтобы победить. Даже если кто-то из них потерпит поражение, другой не должен прекращать борьбы. Британское правительство готово вести войну из Нового Света, если в результате катастрофы Англия падет. Нужно сознавать: если Германия победит кого-то из союзников или сразу обоих, она не проявит милосердия: эти страны навечно останутся вассалами и рабами. Пусть лучше цивилизация Западной Европы со всеми ее достижениями придет к трагическому, но величественному концу, чем две великие демократии покорятся, лишенные всего, что делает жизнь достойной. Таково было твердое убеждение всего британского народа, и он сам объявит об этом на заседании британского парламента в ближайшие дни»[453].
Хотя никто этого не знал, Черчилль, во имя блага Франции, только что отрепетировал черновой вариант речи, которая навеки прославит его имя.
Эттли, глубоко тронутый услышанным, добавил, что «он совершенно согласен со всем сказанным господином Черчиллем. Британский народ уже осознал опасность, с которой они столкнулись, и понял, что в случае победы Германии все, ради чего они трудились, будет разрушено. Немцы убьют не только людей, но и идеи. Наш народ преисполнен решимости, как никогда в истории»[454].
Рейно было нечего сказать. Он поблагодарил Черчилля и Эттли за поддержку, за то, что, если Франция падет, Британия не прекратит борьбу. Сказав, что две страны никогда еще не были так близки, он завершил заседание.
Известий из Парижа нервно ожидал лорд Галифакс. Британский посол во Франции, сэр Рональд Кэмпбелл, сразу же написал ему, чтобы сообщить, что Черчилль прибыл «в очень важный психологический момент, и его визит был чрезвычайно ценен»: «Он прекрасно справился с французами. Он расскажет вам об этом гораздо лучше, чем я в письме. Могу лишь сказать, что в конце заседания Верховного военного совета он произнес замечательнейшую речь о несокрушимой воле британского народа, который будет сражаться до конца и продолжит сражаться, не покорившись поработителям»[455].
Меньше всего Галифакс хотел услышать подобное. Только вчера он записал в дневнике после вечернего заседания военного кабинета, что никогда еще не встречал такого беспорядочного ума, как у Уинстона, и что он пришел к заключению, что его мыслительный процесс происходит через речь. Поскольку такой подход полностью противоположен его собственному, это очень раздражает[456].
Галифакс очень точно оценил мыслительный процесс Черчилля, но глубоко ошибался, называя его ум беспорядочным. После выступления в Палате общин 28 мая, когда он пообещал выступить вновь через неделю, ум Черчилля занимался только созданием порядка – порядка слов. Наблюдение посла Кэмпбелла, а не оценка Галифакса более соответствуют действительности. И это возвращает нас к старому другу Черчилля, Цицерону.
В книге De Inventione («О нахождении материала») Цицерон писал
