Дьюма-Ки - Стивен Кинг

– Конечно, – кивнул я. – Для этого и приехал.

– Когда я говорю – правдивость, я подразумеваю – красота.

– Джон Китс, – вставил Уайрман. – «Ода греческой вазе». «В прекрасном – правда, в правде – красота, Земным одно лишь это надо знать». Давненько сказано, но ничуть не устарело.

Наннуцци не обратил внимания на его слова. Наклонившись над столом, он смотрел на меня.

– Для меня, мистер Фримантл…

– Эдгар.

– Для меня, Эдгар, в этом и смысл искусства, и единственный способ его оценки.

Он улыбнулся – чуть виновато, как мне показалось.

– Видите ли, я не хочу много думать об искусстве. Не хочу его критиковать. Не хочу посещать симпозиумы, слушать выступления, обсуждать их на коктейль-пати… хотя иногда мне приходится все это делать. Такая работа. А чего я хочу, так это схватиться за сердце и пасть ниц, увидев настоящую красоту.

Уайрман расхохотался и тоже вскинул обе руки.

– Именно так! Я не знаю, успел ли тот парень упасть, схватившись за сердце, но вот за чековую книжку он точно схватился.

– Я думаю, душой он упал, – ответил Наннуцци. – Думаю, они все упали.

– Если на то пошло, я тоже так думаю, – кивнул Уайрман. Он больше не улыбался.

Наннуцци по-прежнему смотрел на меня.

– Не говорите о подручных средствах. То, к чему вы стремитесь в этих картинах, совершенно очевидно: вы ищете способ по-новому взглянуть на самое популярное и банальное зрелище Флориды – тропический закат. Вы пытались по-своему обойти клише.

– Да, где-то вы правы. Вот я и копировал Дали…

Наннуцци замахал рукой.

– Ваши картины не имеют ничего общего с Дали. И я не собираюсь обсуждать с вами направления живописи, Эдгар, или использовать слова, оканчивающиеся на «изм». Вы не принадлежите ни к одной школе живописи, потому что просто не знаете об их существовании.

– Я разбираюсь в строительстве домов.

– Тогда почему вы не рисуете дома?

Я покачал головой. Мог бы сказать ему, что такая мысль никогда не приходила в голову, но в моих словах было бы больше правды, если б я сказал, что моя отсутствующая рука как-то до этого не додумалась.

– Мэри права. Вы американский примитивист. В этом нет ничего зазорного. Бабушка Мозес была американским примитивистом. И Джексон Поллок[83]. Речь о том, Эдгар, что вы талантливы.

Я открыл рот. Закрыл. Просто не знал, что сказать. На помощь пришел Уайрман.

– Поблагодари человека, Эдгар.

– Спасибо вам.

– Не за что. И если вы захотите выставляться, Эдгар, пожалуйста, в первую очередь загляните в «Скотто». Я предложу вам лучшие условия на всей Пальм-авеню. Обещаю.

– Вы шутите? Конечно, я первым делом приду к вам.

– И, разумеется, я изучу контракт. – Уайрман ослепительно улыбнулся.

Наннуцци ответил тем же.

– Я буду этому только рад. Но вы обнаружите, что изучать будет особо нечего. Наш стандартный контракт с новичком занимает полторы страницы.

– Мистер Наннуцци, – сказал я. – Просто не знаю, как мне вас благодарить.

– Вы уже отблагодарили. Я сжал сердце, то, что от него еще осталось, и пал ниц. И еще один момент, пока вы не ушли. – Он нашел на столе блокнот, что-то написал, вырвал листок, протянул мне, как врач протягивает пациенту рецепт. Написал одно слово большими, наклонными буквами, и даже выглядело оно, как слово на рецепте: ЛИКВИН.

– Что такое ликвин? – спросил я.

– Консервант. Предлагаю вам наносить его бумажным полотенцем на все законченные работы. Оставьте сохнуть на двадцать четыре часа. Потом нанесите второй слой. И ваши закаты останутся яркими и чистыми на века. – Он смотрел на меня так серьезно, что я почувствовал, как желудок ползет вверх. – Я не знаю, заслуживают ли они такой долгой жизни, но, может, и заслуживают. Кто знает? Может, и заслуживают.

viii

Мы пообедали в «Зории», ресторане, о котором упомянула Мэри Айр, и я позволил Уайрману до обеда угостить меня бурбоном. Впервые после несчастного случая я выпил крепкий напиток, и он так странно на меня подействовал. Все вокруг стало ярче – и свет, и цвета. Заострились все углы – дверей, окон, даже согнутые локти проходящих официантов, и эти острия, казалось, могли рвать воздух и впускать более темную, густую атмосферу, плотностью не отличимую от сиропа. Рыба-меч, которую я заказал, таяла на языке, зеленые фасолины хрустели на зубах, крем-брюле так насыщало, что доесть его не представлялось возможным (но не представлялось возможным и оставлять недоеденной такую вкуснятину). Разговор шел веселый. Мы то и дело смеялись. Но все-таки мне хотелось, чтобы трапеза закончилась. Голова по-прежнему болела, правда, пульсирующая боль сместилась к затылку. Отвлекали автомобили, которые катили по Главной улице бампер к бамперу. Каждый гудок звучал злобно и угрожающе. Я хотел вернуться на Дьюму. Мне недоставало темноты Залива и спокойного разговора ракушек подо мной. Хотелось лечь в кровать. Я – на одной подушке, Реба – на другой.

И к тому времени, когда официант подошел, чтобы спросить, не хотим ли мы еще кофе, Джек практически в одиночку поддерживал разговор. Состояние гипервосприятия, в котором я пребывал, позволяло увидеть, что не только мне требуется смена обстановки. С учетом царящего в ресторане полумрака и исходного темно-бронзового цвета лица Уайрмана я не мог сказать, какую часть загара он потерял, но вроде бы немалую. И его левый глаз вновь начал слезиться.

– Только чек, – ответил официанту Уайрман, потом сподобился на улыбку. – Извините, что прерываю праздник, но я хочу вернуться к моей даме. Если вы не возражаете.

– Я только за, – ответил Джек. – Поесть забесплатно, да еще приехать домой к выпуску спортивных новостей? От такого не отказываются.

Мы с Уайрманом ждали у ворот гаража, куда Джек пошел за арендованным мини-вэном. Света на улице было побольше, но цвет лица моего нового друга мне по-прежнему совершенно не нравился. В отсвете ярких ламп гаража кожа выглядела чуть ли не желтой. Я даже спросил, как он себя чувствует.

– Уайрман прекрасно себя чувствует. У мисс Истлейк выдалась череда тяжелых, беспокойных ночей. Она звала сестер, звала отца, просила принести ей все, что только можно, за исключением разве что манны небесной. Как-то это связано с полнолунием. Логики в этом нет, но тем не менее. Зов луны слышен на определенной длине волны, и на нее может настроиться только поврежденный мозг. Но теперь луна входит в другую фазу, и мисс Элизабет снова будет спать. То есть буду спать и я. Надеюсь.

– Хорошо.

– На твоем месте, Эдгар, я не отвечал бы сразу на предложение галереи. Подумал бы, и не один день. И продолжай рисовать. Ты, конечно, трудишься как пчелка, но я сомневаюсь, что тебе хватит картин для…