Дьюма-Ки - Стивен Кинг

– Подвинься.

Он отступил в сторону, потянув за собой тележку, и я смог пройти в «Розовую малышку». Джек все смотрел на картины.

– Джек, этот парень в «Скотто» действительно специалист? Ты уверен?

– Мама говорит, что да, и мне этого достаточно. – Из чего следовало: раз достаточно ему, хватит и мне. Я полагал, что это справедливо. – Она ничего не сказала мне о двух других владельцах галереи – думаю, их еще двое, – но она говорит, что мистер Наннуцци знает свое дело.

Джек позвонил в галерею, чтобы оказать мне услугу. Меня это тронуло.

– А если ему не понравятся эти картины, – закончил Джек, – тогда он – дятел.

– Ты так думаешь?

Он кивнул.

Снизу донесся голос Уайрмана.

– Тут-тук! Я готов отправиться на экскурсию. Планы не изменились? У кого бейдж с моей фамилией? Брать с собой ленч?

vi

Я представлял себе лысого худого профессионала со сверкающими карими глазами (эдакую итальянскую версию актера Бена Кингсли), но Дарио Наннуцци оказался вежливым толстячком сорока с небольшим лет, без малейшего намека на лысину. Я, правда, сосредоточил все внимание на его глазах. Они ничего не упускали. И я заметил, как однажды они раскрылись шире (чуть-чуть, но точно раскрылись), когда Уайрман развернул последнюю написанную мной картину «Розы, растущие из ракушек». Картины расставили вдоль дальней стены галереи, в которой на тот момент экспонировались фотографии Стефани Шачат и картины маслом Уильяма Берры. Я подумал, что такого уровня мастерства мне не достичь и за сто лет.

Хотя не следовало забывать про раскрывшиеся чуть шире глаза мистера Наннуцци.

Он прошелся вдоль выставленных в ряд картин, от первой до последней. Потом прошелся вновь. Я понятия не имел, хорошо это или плохо. К своему стыду, признаюсь, что до этого дня никогда не бывал в художественной галерее. Повернулся к Уайрману, чтобы спросить, что он думает по этому поводу, но Уайрман отошел в сторону, о чем-то тихонько разговаривал с Джеком, и оба наблюдали за Наннуцци, разглядывающим мои картины.

Как я понял, разглядывал не только он. Конец января – горячая пора для художественных салонов западного побережья Флориды, и в достаточно просторной галерее «Скотто» околачивалось с дюжину зевак (Наннуцци позже найдет им куда более достойное определение – «потенциальные постоянные покупатели»). Они разглядывали георгины Шачат, великолепные, но знакомые всем туристам европейские виды Уильяма Берры и несколько причудливых радостно-взволнованных скульптур, которые я упустил из виду, разворачивая собственные творения. Их автором был Давид Герштейн.

Поначалу я подумал, что именно скульптуры (джазовые музыканты, веселящиеся пловцы, сценки городской жизни) привлекают внимание заглянувших в галерею людей. Действительно, некоторые смотрели на них, но большинство не удостоило и взглядом. Потому что все разглядывали мои картины.

Мужчина, как говорят флоридцы, с мичиганским загаром (под этим подразумевается или молочно-белая кожа, или обожжено-красная, как у вареного рака), похлопал меня по плечу свободной рукой. Пальцы второй руки переплелись с пальцами жены.

– Вы знаете, кто их нарисовал? – спросил он.

– Я, – сорвалось с моих губ, и я почувствовал, что краснею. Будто признался в том, что последнюю неделю или даже чуть дольше скачивал фотографии Линдсей Лохан[80].

– Здорово у вас получается, – тепло похвалила меня женщина. – Вы собираетесь выставляться?

Теперь они все смотрели на меня. Как могут смотреть на только что доставленную рыбу фугу, чтобы понять, подойдет ли она для sushi du jour[81].

– Не знаю, собираюсь ли я проставляться. Выставляться. – Я почувствовал, что прилившей к лицу крови прибавилось. Крови стыда, что было плохо. Злой крови – еще хуже. Если бы злость выплеснулась, то злился бы я на себя, но другие люди этого знать не могли.

Я открыл рот, чтобы разразиться тирадой, закрыл. «Говорить нужно медленно», – подумал я, сожалея, что со мной нет Ребы. Эти люди восприняли бы художника с куклой как норму. В конце концов, они пережили все выходки Энди Уорхола.

«Говорить нужно медленно. Я могу это сделать».

– Я хочу сказать, что пишу картины недавно, поэтому не знаю, в чем состоит процедура.

«Прекрати обманывать себя, Эдгар. Ты знаешь, что их интересует. Не картины, а пустой рукав. Ты для них – Однорукий художник. Так чего бы тебе не прекратить треп и не послать их куда подальше?»

Нелепое умозаключение, само собой, но…

Но теперь уже все посетители галереи стояли вокруг. Те, кто ранее разглядывал цветы мисс Шачат, подтянулись из чистого любопытства. Мне такое было знакомо. Я на доброй сотне стройплощадок видел, как люди собираются, чтобы подглядывать в дырки в дощатых заботах.

– Я скажу вам, в чем состоит процедура, – заговорил другой мужчина с мичиганским загаром. С большим животом, синими прожилками на носу, выдающими пристрастие к джину, и в яркой рубашке чуть ли не до колен. Белые туфли цветом не отличались от идеально причесанных седых волос. – Она простая. Включает в себя два этапа. Этап первый – вы говорите мне, сколько хотите получить вот за эту картину. – Он указал на «Закат с чайкой». – Этап второй – я выписываю чек.

Маленькая толпа рассмеялась. Дарио Наннуцци – нет. Он подозвал меня.

– Извините, – сказал я седовласому.

– Ставка только что возросла, – заметил кто-то, обращаясь к нему же, и снова все засмеялись. Седовласый тоже, но так-то невесело.

Мне казалось, что все это происходит во сне.

Наннуцци улыбнулся мне, потом повернулся к посетителям, которые все еще смотрели на мои картины.

– Дамы и господа. Мистер Фримантл приехал сюда не для того, чтобы что-нибудь продать. Он хочет услышать мнение специалиста о своем творчестве. Пожалуйста, уважайте конфиденциальность наших отношений и позвольте мне выполнить мои профессиональные обязанности. – «И что бы это значило?» – ошеломленно подумал я. – Позвольте предложить вам продолжить осмотр выставленных работ, а мы ненадолго вас покинем. Мисс Окойн, мистер Брукс и мистер Кастельяно с радостью ответят на все ваши вопросы.

– Мое мнение – ты должен заключить договор с этим человеком, – сказала строгого вида женщина с седеющими волосами, забранными в пучок на затылке, и остатками былой красоты на лице. Ее слова вызвали аплодисменты. Ощущение, что все это – сон, усилилось.

Утонченный, прямо-таки прозрачный молодой человек выплыл из двери, ведущей в служебные помещения. Вероятно, его вызвал Наннуцци, но будь я проклят, если знал как. Они коротко переговорили, и молодой человек достал из кармана рулон наклеек. Каждая – овальная, с тремя вытесненными серебром буквами «НДП» – не для продажи. Наннуцци оторвал одну наклейку, нагнулся над первой картиной, потом замялся и с упреком посмотрел на меня.