Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820 - Александр Александров

— La grande nation! Le grand homme! Le grand siecle! — вскричал Батюшков и добавил по-русски с печалью: — Все пустые слова, мой друг, которыми пугали нас гувернеры! Все те же иезуиты. — Он погрыз косточку, оставшуюся от индюка.

— Да! — радостно вскричал в ответ Verry, поняв только французские его фразы. — Великий народ! Великий человек! Великий век!

И приказал принести еще шампанского за свой счет. Он, кажется, и сам уже был пьян.

Пьян был и Батюшков, он с грустью прошептал арфистке:

— Если ваш великий актер Тальма учил сидеть Наполеона, а моего приятеля Василия Львовича Пушкина правильному французскому произношению, то, может быть, он научит меня обращаться с женщинами? А? Я ему хорошо заплачу…

Последнее сказал он, разумеется, спьяну, поскольку был небогат и довольствовался обыкновенным жалованьем.

— Я тебя научу, милый, — сказала ему арфистка. — И будет это стоить не так дорого, как у Тальма!

Они вывалились от ресторатора ночью: в аркадах горели зеркальные фонари, как картины светились окна антикварных лавок, украшенных дорогими вещами — золотом, тяжелыми бронзами, серебром, драгоценностями, цветастыми шалями и коврами, старинными портретами в золоченых рамах. Сквозь пелену мелкого дождичка все искрилось и отражалось в мириадах капель, висевших повсюду, где они могли висеть. Маленький Пипинька еле стащил вниз большую арфу, но тут им, к счастью, подвернулся потрепанный парижский клошар, предложивший свои услуги носильщика, и помог донести арфу до гостиницы.

Полночи белая пышная арфистка копошилась над ним, мудрила, взбадривала, привораживала по-французски, но потухшая от возлияний и усталости плоть иногда вздрагивала, но не возвращалась к жизни.

— Сыграй мне что-нибудь! — попросил Батюшков, и голая арфистка села у инструмента.

Через некоторое время под звуки арфы он заснул мертвым сном, каким спят после маршей и сражений. Наутро, встав с распухшей головой и расплатившись с сударыней, которая даже утром оказалась совсем недурна, покинул Батюшков номер Hotel de Suede.

Едва ли не в тот же день последовало разрешение от государя господам офицерам ходить по Парижу в штатском, чтобы не было стычек между горожанами и пьяными офицерами. У многих штатского не оказалось при их походной жизни, и парижские портные получили большие заказы от русских молодых людей. Цены на мужскую одежду взлетели в одночасье. К слову сказать, французские торговцы были расторопны и сообразительны, как и все торговцы в мире, с русских они буквально за все научились драть в три-четыре раза дороже, чем с французов. Проведя в первый день в Париже не более двадцати часов, позавтракав в Шартрском кофейном доме фрикасе из цыпленка a la Marengo под очень недурное вино из южной Франции, Батюшков вместе с корпусом через Аустерлицкий мост выбыл из Парижа.

Вернувшись через неделю в Париж из замка на берегу Сены, куда переместился их корпус, Батюшков уже не стал посещать Пале-Рояль, а первым делом отправился к букинистам, которых приметил раньше. В этот ранний час букинисты только раскрывали на набережных свои железные ящики, запертые на большие висячие замки, развешивали на шестах раскрашенные гравюры. Он шел вдоль Сены, прицениваясь к книгам: покупателей было немного, и книги оказались намного дешевле, чем в Петербурге. Он снова вспомнил Василия Львовича, который составил в Париже прекрасную библиотеку, сгоревшую потом в московском пожаре. Поболтал с букинистом, который был удивлен его знанием французских изданий и французского языка, купил зачем-то «Медали в царствование Людовика XV» в четверть листа всего за один франк; это была прекрасно изданная книга, и он не смог удержаться. Отчего-то вспомнил он и рассказал букинисту про библиотеку Бутурлина в Москве, в которой ему пришлось раз-другой побывать, — теперь ее нет, как нет и других удивительных библиотек в сгоревшей Москве.

— Разве я знаю французский, как знает его граф Дмитрий Петрович?! В Париже, кажется, Дидотом, был издан «Телемак» Фенелона. Особое издание отличалось типографской роскошью — прихоть издателя.

— О! Я знаю. Вы хотите его купить? Завтра книга будет ваша! — обрадовался букинист.

— Я думаю, она мне не по карману, благодарю вас. Издание это замечательно было тем, что Дидот полагал, будто в нем нет ни единой опечатки, и потому оповестил во всех европейских газетах, что за каждую опечатку платит по сто червонцев. Ни в Лондоне, ни в самом Париже не удалось напасть на след опечатки. Один только наш граф Бутурлин отыскал пять опечаток и поручил издателю 500 червонцев раздать бедным землякам его.

— Дидот, я думаю, — улыбнулся букинист, — этого пожелания не исполнил.

Забавный человек, этот граф Дмитрий Петрович Бутурлин, жил в Немецкой слободе в большом доме. Библиотека его располагалась в трех поместительных залах на первом этаже, рядом был еще и физический кабинет. Попасть в нее по рекомендации не представляло труда; граф охотно делился своими сокровищами, у него постоянно трудились посетители, для них и зимой в библиотеке было хорошо натоплено, но, как настоящий библиоман, он держался правила: никогда не выпускать из дома ни единой книги. Василий Львович, как и все семейство Пушкиных, близкий дому графа, еще до знакомства Батюшкова с ним предупредил: «И не вздумай просить книги, не даст!» Когда, по каким-либо уважениям, он не признавал возможным отказать лицу, просившему его одолжить книгою для прочтения, он тянул время, пока не покупал другой экземпляр этой книги, и его отдавал на жертву просителю, свято соблюдая неприкосновенность своего книгохранилища. В страсти его к книгам была и другая отличительная черта, весьма редкая для библиомана: он сам читал их и даже на разных языках. Книжная память его была изумительна: он помнил, на какой странице находились мало-мальски любопытные и замечательные слова. Он твердо знал разнообразные местные наречия итальянского и французского народонаселения, знал наизусть, до малейшей подробности, топографию Рима, Неаполя, Парижа и удивлял иностранцев своим энциклопедическим всеведением: слушая его, они думали, что он много времени прожил в той или другой местности, ибо знал диалекты, и едва верили, когда граф признавался им, что он не выезжал еще из России.

Трижды пришлось Батюшкову в 1813 году проехать через сгоревшую Москву, и каждый раз он вспоминал Бутурлина и его библиотеку с чувством почти родственной потери.

Букинист спросил его, в каких войсках он служит, поскольку Батюшков был в штатском.

— Гренадерский корпус генерала Раевского.

— А хотите свежий анекдот: у английского генерала спросили французские маршалы, что ему больше всего понравилось в Париже? «Русские гренадеры», — отвечал тот.

Батюшков рассмеялся.

— А вы не носите вашей формы, — с укоризной заметил букинист.

— Чтобы не докучали женщины, — отвечал Батюшков. — Женщина мешает войти во врата учености.

Настал черед улыбнуться и парижанину.

— А кстати, где мне найти самого Дидота? Я хотел бы посмотреть его новые издания.

— Нет ничего проще, только перейти через Королевский мост.

С моста Пон-Рояль открылся ему незабываемый вид на город. Дворцы Тюильри и Лувр с одной стороны Сены, а с другой — дворец Пале-Бурбон и великолепные особняки. Он прогулялся среди аристократов и знати по старой, высаженной еще в семнадцатом веке, вязовой аллее Ле-Кур. Двухсотлетние раскидистые вязы покрывались зеленовато-голубоватой дымкой проклевывавшихся почек.

Самого Дидота на месте не оказалось, и, поговорив с его поверенным и полюбовавшись изданиями Лафонтена и Расина, изданных фирмой еще в начале века, Батюшков узнал ненароком от собеседника, что завтра, в 3 часа пополудни Парижская академия будет иметь торжественное заседание и на него возможно попасть каждому, достаточно лишь купить билет.

Парижскую академию, кроме него, оказалось, захотели посетить и русский император с прусским королем, но капитан императорской службы Константин Батюшков прибыл немного ранее. Пробираясь по залу, полному отборной парижской публики, он пристроился за табуретом какой-то любезной дамы, которая сама его пригласила, и осмотрелся. В крестообразной зале по углам находящейся в центре ротонды находились ниши с четырьмя статуями великих людей: Сюлли, Монтескье, Фенелона и Боссюета. От ротонды возвышался амфитеатр, где среди зрителей находился Батюшков, а места в самой ротонде предназначались для членов академии и для почетных гостей.

— Вон тот старик с красной лентой, это Сегюр. Рядом Буфлер, по левую руку — Сикар… — бросала ему через плечо дама.

— А где Парни, Фонтень? — поинтересовался Батюшков.

— Не видно, — пожала плечами дама.

Вскоре в ротонду под приветственные крики публики взошли император Александр и прусский король, с ними был и генерал Остен-Сакен, генерал-губернатор Парижа.