Миссия"Крест Иоанна Грозного" - Андрей Онищенко

Варвара говорила это спокойно и сдержанно, словно речь шла о самом обыденном, голос ее был мягким, обволакивающим и успокаивающим. Под действием ее гипнотического голоса Феклуша находилась, словно в тумане. Обращение к неведанным силам пугало ее. Духовное воспитание, полученное от отца-священника в детстве, запрещало даже в мыслях думать о "бесовском" способе, но женское коварство и неразделенная любовь говорили ей другое. Внезапно в голове родилась кощунственная мысль, словно кто-то нашептывал ей ее на ухо:

– Попробуй! А может и впрямь поможет?

Цепляясь за соломинку и отгоняя от себя последние сомнения по этому поводу, Феклуша спросила:

– Ты это серьезно, Варвара?

– А как ты думаешь? Разумеется, серьезно. Опоить мужика самое милое дело.

– И что, получится?

– Конечно. Станет ласковый и пушистый, словно домашний котенок. Глазом моргнуть не успеешь, и он у твоих ног. Главное, чтобы он не знал об этом.

– А ты умеешь варить это зелье?

– Что ты? Господь с тобой, деточка, я еще не хочу в аду гореть.

– А что будет со мной, ведь Господь меня накажет? Я боюсь, – честно призналась Феклуша.

– А остаться старой девой ты не боишься?

– Но ведь это грех? Бог, он ведь все видит!

– Да разве это грех, Феклуша? Грех, это наведение порчи, когда хочешь жестоко отомстить, и человеку через это дело становится худо или совсем извести его. А тут, дело чистое, я бы сказала даже светлое и угодное высшим силам. Ну что тут плохого, когда создается новая семья, ты просто открываешь ему глаза, и не собираешься причинять ни какого вреда. Ты вроде как снимаешь с его глаз завесу, а грех, если он все же здесь и есть, ляжет на плечи того, кто сварит это зелье. Ну, я тебе сказала все, а ты хорошо подумай, прежде чем принять решение, Феклуша.

– А где же найти колдунью? Может, ты знаешь, Варвара?

– Слыхала я про одну ведьму. Кстати, живет она неподалеку от деревеньки твоей старшей сестрицы, за лесом на болоте. Только она просто так за красивые глазки ни чего не делает.

– Я понимаю Варвара, у меня есть, все отдам, только сведи меня с ней.

– Да как же я тебя с ней сведу? Пешком мы туда ни как не доберемся.

– Что же делать, Варварушка, помоги родненькая! Век не забуду! Всю оставшуюся жизнь Богу за тебя молиться стану.

От безысходности Феклуша снова заплакала. Горькие слезы градом катились из ее глаз.

– Да не реви ты! Перестань, дай сообразить.

Феклуша потрясла головой в знак согласия и постаралась взять себя в руки.

– Ты вот что, главное о нашем разговоре ни кому не сказывай. Про это должны знать только мы с тобой. Сейчас дороги плохие, кругом беспутица, но не сегодня так завтра мороз все же ударит да скует своими оковами землицу. Ты заранее уговори Любаву да возьми у нее разрешение навестить старшую сестрицу, скажи, так, мол, и так, хочу перед Рождеством у нее погостить денек другой да на племянников полюбоваться. В этом нет ни чего предрассудительного. А на обратной дороге мы и заедем к этой ведьме да проблемку твою там и разрешим. Бог даст, все у нас получится. А сейчас иди к себе, а то Любава учует неладное…

Весь следующий день, Феклуша не выходила из дома, терзаясь в сомнениях. Она мечтала вырвать у судьбы кусочек своего женского счастья, но боялась получить его таким путем. Вконец измучавшись, она упала на колени перед образом Богоматери и стала горячо молиться. Постепенно образ любимого мысленно появившийся у нее перед глазами вытеснил лик Святой Девы. Поймав себя на мысли, что она не молится, а опять думает об Илье, Феклуша сбросила наваждение и обратно обратилась к Богоматери:

– Дева Мария, разреши мои сомнения, помоги мне. Он не любит меня. Он богат, знатен, красив и статен и я не нужна ему. Я искренне люблю его таким, какой он есть и готова любить его и в горе и в бедности. Может быть, если бы он стал калекой убогим и бедным, то тогда полюбил бы меня? Ой, Господи, что я говорю, прости меня Святая Дева за мой язык, я не желаю ему зла…

Феклуша долго молилась. Успокоение в ее истерзанную душу ни как не приходило, лик Святой Девы безмолвно смотрел с иконы на нее глазами полными печали. Наконец, Феклуша встала с колен и подошла к окну. Она приняла решение, как нелегко оно досталось ей, она выстрадала его и, отбросив последние сомнения, Феклуша с взглядом полным решимости, отправилась к Любаве.

Матушка Любава занималась своим привычным делом, а именно как всегда, пилила мужа.

– Что сиднем сидишь, бездельник. Другие мужья к Рождеству своим женам подарки дорогие готовят, а от тебя разве дождешься? Дети и те, полуоборванные ходят. Постыдился бы, а тебе хоть бы хны! Старшего то, Николушку, уже определять надобно, а ты до сих пор не поговорил на счет него в епархии, о чем думаешь только. Вон у Дашки, сестрицы моей старшей, все как у людей, и муж, и дети и добро на черный день успевают наживать, а ты, размазня, прости Господи…

Отец Мирон молча выслушивал ежедневные упреки жены, он прекрасно знал, что Любаву хлебом не корми, только дай оторваться на ком-нибудь. Крутой норов жены ему, как ни кому был хорошо известен. На заре своей молодости, Мирон брал себе в жены ни какого-нибудь морального урода, а с виду приличную бабу. Последствия этой погибельной сделки, к сожалению, обнаружились слишком скоро. Не успел он сделаться иереем, как на своей шкуре убедился в правоте поговорки, которая гласила, все, что дешево то гнило. С самого первого момента семейной жизни все начиналось с условий, требующих буквального исполнения. Затем начались ссоры, в ходе которых, Мирон всегда оставался побежденным. Он начал ненавидеть все, до самых стен дома, в котором жил. Быть дома для него казалось мукой и он, начал искать случаев, быть вне его, в приходе, в сторожке у причетников, где бы то ни было, только не дома. Не имея нравственной точки опоры, от семинарии с предрасположением злым, он принялся за чарку для начала, чтобы заглушить горе, а затем чарка сделалась для него потребностью и обратилась в страсть.

В этот раз отец Мирон быстро устал слушать упреки жены и осторожно, чтобы не разозлить Любаву еще пуще, все же решил прервать монолог супруги:

– Ладушка моя, успокойся. Ты же знаешь, что церковь наша покосилась вся. Требуется ремонт, а деньги, что собраны с прихожан, должны пойти на богоугодное дело.

– Богоугодное дело, говоришь? А обо мне, о детях ты подумал? Хозяина Журавичей нового кормили, поили вот пусть он, и подсобит тебе, даст мужиков и денег на ремонт церкви.

– Неудобно как-то, Любава, просить у него.

– Неудобно было мне, дуре набитой, от тебя, ирода, детей заводить да ничего, перетерпела. Сколько мы на него и его холопа продуктов перевели, не подсчитать, Феклуша вон у него почитай каждый день пропадает, а она ведь на барщину к нему не нанималась. Разве я не правду говорю?

Мирон, опустив голову, молчал. В этот момент, самым желанным для него было провалиться сквозь землю лишь бы не слушать Любаву, да разве от нее так просто отделаешься. В самый разгар семейной перепалки в горницу вошла Феклуша.

– Явилась, корова! Чего тебе надобно?

– Любавушка, милая, – осторожно начала Феклуша.

– Это когда я успела для тебя милой стать, переключилась попадья с мужа на сестру. – Раз я милой стала, значит, просить что-то будешь, если вещи новые к Рождеству, то денег у меня нет, вон у Мирона проси, а лучше у своего Ильи у него их много, чтоб ему пусто было. Говори, чего хочешь?

– Не нужны мне вещи новые, хочу только дозволения у тебя испросить.

– Ну, давай, говори чего надобно?

– Перед Рождеством хочу сестрицу нашу старшую навестить, а то соскучилась по племянникам.

– Чего это вдруг? Тебе что, моих детей не хватает? А кто же тебя туда повезет? – задала вопрос Любава и уперла тяжелый взгляд на мужа.

– Перед Рождеством я ни как не могу, дел по горло, да и Кузьма тоже, – стал испуганно оправдываться отец Мирон.

– Да не нужно ни кого. Я Варвару с собой возьму, вдвоем с санями управимся.

– Без сопровождающего не отпущу, мало ли лихих людей в наше время по лесам бродит, так что, Феклуша, после праздников поедешь, вот тебе мой сказ.

– Любавушка, – начала упрашивать сестрицу Феклуша, – я слышала ваш с Мироном разговор. Я сама поговорю с Ильей, он добрый, дело то ведь богоугодное, он и мужиков даст и деньгами поможет, только отпусти Кузьму и нас с Варварой, я долго не буду, денек другой и назад.

При слове "деньги" сердце матушки Любавы потеплело, она успокоилась и ласково взглянула на сестру, однако злость на мужа ни как не могла улечься у нее внутри.

– Почему ты должна просить. Пусть Мирон просит, он ведь с ним вместе мед хмельной хлебал.

Любава зло уставилась на супруга. Под ее взглядом, отец Мирон весь как-то сжался и, отмахиваясь от нее обеими руками, запротестовал:

– Нет, нет. Пусть лучше Феклуша попросит, не для себя же, на церковь, а он ей даст побольше.

– И то, верно, произнесла матушка Любава, учуяв дополнительную выгоду, и переключилась на сестру. – Лучше было бы конечно, если бы он на тебе корове женился, хоть одна беда упала бы с плеч, хотя кто на тебя позарится, деревенские мужики и те нос воротят, толи я была в молодости…