Миссия"Крест Иоанна Грозного" - Андрей Онищенко

Главной ставкой в этой игре должна была стать внешность, ставить на что-то другое в ее положении было бы просто не разумно, но Феклуша твердо знала, что она не красавица. Еще в детстве, от перенесенной ветряной оспы на ее бледном лице остались хоть и не глубокие и большие, но шрамы. Глядя рассеянным взглядом на себя в зеркало, Феклуша часто думала и грустила по этому поводу, что ей не суждено войти в церковь и стоять перед алтарем в белом платье и с венчальным венцом на челе. Она не была дурнушкой. Разные житейские обстоятельства постоянно мешали раскрыться ее красоте в полную силу. Это и уход за большим домом, постоянные заботы по воспитанию детей старших сестер, жизнь на правах приживалки, а главное, полное отсутствие приданного. К тому же тип ее красоты был слишком утончен для того времени. Местные женихи искали не длинноногих худышек, а пышнотелых красоток с хорошим бюстом, способных выкормить многочисленный выводок наследников. В церкви или на ярмарках, в редких случаях, когда она выезжала куда-нибудь в гости или к старшей сестре, все мужчины, будь то купцы, представители белого духовенства или помещики соседи, считали ее серой мышью. Впрочем, их можно было понять, они привыкли видеть уставшую от повседневной жизни молодую женщину и не знали о волшебной бабочке, таящейся в серой куколке. И только она одна знала себе настоящую цену. Теперь эту цену должен был узнать и Илья. Его задумчивый взгляд и отрешенность наводили Феклушу на мысль о неразделенной любви, но она для себя точно решила затмить если не внешней, то внутренней красотой соперницу.

Преображение Феклуши не осталось не замеченным для окружающих. Сельские бабы и бабы с окрестных деревень прихода отца Мирона, тут же начали судачить об этом, провожая ее хитрыми завистливыми взглядами после воскресной службы. Не мог не заметить этого и Илья, в церкви во время службы он улыбнулся ей своей обольстительной улыбкой, которая оставила глубокий след в Феклушиной душе и укрепила веру в правильности ее решения. На следующий день, она зашла в свою светлицу, которую уступила гостю. Илья сидел за столом, и периодически обмакивая перо в чернильницу, что-то писал. Озабоченный вид необычайно шел ему.

– Ах, ты мой голубок родненький, – подумала про себя Феклуша, и протяжно произнесла в слух:

– А это опять я!

Илья поднял голову и несколько натужно улыбнулся.

– Я не мешаю вам? – елейным голоском осведомилась она, и, получив заверение, что нисколько, принялась болтать о всяких пустяках на разные темы, время, от времени бросая на Илью красноречиво-заманчивые взгляды.

Эти взгляды уже через несколько минут пробили броню невозмутимости и Илья перестал выводить пером каракули на бумаге и перешел от междометий и коротких реплик к более развернутым предложениям, так что время до обеда пролетело незаметно.

– Пора идти к столу. Сестрица всех обедать созывает, – произнесла Феклуша напоследок, и, улыбнувшись ослепительной улыбкой, покинула светлицу.

Для первого раза было достаточно. На следующий день, Феклуша, в новом салатном сарафане, с заплетенной в тугую девичью косу алой лентой и с новой драгоценной брошкой, вынутой по такому случаю из сундука матушки Любавы, снова пришла к Илье. Разговор был не менее забавным, но когда Феклуша намекнула, что неплохо было бы прогуляться на свежем воздухе, Илья вежливо уклонился от этого. Так и повелось. Все время, что Илья прожил под крышей отца Мирона, Феклуша, найдя момент, заходила к нему и вела беседы. Илья охотно шел на контакт, шутил и смеялся, обсуждал с ней различные темы от бытовых до философских, был вежлив, но дальше разговоров у них дело не шло. Интереснее всего было то, что, стремясь запутать в свои сети предполагаемого жениха, Феклуша запуталась сама. Илья стал ей нравиться по-настоящему, до дрожи, до ночных слез от его равнодушия. И непонятней всего ей было то, как заставить его почувствовать нечто похожее по отношению к ней. Вскакивая с девичьей постели среди ночи, она, вся в слезах, подолгу молилась перед образом Божьей Матери, время шло, а Божья Матерь оставалась глуха к ее воззваниям.

Теперь Феклуша вставала на много раньше обычного, чтобы успеть привести себя в порядок. Нарумянить щеки, подкрасить черные брови, заштриховать оспинки на лице, припудриться, расчесаться и заплести косу, меняя каждый день ленту в ней на новую. Попытки увлечь Илью не блеском внешнего, а глубиной внутреннего мира, также не увенчались успехом. Илья не интересовался, что не свойственно было для дворянина, ни охотой, ни борзыми, ни рыбалкой. К проблемам сельской жизни он тоже оставался глух. Он не мог отличить сохи от плуга. Роль дурочки, которую Феклуша попробовала разыграть с отчаяния, у нее тоже не получилась. Устав от бесполезных хитростей любви, Феклуша решила взять паузу, тем более что эта пауза совпала с переездом Ильи в собственный дом.

– Какая ты дура, Феклуша!

Матушка Любава разочарованно сплюнула на пол после отъезда Ильи.

– Я же тебе говорила, как надобно было действовать. Если бы послушалась меня, то уже была бы хозяйкой Журавичей. Мирон, хоть ты, что скажи этой неумехе…

Отец Мирон кивнул головой в знак согласия с супругой и произнес:

– Истину глаголишь, ладушка моя!

– Я же говорила тебе, да что повторять пустое, – не унималась Любава, – нужно было напоить его до чертиков, Мирон с Кузьмой подсобили бы в этом, уложили бы его немощного спать, а ты, прокралась бы ночью к нему, да в постельку бы легла раздетая. А утром, как он проснется, сразу в слезы да в петлю.

– И причитала бы по больше на тему кому я такая порченная теперь нужна, – со смехом вставил реплику в монолог Любавы батюшка. можно вернуть, а мы с Мироном тебе подсобим – Да не перебивай ты, Мирон, прости Господи, – продолжала поучать попадья младшую сестрицу, осеняя себя крестным знаменем.

– У них там, в Москве почитай такое тоже не приветствуется, огласка ему не нужна, он бы по беспамятству и из-за жалости и женился бы на тебе. Мирон тихонечко вас обвенчал бы, а ты, корова тугодумная, со своей светлой любовью такой шанс упустила и все испортила. Тьфу, на тебя! Глаза бы мои на тебя не глядели! Убирайся прочь да подумай, ведь и сейчас еще не поздно, все еще

ГЛАВА 12.

После переезда в свой дом, Илья с головой ушел в хозяйственные заботы. По началу, времени у него оставалось только на сон. Сперва потихоньку, затем все больше и больше, крестьяне начали свозить оброк, рассчитывая к Рождеству полностью рассчитаться с барином. Начиная с утра, к его "терему" подъезжали подводы, и крестьяне разгружали на дворе овощи, мешки с зерном, мукой и семенем, домотканую материю, корзины с различными продуктами, бочки с рыбой, маслом и медом, сено, дрова и всевозможные поделки, такие как домашняя утварь и прочие вещи, выполненные своими руками. Все это нужно было распределить и разместить по сараям и амбарам. Оброк уплачивали не только натуральными продуктами и поделками, но и что было хуже всего для Ильи это всякой мелкой живностью и скотом. Ежедневно на двор свозились овцы, свиньи вместе с поросятами, телята, жеребята, куры и гуси и все эти новые обитатели его двора, визжали, мычали, блеяли, в общем, требовали за собой постоянного ухода и горланили во все голоса, не давая тем самым Илье ни на минуту расслабиться. В общем, от всех этих забот у него голова пошла кругом.

Условившись с сельским старостой о барщине, Илья взял к себе в дом пятерых баб и четверых мужиков, которые должны были смотреть за всем этим хозяйством. В конец, запутавшись в подсчетах и бухгалтерии, от отчаяния, Илья готов был плюнуть на все свое добро и в душе уже мечтал только об одном, поскорее убраться от всего этого обратно в Москву. Приняв очередную подводу, распределив и переписав товар, он решил сделать перерыв на обед и направился в дом.

Внутренняя планировка его "терема" была достаточно строгой и практически ни чем не отличалась от крестьянских изб, кроме как количеством комнат. Большая часть мебели составляла часть конструкции самого дома и была неподвижной. Вдоль стен, не занятых печью, тянулись широкие лавки, тесанные из самых крупных бревен. Они предназначались не столько для сидения, сколько для сна. Около большой русской печи была посудная лавка, где полновластной хозяйкой считалась Матрена. Ей было слегка за сорок, но выглядела она старше своих лет. Рано овдовев и не нажив детей, Матрена с радостью пошла в услужение к барину, взяв на себя заботу о домашнем хозяйстве Ильи. По диагонали, в противоположном от печи углу, висели иконы, которые отец Мирон передал в дар Илье после завершения ремонтных работ в доме. Этот угол, почему-то, Матрена прозвала красным, хотя красного, по мнению Ильи здесь ни чего не было. Над лавками, вдоль стен были устроены полочки, на которых хранились предметы домашнего обихода и различные вещи. В стенах были вбиты деревянные колышки, на которых развешивалась одежда.