Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Я приняла это сообщение с радостью, смешанной с разочарованием. Ни на какую роскошь я не рассчитывала, но девять метров? Как мы разместимся там? Были и другие поводы для тревоги: найду ли работу в городе? Как будут развиваться отношения с мужем, которые всегда были напряженными? Как устроюсь с девочкой? За этот год одиночества я уже разучилась быть женой и матерью…

Глава 29. Рождение сына

В июне, по окончании учебного года, я простилась с учителями и отправилась пароходом в большой город, центр области. Два чемодана содержали все мое имущество. У меня были опасения: вдруг Яша не встретит меня? Ведь он, как известно, иногда бывает непредсказуем. Но опасения были напрасны, мы встретились, взяли такси и поехали к нашему новому дому.

Шум и движение большого города ошеломили меня: ведь я с девятилетнего возраста, с момента высылки из Риги, не жила в городах и стала настоящей деревенской женщиной. Мне нужно учиться ориентироваться в городе, пользоваться общественным транспортом. Даже поездка в такси была для меня новшеством: до этого я никогда не ездила в автомобиле.

Наша комната находилась на третьем этаже пятиэтажного дома. Она была почти пуста, в ней стоял только простой стол с табуреткой и у стены диван, слишком узкий для двух человек. Благодаря пустоте комната не показалась мне такой маленькой. На сэкономленные мной деньги мы купили двухдверный шкаф – верх роскоши в моих глазах, телевизор с крохотным экраном и кресло-кровать для Ады.

После того как эти предметы были внесены в комнату, в ней негде было пошевелиться. Войти, сделать шаг вперед и сесть на табуретку или на диван – больше идти некуда. Дверцы шкафа можно было открывать, только когда входная дверь комнаты закрыта.

И все же это была наша комната! Впервые без родителей, без квартирных хозяев, без посторонних людей! Незнакомое чувство свободы охватило меня.

В то время как я занималась устройством нашего жилья, пришла телеграмма от мамы. В ней сообщалось, что через несколько дней на пароходе прибудут папа и Иосиф и привезут Аду. Мы должны встретить их в речном порту.

То, чего не было в телеграмме, мы узнали при личной встрече с папой и братом. Оказалось, что в колпашевской поликлинике Аду признали больной туберкулезом легких. Эта болезнь была причиной ее худобы и отсутствия аппетита. Врачи рекомендовали немедленно обратиться в городскую поликлинику для анализов; по их мнению, она нуждается в срочной госпитализации.

Кроме того, мы узнали, что папа с братом направляются в Ригу с целью выяснить, можно ли устроиться там. В Томске они пересели на поезд и поехали на запад по транссибирской магистрали, проходящей через всю территорию СССР от Дальнего Востока до западной границы.

Я пошла с Адой в специальную детскую поликлинику. Там подтвердили диагноз колпашевских врачей и направили ее в больницу. Болезнь дочки погасила всю мою радость от переезда в город. Я была крайне удручена.

Врачи сказали, что Аде нужно лечение антибиотиками. Это новое лекарство, им пользуются в развитых странах Запада, а в Советском Союзе оно пока еще не утверждено для клинического лечения. Туберкулез, или в просторечии чахотка, считался в то время неизлечимой болезнью со смертельным исходом. Я читала немало романов о красавицах, умирающих от чахотки в объятиях их возлюбленных. Не забыла я и о печальной участи Муси Гофман, девушки из Молдавии, умершей от чахотки. Я думала, что теряю свою девочку. Больничные врачи признали, что у них нет эффективных средств лечения, они могут только укрепить организм больной с помощью витаминов и усиленного питания.

Вдобавок ко всем этим бедам мне нужно было искать работу. В городском отделе народного образования меня приняли холодно, поскольку я «не возвратила свой долг государству» – не отработала три года в месте, куда меня направили. Все же мне дали работу подменной учительницы, заменяющей постоянных преподавательниц, уходящих в декретный отпуск. Это был максимум того, что они могли мне дать. Что ж, и на том спасибо.

К счастью, моя работа была в первую смену, и сразу после моих уроков я могла успеть навестить Аду в больнице. В больницу я приходила каждый день. Вначале ей не разрешали вставать и выходить из палаты, но через несколько недель, когда ее состояние улучшилось, ей разрешили одеваться и выходить со мной на получасовую прогулку в большом саду, окружавшем корпус больницы. В саду она всегда играла в одну и ту же игру – «врачи и больные». Она была врач, пациентов они рисовала палочкой на песке и позднее на снегу, ставила им «градусники», давала «лекарства» и делала «уколы», журила их за плохое поведение. Это было забавно и вместе с тем щемило сердце: весь мир малышки был миром больницы. Меня удивляло, что она не упоминала о дедушке, бабушке и дяде, людях, с которыми она провела два года – половину ее короткой жизни.

Ко мне она привыкла быстро, но отца чуждалась и отказывалась называть его папой. Не помогали уговоры и попытки «подкупить» ее сластями. Вместо того чтобы сказать «папа, дай мне», как он просил, она отвечала: «Не хочу шоколад». Он обиделся и перестал навещать ее в больнице.

Перед наступлением весны заведующая отделением сказала мне, что моей дочке больше нечего делать в больнице. Активный процесс болезни врачам удалось остановить, и теперь ей предстоит длительный период ремиссии. Заведующая дала мне направление в санаторий для детей, больных туберкулезом. «Пока возьмите ее домой, – сказала она, – а в начале будущей недели отвезите в санаторий. Там очень хорошие условия для детей».

Я привезла Аду в нашу комнату. Соседка, мать семьи баптистов, встретила ее с большой любовью и согласилась присматривать за ней в часы, когда я на работе, в течение нескольких дней, до ее отъезда в санаторий.

Наши соседи были удивительные люди: они всегда улыбались, говорили спокойно; я никогда не слышала, чтобы кто-то из них повысил голос. И это в условиях ужасной скученности – пять человек в комнате, в том числе молодая семья! Такие условия, казалось бы, неизбежно порождают трения.

По воскресеньям вся семья рассаживалась на табуретках в своей комнате, все играли на различных, не знакомых мне музыкальных инструментах и пели негромко и гармонично религиозные песни. Иногда к ним присоединялись гости, которых они называли «братьями» и «сестрами», и складывался большой ансамбль.

В один из этих дней мы с Адой находились на кухне, я что-то готовила, а Ада сидела на сундуке, отделявшем наш кухонный стол от соседского. Напротив сундука было большое окно, через него видна была дорожка, ведущая от главной улицы к нашему дому. Вдруг Ада воскликнула: «Вон папа идет!» Я спросила ее: «Ты сейчас сказала «папа», почему же ты не называешь его так, когда он рядом с тобой?» Малышка бросила на меня серьезный взгляд и сказала: «Ладно, когда войдет, я назову его папой!» Что-то прежде замкнутое в ней раскрылось. Большой любви между нею и отцом никогда не было, но, по меньшей мере, она не относилась к нему как к чужому.

Санаторий, носивший название «Дом исцеления», но не суливший своим пациентам полного выздоровления, находился далеко от города. Окруженный клумбами цветов, большой дом стоял посреди сосновой рощи. Воздух был прозрачен и насыщен легким ароматом хвои. Для детей, находившихся там, это было идеальное место, но посетителям трудно было туда добраться, значительную часть пути приходилось проделывать пешком. Никакой транспорт в лес не въезжал, сообщение между ближайшим населенным пунктом и городом было нерегулярным. В лучшем случае один автобус в час.

Я была рада за Аду, место мне понравилось. Врач, принявший нас, сказал, что случаи полного излечения, правда, редки, но при надлежащем уходе «можно жить с этим немало лет».

Я с грустью попрощалась с дочкой. Не смогу навещать ее каждый день, как в больнице, но условия для детей здесь несравнимо лучше больничных. Я опасалась, что она будет тосковать. И я тоже.

Чтобы развеять тоску, которая охватывала меня в свободные послеобеденные часы, я стала выяснять возможность продолжения учебы с целью довести свое неполное высшее образование до полного. Для тех, кто работает, существовала система заочного обучения, без обязанности присутствовать на лекциях. Я поинтересовалась условиями записи на заочные отделения в университете и в педагогическом институте. Для получения университетского диплома надо было учиться заочно еще три года, а для окончания педагогического института – только два. Я записалась в заочницы пединститута.

Во время посещения университета я увидела в фойе большое объявление с призывом поступать на новый факультет «счетно-вычислительных машин» (так называли тогда компьютеры). Призыв был адресован студентам, окончившим два курса математического факультета.

Поскольку я не любила профессию учителя, объявление зажгло мое воображение, и мне очень хотелось записаться на новый факультет. Но на нем нельзя было учиться заочно, работу пришлось бы оставить. Помимо этого, еще одно обстоятельство изменило мою судьбу: я обнаружила, что беременна. Через два месяца после начала учебного года у меня родится ребенок, и я не смогу продолжать учиться.