Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко - Ирина Глебова

– Значит, мамка послала?

– Ага! – парень словно обрадовался вопросу, быстро зачастил – Он ей брательник троюродный, вот она мне и сказала: «Езжай, Петрусь, к дядьке Антону. Пусть он тебя на железну дорогу пристроит работать, там деньги хороши платят да паёк дают».

– А шо там тебе мамка в чемодан положила? – просипел Гроб. – Поглядим давай.

– Да, Петрусь, не жадничай, открывай, – подхватил Брысь. Он явно развлекался.

– Не-е, – парнишка быстро сел на чемодан. – Это гостинцы для дядьки Антона. Вы скажите, где он?

«Пора», – сказал сам себе Петрусенко и стал спускаться по лестнице, изо всех сил стараясь делать это спокойно, неторопливо. Хотя каждый нерв был напряжён. Нужно было ещё больше расслабить внимание бандитов своим появлением. А ещё – стать у окна. Чтоб раньше времени не заметили окружения.

Три новых бандита напряглись было, но Брысь дал знак – мол, всё в порядке. И сказал, ткнув парня кулаком в плечо:

– Так вот же твой дядька! Признаёшь?

Парнишка, не вставая с чемодана, уставился на Петрусенко вытаращенными светлыми глазами, на юном лице явно отражалась растерянность и недоверие.

– Так… мамка гуторила, вроде лысый Антон-то, и бороды не носил…

Викентий Павлович улыбнулся, сказал:

– Слышу, у вас тут весело. Не удержался, полюбопытствовал.

Он уже спустился и, словно не зная, куда себя деть, прошёл и стал спиной к окну. Так будет закрыт ход тому, кто попробует уйти через окно.

– Щас будет ещё веселей, – подал голос рукастый и сильно пнул ногой мальчишку.

Гроб тут же подхватил чемодан, водрузил на стол и открыл.

– А мамка молодец, любит брательника. Хоть и троюродный! И выпить, и закусон есть!

Он выставлял на стол бутылку, какие-то пакеты, когда резко отлетела в сторону дверь, и комната в один миг наполнилась синими милицейскими мундирами.

– Стоять на месте! – Крикнул Дмитрий, одним из первых вбежавший в комнату. – Дом окружён, всем поднять руки.

Он увидел Викентия Павловича, но не успел ему улыбнуться – выстрелил в одного из бандитов. Тот среагировал почти мгновенно: с ножом в руке, со звериным воем кинулся на стоящих у двери – надеялся пробиться. В этот же миг заорал, хватая со стола бутылку, Витёк, но тут же оказался на полу: верхом на нём, заламывая руки, сидел деревенский парнишка Петрусь. Викентий Павлович уловил лёгкое движение плечом и мгновенно сощурившиеся веки Брыся. Проговорил жёстко:

– Не шевелись, Дементий. Не успеешь.

Он знал, что бандит всегда был вооружён, пистолет постоянно был при нём.

Брысь буквально на несколько мгновений не сумел сдержать удивление – он ни разу не называл Химику своего имени. Этой заминки хватило: два милиционера тут же скрутили ему руки.

– Порядок! Что там машина, подъехала? Тогда давай, лейтенант, выводи арестованных, – сказал Кандауров Виктору Качуре.

И, широко улыбнувшись, пошёл к Петрусенко.

– Ну вот и всё, дядя! Командировка окончилась…

Но Викентий Павлович поднял ладонь, останавливая его. Он тревожно оглядывался.

– Стой, Митя! Нет ещё одного!

Не было маленького сипатого бандита по кличке Гроб. Петрусенко почти сразу понял, что у этого бывалого шакала и реакция, и опыт отменный. Всё задержание длилось считанные минуты, но никто и не заметил, как Гроб исчез. Но куда? В дверь выскользнуть не мог, там стояли ребята с оружием. Окно ему тоже было недоступно. Метнулся на второй этаж? Нет, это бы не прошло не замеченным… Чулан!

Ещё в первый день переезда сюда, в дом, Химик, словно обживаясь, походил, позаглядывал повсюду. И увидел за широкой русской печью простенок, прикрытый дверью. Замка на двери не было. Он тогда не заглянул вовнутрь – не стоило проявлять излишнее любопытство. Но заметил, что чулан узкий и длинный.

– Гриша, – окликнул Зарудного. – Там посмотри… Осторожно!

Но Гриша не успел: дверь распахнулась прямо на него, закрыв бандита. А тот стоял в проёме с обрезом в руках. Наверное, оружие было там, в чулане – мелькнула у Викентия Павловича мысль, но он в тот же миг громко сказал:

– Гроб, не глупи! Не уйдёшь ведь, пристрелят, клади пушку по-хорошему.

– Урою, легавый! – захрипел тот страшно и вскинул обрез.

– Дядя!

Выстрел и крик прозвучали одновременно. Дмитрий успел метнуться к Викентию Павловичу, толкнуть его… Все видели, как форменный китель словно разорвался слева, на груди, окрасился кровью. Митя ещё стоял пошатываясь, потом рухнул на пол. Все бросились к нему, уже не видя, как двое милиционеров повалили бандита, как тот неистово визжал, отбиваясь… Викентий Павлович первый оказался на коленях, рядом с племянником. Сердце отказывалось верить, но разум уже понимал: рана смертельная.

– Митя, Митя, – звал он, зажимая рану подсунутым кем-то платком, поддерживая ладонью бессильную голову. – Зачем, зачем же ты? Пусть бы я, мальчик мой…

Дмитрий услышал. Его губы дрогнули, глаза посмотрели прямо в глаза Викентию Павловичу.

– Саша… – произнёс он тихо, но совершенно ясно. И потерял сознание.

Машина «Скорой помощи» была рядом, на соседней улице. Троянец позаботился об этом, на всякий случай. И теперь она мчалась по улицам города к ближайшей больнице. Викентий Павлович сидел рядом с носилками, рядом с Митей, держал того за бессильную руку. Сердце его разрывалось от боли и горечи: Господи, как же всё возвращается рикошетом! Митенька всю жизнь словно чувствовал свою вину за смерть младшего брата Саши. Много лет назад Саша спас его, закрыв собой, приняв пулю, предназначенную Мите. И теперь – Викентий Павлович знал, что не ошибается, – когда губы Мити произнесли «Саша», в угасающем взгляде его светилось чувство облегчения…

Всю дорогу Митя бредил. То внятно, то почти неслышно его губы шептали одно имя:

– Алёнка… Леночка… Леночка…

По щекам Викентия Павловича текли слёзы. До больницы Митя не доехал.

Эпилог

Викентий Павлович предчувствовал и предсказывал войну. Но не дожил до неё начала.

Людмила Илларионовна проводила внука на фронт, дождалась его. Но правнука своего, названного Викентием, уже не увидела. Своего внука во многом воспитывала Елена Кандаурова, урождённая княгиня Берестова.

Николай Кожевников осенью 1941 года эвакуировал танковый завод на Урал, в Нижний Тагил. С ним уезжала его жена Татьяна Рёсслер. В этих переездах, проходивших в тяжёлых условиях, в суровую пору, заболел и умер их годовалый сын. В Харьков они уже не вернулись. Николай стал директором большого завода в тех далёких краях, Татьяна учительствовала.

Проводив сына на фронт, Елена Кандаурова в эвакуацию не уехала. Ей предложили остаться в оккупированном Харькове, в подполье. Она согласилась: её дворянское происхождение, знание языков, стали хорошим прикрытием для легализации при немецком правлении. Работала секретарём и переводчицей в городской комендатуре, многое знала. По её сведениям подпольщики избегали облав, подрывали железнодорожные составы с техникой, аэродромы, уничтожали провокаторов. Зная истинное положение дел на фронте, она сообщала эти сведения для листовок. Подполье было разгромлено, но Елена осталась вне подозрений. О ней знали только руководители, а они стойко молчали под пытками. В первых числах августа сорок третьего года, когда разворачивались бои за освобождение Харькова – операция под кодовым названием «Полководец Румянцев», – Елена Кандаурова сумела сообщить сведения о танковых дивизиях из оперативного резерва вермахта. Именно эти дивизии и были окружены и уничтожены в томаровском котле.

Шестнадцатилетний курсант Володя Кандауров ушёл на фронт добровольцем, в ополчение. Потом была школа младших командиров, фронт. В сорок третьем, с первым своим ранением – и, к счастью, – единственным, попал в госпиталь. Там он встретил молодую женщину-врача Анну Потапову. Он узнал её, лёжа на операционном столе, хотя лицо Ани было закрыто маской. Она была уже замужем за своим коллегой военным врачом. Володя не огорчился – влюблённость его давно прошла. Они подружились, поскольку были земляками, часто разговаривали, вспоминая Харьков. Но юноша так и не признался, что знал её тогда, до войны. Не потому, что стеснялся, а просто не хотел бередить память девушки воспоминанием о немецком коммунисте, оказавшемся шпионом… Окончил войну Владимир офицером-разведчиком. До конца жизни служил в милиции.

Шамиль Алядин, молодой крымско-татарский поэт, вернулся на родину в 1939 году, после работы на Чирчикстрое. Стал членом Союза писателей СССР и возглавил писательскую организацию Крыма – это в 27 лет. Одна за другой выходят его поэтические книги, он становится известным, стихи переводятся на русский язык. В первые же дни войны поэт уходит добровольцем на фронт, после ранения, в 43-м году, направляется в штаб партизанского движения Крыма. В апреле, как только Крым был освобождён – возвращается в Симферополь. А через месяц – депортация. За несколько дней до этого Шамиль Алядин уехал в командировку в Алушту, вернувшись – не застал своей семьи. Жену и маленькую дочь нашёл в далёком Узбекистане. Там, в Узбекистане, он и прожил много лет, став членом Союза писателей Узбекистана. Все эти годы вместе с другими активистами добивался возвращения крымских татар на родину. Много писал, теперь уже прозу. Шамиль Алядин вместе с семьёй вернулся в Крым, когда ему было уже за 80 лет – в 1994 году.