Классициум (сборник) - Коллектив авторов

Помню, читатель, был дождливый день с сильным ветром; сорванные листья летели в окно. Я работал в своем кабинете, но настроение было тягостным: погода, мигрень, отсутствие устойчивой связи с Марсом. В голове крутились беспорядочным хороводом обрывки мыслей, среди них проскакивали искры банальных рифм («путь-уснуть», «ожиданий-исканий», «грозы-прозы», «вновь-любовь»), но стихотворение не складывалось (всё-таки я не поэт, господа, а радиоинженер). Щемящее чувство покинутости заставило меня открыть нижний ящик и достать дневник, чтобы запечатлеть в нем хоть что-то из умственного сумбура. В этот момент в кабинет вошла Долорес, одетая по-домашнему в красный халат, и мне ничего не оставалось делать, как судорожным движением сбросить черную книжечку обратно в ящик и задвинуть его с поспешностью застигнутого врасплох преступника. Долорес приблизилась к столу, положила на него руку.

«Я давно хотела тебя спросить, – сказала она деловито, – почему он у тебя всегда заперт?»

«Оставь его в покое», – процедил я, не сдержав естественное раздражение.

«Где ключ?» – «Спрятан…» – «От кого?» – «От тебя». – «Зачем?»

«Там заперты письма от марсианской любовницы», – немедленно придумал я «шутку», подходящую случаю, и, как видите, господа присяжные заседатели, снова сумел обойтись без прямой лжи.

Она бросила на меня изумленный взгляд, который всегда означал, что я сделал нечто, выходящее за пределы ее понимания; и затем, не зная, как поддержать разговор, простояла в продолжение нескольких минут, глядя скорее на умываемое дождем оконное стекло, чем сквозь него. Потом она подошла к моему креслу и без всякого изящества опустилась на ручку, обдав меня запахом земляничного мыла.

«Сегодня у нас будут Джон и Джоана, – сказала она, назвав имена наших давних знакомцев, проживающих в Рамздэле и занимающихся всяческой гуманитарной чепухой. – Я хочу приготовить торт. Но мне не хватает компонентов. Милый, пожалуйста, съезди за ними в город. Список необходимого я составлю».

Наверное, я мог бы отказаться (погода не располагала даже к небольшим путешествиям), но это означало спровоцировать ненужный конфликт. Я примирительно хмыкнул. Она поцеловала меня в нижнюю губу и, заметно повеселевшая, направилась на кухню за своим списком. Я проверил, в сохранности ли ключ от нижнего ящика, быстро переоделся и, получив от Долорес листок с кулинарным перечнем, сел в ее «седан» (мой старый «форд» был в ремонте) и покатил в Рамздэль.

Природа улыбнулась мне – ветер разнес тучи, дождь прекратился, лужи засверкали солнечной позолотой. Высокая голубизна и насыщенная зелень. Как обычно, истеричная собака атаковала машину на повороте и гналась за мной почти до самой кондитерской. Я закончил покупки и в приподнятом настроении (внутренняя буря улеглась следом за внешней), насвистывая, поехал назад. Рядом с домом я даже позволил себе издать пронзительный гудок, радостно возвещая о своем прибытии. Подхватил пакеты, отворил дверь. Повернутая ко мне спиной Долорес была одета в темно-синюю блузку и такую же длиннополую юбку, словно собралась в гости. Она сидела за своим письменным столом и лихорадочно строчила письмо. Еще не выпустив ручку двери, я приветственно окликнул ее. Рука Долорес перестала писать. С секунду моя жена сидела неподвижно; затем она медленно повернулась на стуле. Ее лицо, искаженное тем, что она испытывала, было не слишком приятным зрелищем. Упершись взглядом в мои ноги, она сказала:

«Глупая Гейз… Отвратительная До… Барахло… Которую выбросить не жаль… Мерзкая дура… эта мерзкая дура… знает всё… Она… она…»

Моя несчастная обвинительница остановилась, глотая свой яд. Потом она продолжала:

«Ты – чудовище. Гадкий обманщик. Прочь! Немедленно уходи из моего дома!»

Мне стало всё ясно, читатель. Я увидел свой дневник, который лежал под левой рукой Долорес. Она инженер и, конечно же, смогла найти подходящий инструмент, чтобы вскрыть «таинственный» ящик (чуть позднее я обнаружил, что она без затей вывернула его стамеской).

«Ты разбиваешь не только мою жизнь, но прежде всего свою, – сказал я спокойно. – Давай обсудим это дело, как культурные люди. Не сходи с ума. В этой записной книжке – наброски фантазии, которую я пишу для издательского дома сэра Гернсбека. Помнишь, я публиковался у него? Твое имя там случайно, подвернулось под перо. Потом я его изменю».

Слезы брызнули из глаз моей жены (в буквальном смысле). Она, конечно же, не поверила – слишком нелепым и скороспелым выглядело мое оправдание. Но я всё же держался за него, как за последнюю щепку в водовороте грядущих перемен.

«Ты подумай об этом. А я сделаю нам выпивку».

«Обманщик! – снова крикнула она. – Ты смеешь лгать мне в лицо. Ты не уходишь? Я уйду! И вызову полицию!»

Она порывисто смяла в кулаке незаконченное письмо и кинулась к выходу, по дороге лягнув меня каблуком. С силой хлопнула дверью. Потом заурчал мотор ее «седана». Я оставил пакеты с покупками, подошел к столу, забрал свой дневник и направился на кухню. Там я плеснул себе джина, тоник и лед добавлять не стал, выпил залпом и принялся вырывать из дневника страницу за страницей, тут же сжигая их в мойке. Покончив с ними, я пошел наверх, но в гостиной меня остановил требовательный звонок телефона.

«Говорит Джон, Джон Томсон, – сказал Джон Томсон, тот самый, который собирался навестить нас сегодня. – Мистер Гумберт, сэр, ваша жена попала в автокатастрофу на федеральном шоссе. Здесь много полиции. Мы едем к вам. Дождитесь, пожалуйста».

И в самом деле – не минуло и четверти часа, как у дома затормозил приметный «додж» шерифа, и на веранду поднялась целая процессия: сам шериф с помощником, чета Томсонов (Джоана прикрывала опухший нос платком) и местный семейный доктор, имеющий деловой вид. Шериф снял стетсон и сказал:

«Мистер Гумберт, я хочу выразить вам свое соболезнование. Миссис Гумберт не справилась с управлением. Мокрый асфальт, крутой поворот, случайная собака, большая скорость. Она врезалась в автоцистерну с ракетным топливом. Цистерна перевернулась. Топливо очень токсично, поэтому я прошу вас оставаться на месте и не предпринимать каких-либо действий без разрешения городских властей».

Вдовец, наделенный исключительным самообладанием, не рыдал и не рвался к месту гибели любимой жены. Он как будто малость пошатнулся и тут же присел на предупредительно подставленный стул. Его осмотрел врач, оставшийся довольным осмотром и немедленно выдавший пузырек с синенькими успокоительными пилюлями. Солнце было еще ослепительным, когда чуткие добрые Томсоны уложили вдовца в постель.