Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени - Николас Хеншелл

«Абсолютный» и «конституционный» — это термины XIX столетия, которые не создавали ничего, кроме путаницы в случае, если применялись для описания политических теорий раннего Нового времени. Понятие «абсолютизм» — продукт уникального периода реакции, наступившей после 1815 года. Словосочетание «конституционная монархия» обозначает сфор-

Ehrman J. 1984. The Younger Pitt: the Years of Acclaim. Constable. P. 182. Goldschmidt V. (ed.) 1 9 7 9. De l'esprit d e s lois. Garnier‑Flammarion. Vol. 1. P. 248. Behrens C. B. A. 1967. The Ancien Régime. Thames and Hudson. P. 95. Black J. 1990. Eighteenth‑Century Europe. Macmillan. P. 402.

мировавшееся в эту же эпоху представление о совершенно ином политическом устройстве, предполагавшем ответственность министров перед собранием представителей, а не перед монархом. Но если мы говорим об абсолютной и ограниченной власти, то они мирно сосуществовали в рамках одной конституционной системы. Некоторые исследователи смогли приблизиться к пониманию этой истины, но им помешала излишняя восторженность: они пишут о королевской власти, абсолютной и ограниченной одновременно — это оригинальная мысль, но представляет ценность только для метафизики.1 Королевская власть была абсолютной и ограниченной в силу того, что эти понятия относились к различным областям деятельности государя: это вполне соответствовало требованиям логики. Его народ состоял из «подданных», если король использовал свои прерогативы: он повелевал — они подчинялись. Но так как они были членами сословных представительств и корпораций, они являлись «гражданами», оберегавшими свои права и принимавшими участие в государственных делах. Это определение стало популярным во Франции задолго до Руссо и революции. Абсолютная власть и права подданных находились в равновесии, но иногда между ними возникали трения. Если абсолютная власть выходила за пределы своей области и ущемляла права и свободы подданных, она превращалась в открытый деспотизм. Если верх одерживали институты, защищавшие права народа, начиналось противоправное республиканское правление.

Существовала только одна разновидность легитимного королевского правления — монархия; у нее было два антипода: деспотия и республика. Если верить Монтескье, то политический словарь простого человека был именно таков: от него он и послужил французскому философу отправной точкой при создании его великого произведения. Монархия вырождалась в деспотию, если монополизировала ту власть, которую следовало разделять, и превращалась в республику, если власть, подлежавшая монополизации, разделялась. Теперь мы можем ответить на вопрос, поставленный в начале главы. «Абсолютизм» — это инородный термин, который не вписывается в теоретические построения раннего Нового времени. С большой натяжкой его можно поместить где‑то между монархией и деспотией. Этот термин создает историографическую путаницу, так как мешает увидеть то различие, которое необходимо для понимания политических теорий эпохи ancien régime.

Таким образом, существование теории «абсолютизма» сомнительно по двум причинам. Во–первых, существовавшие во Франции представления о монархии не имеют с ней ничего общего. В них нет того, что считается характерным признаком теории «абсолютизма» — ни особого акцента на го-

Antione M. 1970. Le Conceil du Roi sous le Règne de Louis XV. Droz. P. 33.

сударственной власти, ни пренебрежения к правам и привилегиям подданных. Во–вторых, в основном концепция французской монархии не отличается от английской теории государства, которая, согласно общему убеждению, «абсолютистской» никогда не была. В раннее Новое время определяющим было различие между ограниченной монархией и деспотией, которые олицетворяли собой два противоположных взгляда на права подданных. Между монархией ограниченной и абсолютной, которые были фактически двумя аспектами одного явления, разницы не усматривали. Идеология «абсолютизма» была просто идеологией монархии: она заключалась в том, что в некоторых случаях управление окажется более эффективным, если будет сосредоточено в одних руках. Часто отмечалось, что практике «абсолютизма» не хватало теории. Если быть более точным, теории не хватало того, что обычно считается практикой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

КОРОЛЕВСКИЕ ПРЕРОГАТИВЫ И ИХ КОНТЕКСТ

Монархия абсолютна по определению, в этом, как уже было сказано, заключена ее сущность. Термин «монархия» означает «правление одного», а не коллективное управление. И все" же монархическая власть реализовалась в различных стилях властвования. Король мог полагаться на министров, дававших ему советы или исполнявших его решения. Он даже мог позволить им принимать решения за себя, если был ленив или не имел возможности контролировать все из‑за сложности системы управления. Он мог передать свои полномочия и, как Генрих VIII, отойти от дел. Он мог попытаться следить за всеми государственными делами и погрязнуть в ворохе бумаг, как Филипп II. Количество лиц, осуществлявших управление, не играло роли, поскольку их действия подкреплялись королевским авторитетом. На границе скромные провинциальные констебли производили аресты именем короля. Так как источником власти являлась корона, ей нельзя было оказывать сопротивление на законных основаниях. Армии присягали «Его величеству», а не представительным органам или абстрактному понятию «государство». Корона, таинственная и могущественная, была высшей инстанцией власти. После 1650 года ни один монарх не позировал для портрета без ее торжественного сияния. В Англии, где подданные, как обычно полагают, менее всего подвергались давлению, пять тысяч постоялых дворов с названием «Корона» свидетельствуют о прочной популярности этого символа.

ПЕРСОНАЛЬНАЯ МОНАРХИЯ

Роль личности в истории волнует ученых уже много столетий. Влияет ли отдельный человек на ход событий, или он всего лишь инструмент для

действия сил более важных, чем он сам, производственных, демографических и идеологических? Институт монархии предлагает ответ на этот вопрос. Поскольку монархия концентрирует власть в одном человеке, непредсказуемые события, такие как рождение ребенка или наследование престола, определяют судьбу государства. Законы о престолонаследии придавали матримониальной и репродуктивной деятельности королей эпохальное значение. В конце XVII века внутренняя и внешняя политика европейских стран определялась тем, что у английского и испанского монархов не было подходящих наследников. Подавляющее большинство войн XVIII столетия, которые велись до 1792 года, возникало из‑за споров о наследовании трона. Во время восстаний провинции нередко поддерживали боковые ветви королевской фамилии в борьбе против короны. В 1718 году Бретань обращается к Филиппу V Бурбону, королю Испании, с просьбой оказать помощь в воссстании против регента герцога Орлеанского. Сам монарх мог быть кем угодно — гением, как Фридрих II, или слабоумным ребенком. Действовал ли он самостоятельно или нет, был ли он энергичным или неуверенным в себе, его личность неизбежно отражалась на характере и стиле управления.

Некоторая преемственность между царствованиями достигалась благодаря тому, что министры оставались на своих постах. Но это было возможным лишь при условии, что король будет к ним благосклонен. А так как новые государи имели собственные планы, или, по крайней мере, собственную команду, быстрое устранение предшественников стало обычной процедурой как в Англии с ее так называемой парламентской монархией, установившейся после 1688 года, так и на континенте. В 1728 году одна лондонская газета опубликовала письмо с предостережением в адрес самонадеянных политиков: «Поскольку их положение зависит от воли суверена, в порыве гнева он вмиг может лишить их славы и величия; по большому счету их власть прекращается со смертью государя, и редко д а ж е самый умудренный государственный деятель остается фаворитом двух государей».1

Считается, что привязанность монархов Ганноверской династии к Уол–полу определялась его влиянием в палате общин. Тем не менее сам он не думал пережить Георга I. Иногда новый монарх отрекался от деяний своего предшественника весьма решительно. Падение министров Генриха VII в 1509 году и министров Людовика XV в 1774–м с одной стороны показывает, что эти министры себя дискредитировали, а с другой — что новый государь мог таким образом легко добиться популярности. Здоровье правящего монарха всегда вызывало пристальный интерес.

1 Black J. 1990. Robert Walpole and the Nature of Politics in Early Eighteenth‑Century England. Macmillan. P. 37.

Значимость персоны монарха несомненна. Хотя бесконечные споры в придворных кругах и оказывали влияние на политику, избранная программа нуждалась, как минимум, в одобрении короля. Даже когда монарх полагался на главных министров и фаворитов, его одобрение было необходимым. Личность некоторых государей раннего Нового времени действительно была основной движущей силой в политической жизни их стран и оставила яркий след в истории. Петр I в России, Фридрих II в Пруссии и Иосиф II в Австрии действовали столь решительно, что не оставляли места политическим дискуссиям. Если короли с менее сильным характером расширяли полномочия советников, настроение и темперамент правителя пристально изучались его приближенными. Они скрупулезно отмечали и наиболее подходящее время для подания прошений, и любое новое пристрастие короля.