Рисунки баталиста - Александр Проханов

– В них сорок восемь камушков. Как раз тебе столько служить. Каждую неделю стану передвигать один камушек. Последний передвину – и ты вернешься. И поженимся!

Качались небесные четки. В них мерцала голубоватая, окруженная дыханием звезда. Ему стало больно. Он вдруг почувствовал, как сносит его река. Удаляет от этих дней, от этих минуток, от ее слов, от нее. Все быстротечно, и скоро ему возвращаться. И как он об этом забыл?

– Я рожу тебе дочку и двух сыновей. Пусть будет большая семья. Чтоб шум, кутерьма! Чтоб ты всегда домой торопился! Чтоб одна была у тебя на уме забота – семья.

Она тихо смеялась, целовала его, перебирала над ним камушки четок. А он вдруг подумал все с той же неясной болью, что время их утечет и никто никогда не узнает про эту лодку, про этот смех. Рассыплются четки, раскатятся точеные камушки. Упадут – один в щель половицы, другой в грядку, третий в дорожную пыль, и их никогда не собрать.

Глазам стало горячо и туманно. Лодка тихо качалась. В небе вместо звезд протянулось большое павлинье перо. Она наклонилась над ним, вглядывалась, спрашивала:

– Антоша, ты что? Что с тобой?.. Что с тобой, Антоша, скажи!

Его встретил директор совхоза Анатолий Гаврилович. Нагнал на улице посреди села.

– Ну и шаги у тебя, Антон! Небось привык по горам-то бегать? – Директор приобнял его, похлопал по плечу. – Что ж в контору-то не заходишь? Рассказал бы дирекции, какие там в Афганистане дела. Я народ соберу, приходи!

– Да мне через день обратно в часть отбывать, – ответил Антон. – Вот совсем вернусь через год, тогда собирайте!

– Об этом и хотел с тобой говорить. Отслужишь, в село возвращайся. Здесь живи, здесь работай! Знаю, там вашего брата агитируют: «Солдат, поезжай на БАМ!», «Солдат, поезжай в Тюмень!», «Солдат, поезжай сам не знаю куда!» А я тебе говорю: «Солдат, приезжай в родное село, где твой дом, твоя мать. Тебя здесь ждут, и работы на всю жизнь хватит!» Я тебе обещаю, Антон: вернешься, самый лучший, самый новый грузовик дам. Сейчас три машины получили, на следующий год еще пять получим. Лучшую обещаю тебе! С Натальей поженитесь, квартиру дадим! Нечего вам с матерями жить, коттедж получите! Нам такие, как ты, нужны. А тебе нужны такие люди, как в нашем селе. Понял?

Они проходили мимо машинного двора, блестевшего стеклами кабин, тракторными гусеницами. Директор затянул Антона к мастерской, где вспыхивала сварка, звякал металл и механик Потапыч, весь промасленный, держал на ладони подшипник, кого-то костерил, невидимого, запоровшего эту деталь.

Тут же стоял новый, кофейного цвета, грузовик, свежий, умытый, на упругих нестертых покрышках с незаляпанным, крашеным кузовом. Шофер, Иван Тимофеевич, чисто выбритый, в начищенных штиблетах, прилаживал к ключу зажигания самодельную цветную плетенку.

– Правильно, Иван Тимофеевич, что белую рубаху надел. Еще бы и галстук надо! – похвалил директор шофера. – Как летчик! Смотри, какая машина! Как же в нее без галстука сесть!.. Знаешь что, дай-ка Антону на ней прокатиться. Он там в броневиках по минным дорогам катал, а тут пусть прокатится по нормальной дороге вокруг родного села!

Тимофеевич передал Антону ключ зажигания.

Антон сел в кабину, устроился на удобном сиденье. Запустил мотор. Бережно, осторожно вывел из ворот грузовик, чувствуя упругую силу послушной, мягко урчащей машины. Покатил по селу мимо клуба, мимо конторы с флажком, мимо дома, где мелькнула в огороде сестра, мимо дома Натальи, где висело на веревке между двух берез вчерашнее платье. Выкатил за село, где стояли зеленые, не тронутые ливнем хлеба с голубой каймой васильков, и река вспыхнула солнцем, неся на себе баржу. Затуманились озера и старицы, запестрели стада, табуны, чуть различимые птичьи стаи. И он, готовясь восхититься, как бывало, этой красотой и простором, вдруг пережил такую боль, уколовшую его в самое сердце, что выпустил руль, и машина сама несла его по дороге, пока опять не схватился за руль.

Боль была знанием, что через день он закинет за плечи солдатский вещмешок и уйдет из села туда, где в горячую каменистую землю заложены мины, где вспыхивают в дувалах винтовки и друг его, Сергей Андрусенко, лежит на дне боевой машины, стриженая его голова с отпавшей панамой тихо покачивается. Туда, в кишлаки и ущелья, в пески и пустыни, лежит его путь от этих васильков и хлебов.

Он жал педали, гнал грузовик, словно хотел умчаться, пропасть без следа, раствориться в родных лесах и проселках. И река смотрела стоглазо, как гонит он грузовик, как дорога делает круг, снова возвращает его в село.

Перед въездом остановился. Не выключая мотора, вышел. Приблизился, спотыкаясь, к маленькому обелиску, где висел увядший веночек. Среди начертанных фамилий нашел свою: Степушкин. Но это был его дед, убитый на прошлой войне под Ржевом. Антон читал другие имена и фамилии – Демыкины, Борыкины, Суровы – все, с кем учился, с кем танцевал, кто жил в домах родного села. Убитые на прошлой войне смотрели на него из зеленых хлебов, из пролетного облачка, из солнечных вспышек реки.

Медленно прошагал к урчащей машине. Осторожно подогнал ее к мастерской. Возвратил ключи Ивану Тимофеевичу.

До отъезда оставался день. И весь день с утра он испытывал тончайшую нежность ко всему, что его окружало, к живому и неживому. К лучу солнца сквозь щель сарая. К лопуху у забора. И со всем он прощался и все старался запомнить. Подходил к корове и старался запомнить ее немигающие выпуклые глаза. Останавливался перед материнской кроватью, где лежала подушка в цветастой наволочке, и старался запомнить узоры. Опускал руку в бочку с дождевой водой, смотрел на свои пальцы, сквозь темно-прозрачную воду и старался запомнить опавшие березовые листья на дне бочки. Все это он брал с собой, укладывал в свой солдатский вещмешок.

Когда сел обедать, принимая от матери тарелку, ломая хлеб, сестра внесла в комнату его солдатскую форму, вычищенную, выглаженную, с солдатскими значками и бляхами, с позванивающей медалью.

Мать увидела форму, побледнела. Уронила деревянную хлебницу. Кинулась к Антону, обнимая его, причитая:

– Не надо, Антоша, не надо!.. Не хочу! Ничего ты в жизни, сыночек, еще не видел!.. Да тебе бы еще здесь, в родном доме, пожить!.. Да зеленую травку потоптать!.. Да на кого же ты меня покидаешь!.. Да лучше бы я сама туда вместо тебя полетела!.. Нет уже больше у меня сил!..

Она билась, рыдала. Они с сестрой отвели ее на постель, поили холодной водой. Ее лицо, все в слезах, в пролитой воде, белело на пестрой подушке. И рука все сжимала, не хотела отпускать руку сына.

Вечером у него было свидание с Натальей. А до этого, пока солнце медленно клонилось к закату, он спустился к реке.

Песчаный откос был желт. Река пустая, без корабля, без лодки, катилась, крутила синие буруны и воронки, долгие тягучие струи. Будто была свита из множества рек и потоков.

Он смотрел на нее, а она – на него, ожидая чего-то. Он пересекал ее много раз, то в лодке, то на катере, то на белом теплоходе, но никогда вплавь. Слишком широка, холодна была она. Слишком сильно и мощно катила воды. Он, вырастая на берегу реки, не был готов ее переплыть. Боялся ее. Но теперь, стоя у сырой, озаренной вечерним солнцем кручи, он чувствовал, что тело его окрепло и возмужало настолько, что он сможет ее переплыть. Он видел, что и река это знает. Ждет его в свое течение, открывает ему далекий туманный берег.

Он разделся, чувствуя босыми ногами холодную землю, а гибким, сильным, с острыми плечами телом – дуновение речного ветра. Шагнул к воде.

Молча, чисто несся поток, еще не рассеченный ударами его рук и груди. И ему вдруг стало страшно. Захотелось снова одеться, отступить от этой несущейся под вечерним солнцем воды. Его душа, теплые, бегущие в ней силы не пускали его. Но другие, безымянные, властные, подвигали к воде. И он знал, что ступит в нее, войдет в реку, поплывет, как плыли до него другие, выросшие на этой реке, когда наступал их час, когда их тело и дух вырастали настолько, что их влекло переплыть реку.

Он набрал в грудь воздуха, закрыл глаза и кинулся в воду. С мягким плеском, ощутив прохладный ожог, скользил в глубине, омываемый льдистыми струями. Вынырнул и, сильно загребая руками, поплыл, оставляя за собой рвущиеся водяные волокна.

Сначала сердце его сильно стучало. Он быстро, часто резал ладонями воду. Но потом успокоился. Удары сердца, сокращение мускулов вошли в сочетание с мерным, мощным движением реки. И он плыл, делая вдох, широко открывая глаза, видя низкое красное солнце, голубые озаренные воды. Выдыхал в глубину, наполнял реку своим дыханием. А река наполняла его жизнью, несла его.

Недавние боль и тревога исчезли. Река целила его, наполняла молчаливыми холодными силами, взятыми ею от донных ключей и источников, от упавших с неба дождей.

Он был уже на середине реки. Поднял из воды свои плечи, словно опираясь на упругие, подставленные ему под водой опоры. Осмотрелся вокруг.