Рисунки баталиста - Александр Проханов

Веретенов узнал эту улицу, узнал мечеть, Деванчу. Здесь возник и исчез далекий человек на дороге. Здесь Веретенов был остановлен Ахрамом. Здесь, перед въездом в улицу, пролегала незримая грань, за которой находились враги. Туда, за эту черту, были направлены пулеметы и пушки, дышащие жаром моторы, глаза стрелков и водителей.

– "Лопата", «Лопата»!.. Я «Сварка»!.. Четвертая, пятая, вперед!..

Танк, хрустя гусеницами, выставив перед пушкой огромные грабли трала, двинул вперед, медленно опуская трал, ставя в пыль литые катки, толкал их перед собой, как дисковую борону. Следом пошли боевые машины пехоты, осторожные, чуткие: развернув направо и налево пулеметы и пушки, ощетинившись, «елочкой», они стали втягиваться в улицу, заполнять ее, заливать броней, дымом, блеском траков. Словно в глиняную форму заливали горячую сталь.

Веретенов смотрел, как удаляется в Деванчу броневая колонна, рассекая город, отрезая занятый душманами район от рынков, мечетей и школ, от больниц и жилищ, где затаились, слушая рокот брони, люди. Веретенов физически ощущал острое проникновение стали, повторял: «Операция… Надрез… Деванча…»

Ударило резко и тупо, словно лопнул громадный пузырь. Звук пролетел по колонне, шибанул транспортер, тряхнул его, и глазное яблоко содрогнулось в бойнице, будто его хотели выдрать. Одолевая слепоту, неся в себе больное эхо удара, Веретенов смотрел, как над танком медленно, вяло поднимается серая копоть.

– Пятая! Ответьте!.. Доложите обстановку на рубежах продвижения!.. Я вас понял. Подрыв под тралом!.. Отставить смену катков! Продолжать движение!..

Танк качнулся, пошел, оставляя над башней липкий, возносящийся дым – дух взорвавшейся мины. Вся колонна, застывшая после взрыва, ожила, заработала гусеницами, проталкиваясь в тесноту дувалов.

Снова взрыв и удар. Вялый язык черной копоти. Еще одна мина, вживленная в пыль, попала под трал, под тяжкий литой каток, сдирая его с оси. Над застывшей колонной косо, вдоль улицы, метнулась длинная комета с маленькой горящей башкой. Вонзилась в глинобитную стену, буравила, ослепительно жгла, прожигала вещество стены и грохнула пышным взрывом, выбрасывая кудрявые брызги. И следом из стен, из невидимых гнезд и бойниц посыпались выстрелы, прочертили улицу трассы, скрещиваясь на машинах. Рикошетили, наполняли улицу летучим пунктиром. И в ответ с машин ударили пушки, сипло и низко, харкнули красным огнем. Часто, в упор, забили по стенам пулеметы, покрывая дувалы желтой клубящейся пылью.

– Четвертая! Обрабатывать огневые точки!.. Продолжать продвижение!.. Вперед, только вперед!..

Колонна медленно, растопырив в разные стороны пушки, окутываясь горчичной пылью, двинулась в глубь слободы. Молотила пулеметами, выдалбливая себе путь. Веретенов смотрел во все глаза, стремясь различить на башне цифры 31. Не мог. Башни были повернуты тылом. Машины от него удалялись. На мгновение возникала корма, закрытые двери с двумя стальными карманами, и тотчас все заслонял нос другой БМП – плоская башня, пульсирующий огонь пулемета.

Транспортер развернулся и быстро, обгоняя колонну, помчался по площади мимо закрытых дуканов.

Они въехали в крепостные ворота. Вслед за стрелками спрыгнув с транспортера, Веретенов оказался среди высоких каменных стен, наполненных тенью и холодом. И только высокая круглая башня над цитаделью солнечно и сухо желтела. Оттуда, от башни, от стен, переваливая через кладку, сыпались треск и выстрелы, доносились нестройные гулы – отзвуки боя.

Из штабного транспортера выдвигались антенные штыри. Метнулся телефонист с мотком провода. Корнеев по пояс в люке, озирая крепость с зеленым афганским грузовиком и с двумя броневиками у ворот, с пулеметами на ходовой галерее, подавал команды по рации, вслушивался в хриплые ответы.

Обегая взглядом этот тенистый прохладный объем, ограниченный камнем стен, синий многоугольник высокого неба с пролетающим вертолетом, круглую озаренную башню, за которой скрылась винтокрылая машина, Веретенов почти не удивлялся, что именно здесь день назад стоял с афганским археологом, любовался голубым изразцом в его руках, слушал горлинок, хотел подняться на башню. В этой крепости подстерегал его, подстерег и настиг гул растревоженного огромного города. И тогда, день назад, не признаваясь себе, он ждал этого гула, боялся его, стремился в него погрузиться. И вот теперь эта башня, хлопки за стеной, пальцы офицера, ухватившие железную скобу.

– "Лопата", «Лопата»! Я «Сварка»! Доложите рубеж продвижения!.. Не слышу!.. Капитан, да будь ты мужиком, в самом деле! Голоса, что ли, лишился? – Подполковник, набычась, выковыривал информацию из невидимого гудящего города.

Рация в ответ сипела, хрипела:

– "Сварка"! Я «Лопата»! Докладываю!.. Заняли рубеж!.. Блокировка окончена!.. Машины поставлены в точки!.. Сильный ружейный и пулеметный обстрел!.. Бьют снайперы!..

– Вас понял. Доложите потери!.. Повторяю, доложите потери!..

– "Сварка"! Я «Лопата»! Вас понял! Докладываю!.. При выходе на позицию один убит!.. Повторяю, один убит!..

В Веретенове мгновенная остановка жизни. Остекленевший взгляд к каменной солнечной башне, к лазури, в которой вертолет трепещет винтами, делает боевой разворот.

– "Лопата"! Сообщите фамилию убитого!.. Спрашиваю, кто убит, капитан? – выпытывал подполковник у клокочущего, бурлящего города.

– Убит Юсупов, водитель!.. Очень сильный огонь! Снайперы!.. – Голос измельченный, истертый в осколки и снова собранный в подобие голоса, передавал информацию. А у Веретенова сердце, пропустившее несколько тактов, снова принялось наверстывать время.

Он прожил в этом времени несколько черно-белых секунд. Снова следил за движением вертолета, исчезающего за каменной башней.

– Будь аккуратней, капитан!.. Всех людей под броню!.. Убирайте вокруг себя снайперов!.. Чтоб ничего живого там не осталось!.. Истребляйте их из пушек!.. Слышишь меня, капитан?

Лицо Корнеева казалось стиснутым, угловатым, под стать крепостной стене, уступам, углам транспортеров. В этом лице было знание о начавшемся бое, об убитом Юсупове, о машинах, ушедших к дувалам, вставших на точки, на пыльных рубцах колеи. И в одной из них, ахающей дымом и пламенем, его сын, его Петя.

В крепостные ворота въехал транспортер с красной афганской эмблемой, с колоколом громкоговорителя на броне. Из него спустились полковник Салех, офицеры-афганцы, и среди них – в нахлобученной панаме – лейтенант Коногонов. Веретенов обрадованно устремился к нему:

– Ну вот опять с вами встретились! Еще одна строка в диссертации?

– А вы опять с этюдником? Сейчас на башню поднимемся. Там будут развернуты командные пункты. Оттуда и нарисуете город! – Коногонов чувствовал волнение Веретенова, улыбался, спокойный, приветливый. – Вы меня извините, я должен оставить вас. Два командира, а переводчик один! – Он отошел туда, где полковник Салех и подполковник Корнеев уже искали его глазами.

Веретенов испытывал расщепленное и прежде знакомое чувство. То раздвоение души, когда одной ее половиной страдаешь, страшишься и любишь, переживаешь восторг или стыд, а другой, всевидящей, холодной и точной, стремишься все это постичь в себе самом и вокруг, перенести на холст и бумагу. Дорожить своим страхом и болью, молить, чтоб они не исчезли, пока их не выразишь в цвете.

Он слушал бой в городе. Пугался, болел за сына, за тех молодых солдат, с кем сидел накануне в ночи. И одновременно торопился на башню. Стремился раскрыть этюдник. Увидеть зрелище боя. Рисовать этот бой.

Офицеры вошли в полукруглый проем, стали подниматься по винтовой, врезанной в толщу стены лестнице. Веретенов – поодаль, за ними. Этюдник гремел и цеплялся.

Сердце его колотилось. Вошел в коридор, ведущий полого вверх. Остановился от яркого, нестерпимого света, толкнувшего в грудь и глаза. Из сквозного проема бил белый слепящий свет. Прорывал небеса, палил и слепил, запрещал смотреть и ступать. «Не смей!» – неслось из этого света. «Стой!» – беззвучно гремело в лучах. «На это нельзя смотреть!» – останавливало грозное свечение.

Идущие впереди офицеры исчезли в белом пятне. Расплавились, утратили свои очертания. Бесцветная раскаленная плазма заливала глазницы, сжигала сетчатку, оставляя в глазах два черных слепых бельма. И, слыша грозящее слово, обжигаясь об огромный, горящий в небесах электрод, он шел на запрещающий свет.

«Свет Герата! – бормотал он, волоча свой этюдник. – Свет Герата, мой свет!»

И свет вдруг пропал. Он вышел на башню.

Круглая, с каменным полом площадка, ограниченная зубчатой стеной, была как чаша, вознесенная в синеву. Нагрета, накалена, полна голосов и движений. Стояли телефоны и рации. Звучала русская и афганская речь. Многоголосье команд, позывных. Корнеев вызывал «Лопату», приказывал шестой, четвертой. Полковник Салех, окруженный штабистами, гортанно и звучно командовал. Веретенов приблизился к узкой бойнице и выглянул.