Транзит Сайгон – Алматы - Эльдар Саттаров

Все задумчиво закивали головами. В тот вечер они решили основать Французскую Коммунистическую Партию.

6.

Я родился в год Тигра, когда у власти в Париже уже не первый год находился антифашистский Народный Фронт, широкая коалиция из социалистов, радикалов и коммунистов из ФКП. Рабочее движение развернулось тогда в полную мощь, добившись, после целой волны забастовок и оккупаций, многих важных успехов. У кабинета Блюма были выбиты сорокачасовая рабочая неделя, повышение зарплат от семи до пятнадцати процентов, оплачиваемые отпуска, право заключать коллективные договоры и многое другое. Сайгон по цепной реакции также охватили стачки. Бастовали Арсенал, портовые кули, Трансиндокитайская железная дорога, трамвайные депо, прачечные. Нередко раздавались одиночные револьверные выстрелы – убивали жестоких плантаторов, несправедливых прокуроров, палачей из Сюртэ, как в ночи, так и среди бела дня, в толпе.

Товарищ Ань, в то время с головой ушёл в проект создания Индокитайского Конгресса. Идея зародилась в ходе одного из собраний импровизированного кружка в типографии газеты «Надтреснутый колокол». Темой в тот вечер стало движение Ганди за независимость Индии. Услышав о том, как индийцы добились в своё время от англичан права участвовать в местных выборах, а потом даже смогли ввести своего представителя в британскую Палату общин, где он отстаивал интересы простого индийского народа, присутствующие расшумелись. Новые друзья, матросы, привели в тот раз с собой Хайфонца, очень спокойного и сдержанного юношу, с непроницаемым выражением лица, который выказывал свой истинный, тигриный нрав лишь изредка, когда злился или был чем-то взволнован. Он и заговорил первым, весьма неожиданно, о том, что организация, схожая с Индийским конгрессом могла бы стать первым шагом к построению коалиции по типу Народного Фронта из метрополии.

– Вы сказали, что Ваш друг – важный человек в одной из партий, из тех, что находятся у власти в Париже, старший брат, – сказал он Аню, и, поскольку он молчал до этого весь вечер, все повернулись к нему и внимательно прислушались. – Почему бы нам не попробовать открыть свой филиал Фронта, наподобие местного представительства? У Вас столько хороших идей, которые Вы смогли бы донести до французского правительства, где Вас наверняка услышат.

– Это не мой метод, – задумчиво ответил Ань. – Ты знаешь, мне ведь уже предлагали чин, когда я только прибыл из Европы. Губернатор Коньяк предложил мне должность мирового судьи и земельную концессию. Я отказался. Мне не нужна власть. Лично я никогда не вступлю в партию Хошимина, потому что я не верю и не поверю, что он действительно представляет чаяния простого народа. Но это тема для отдельного разговора…

– Но народ, – подхватил Хайфонец.– Народ мог бы воспользоваться такой властью, чтобы улучшить свои условия. В каждой провинции, в каждом округе, в каждом селе можно было бы организовать народные комитеты, которые прислали бы в Сайгон своих делегатов. Сначала мы бы собрали Индокитайский конгресс, потом мы организовали бы на его основе свой Народный фронт.

– Надо подумать, – согласился Ань. – Можно составить небольшой текст для листовки, отпечатать её прямо здесь и распространить везде, где мы уже продаём «Надтреснутый колокол» – начать с депо Французской трамвайной компании, цехов табачной фабрики, ликёро-водочного завода в Биньтае, нефтебаз в Ньябе…

– В типографиях города, на вагоноремонтном заводе и на железных дорогах, среди водителей автобусов из Таншоннят, – подхватил главный редактор Эжен де ла Бати, наполовину вьетнамец по матери.

Честно говоря, по-моему, это была довольно-таки оппортунистическая идея, чем-то смахивавшая на попытку выторговать крупицу суверенитета у Парижа для горстки политизированных, анархо-троцкистских активистов. В любом случае, охранка из Сюртэ вскоре арестовала всех участников даже за этот невинный проект, обвинив их в сепаратизме и попытке «раскола и нарушения территориальной целостности нашей общей родины, Французской Республики» Их освободили только после прямого коллективного обращения от местной интеллигенции к Леону Блюму. Премьер-министр пообещал провести радикальное обновление колониальной системы. Разумеется, он отнюдь не собирался отказываться от заморских территорий и солидных доходов, приносимых ими в республиканский бюджет, это понимали все. Ребят вроде Хайфонца и других матросов, спонтанно примкнувших к движению, тюрьма лишь закалила и укрепила в их выборе, в революционной борьбе. Они убедились, что демократия с их мнением не считается.

7.

Как говорили в тот год в народе: «Год Крысы – неприятности, год Быка – потери, год Тигра – зло». И в самом деле, по словам стариков, если в год Крысы урожаи поедала засуха, то в год Быка начались наводнения, а в год Тигра – репрессии. Именно в год Тигра правительство издало декрет о призыве двадцати тысяч местных стрелков для защиты Отечества от угрозы военной агрессии со стороны фашистской Японии. Но вьетнамский народ отнюдь не горел желанием идти под пули по приказу месье Блюма, Муте или Даладье из далёкого Парижа. Рекрутские агентства и военкоматы столкнулись с массовым уклонением. Самые отчаянные дезертиры пошли даже на членовредительство. В качестве генерал-губернатора в Индокитай впервые прислали военного – генерала Катру.

В то же время войска императора Хирохито действительно вплотную сконцентрировались к тому времени на границах Индокитая, планируя вторжение на остров Хайнань в непосредственной близости от вьетнамских территориальных вод. Сиам, стремившийся присоединиться к оси Рим-Берлин-Токио, в качестве охвостья, также выдвинул свои войска к южным границам Индокитая, с другой стороны, в надежде оттяпать лакомые куски территорий Камбоджи и Лаоса. Японской пропаганде в тот период удавалось находить определённый отклик среди местных реакционеров азиатских стран. Они говорили о радикальном обновлении человечества, о счастливых временах, которые наступят с формированием Восточной лиги процветания, свободной и очищенной от западных колониалистов, под неусыпным оком Восходящего солнца. Аннамским националистам пришёлся по душе лозунг «Азия для азиатов». Здравомыслящие люди понимали, что в действительности он подразумевает «Азию для японцев», горделивых наследников самураев и шогунов. В лобовую столкнулись геополитические и экономические интересы разных держав – прибыли американских и британских предпринимателей стремительно падали в Шанхае и Гонконге. На самом деле речь шла о полномасштабной колонизаторской кампании, проводимой двумя старинными кланами, преобразованными в тресты, Мицуи и Мицубиси.

Японская военщина показала своё истинное лицо во время Нанкинской резни в Китае. Пресловутая честь самураев, о которой говорилось столько высоких, пафосных слов, была навеки вечные попрана и опозорена в дни оккупации Нанкина. Распоясавшаяся солдатня не просто подвергла тогда безоружное население города массовой, беспорядочной резне, выстраивая мужчин, чтобы оттачивать на них штыковые навыки. Их офицерики с видимым садистским удовольствием расправлялись со стариками, женщинами и детьми на глазах у их же семей, а ведь это противоречит любым мыслимым представлениям о поведении мужчины. Они вспарывали штыками животы беременных женщин и подвергали крошечных деток групповым изнасилованиям в извращённой, немыслимой форме. Насиловали всех девочек старше четырёх дней, а тех что постарше ещё и калечили, отрезая половые губы, истязая, терзая ножами и тупыми предметами, превращая их низ в кровавое месиво, перед тем как, облив керосином, сжечь их заживо. Ни один народ, ни одна культура, ни один из видов животного мира не допускают ничего подобного, хотя бы потому что такие действия противоестественны. Но орава прыщавых девственников из Японии, свихнувшихся от казарменной муштры и слепого повиновения, в своей нелепой, неуместной, подлой жестокости, казалось, стремилась поразить весь мир симптомами массового психоза, отравившего эту маленькую, перенаселённую, милитаризованную страну. В самом деле, они будто бы задались целью доказать, что человеческое существо в своём бесчестье может скатиться гораздо ниже, чем воображали до сих пор. Парадоксальным образом почему-то именно те, кто больше всего одержим идеей сверхчеловека, зачастую претерпевают подобную деградацию, являя миру чёткую клиническую картину состояния низшей формы развития, недочеловека. Военные преступники из японской армии потом предстали перед судом и были приговорены к смертной казни, но это произошло лишь долгих десять лет спустя.

Дядя Нам, мой приёмный отец, владел большим заводом по производству черепицы в Кантхо, примерно в сотне километров от Сайгона. В тот год он решил на всякий случай инвестировать кое-какой капиталец из своей заначки в небольшое, но прибыльное предприятие в черте города. Так, на первом этаже дома, в котором мы все жили, открылась опиумокурильня «У Нама». В ней дядя Нам и познакомился с одной из своих регулярных клиенток, обворожительной опиоманкой Фын. У неё были зачаровывающие миндалевидные глаза, тонкие руки и густые, длинные волосы. Когда она смотрела на тебя, нездоровый блеск её таинственных глаз словно бы рассказывал тебе о чудесах страны фей, в которой она жила, днями и ночами преследуя сказочных драконов, блещущих чешуёй неведомых цветов. С ней дядя Нам впоследствии обручился и провёл несколько долгих и, возможно в чём-то счастливых лет. Специально ради того, чтобы иметь возможность уединиться с ней, он снял комнату на бульваре Галлиени, неподалёку от рынка Бен-Тхань. Они лежали бок о бок сутки напролёт на низких кушетках, сдвигаясь с места время от времени только затем, чтобы приготовить очередную трубку опиума. В каждом движении тёти Фын сквозило необъяснимое сладострастие. Она сковыривала длинной иглой очередной шарик густого и вязкого вещества из фирменной жестяной баночки с изображением чёрной кошки, размазывала его по чашечке инкрустированной позолотой трубки из слоновой кости и торжественно выпаривала его над свечой в свои лёгкие посредством нескольких благоговейно жадных затяжек. За бизнесом в опиумокурильне присматривали понемногу все домашние. Дядя Нам только и делал, что валялся под кайфом целыми днями со своей красоткой. По-моему они даже не занимались любовью, а только курили и валялись, бессмысленно глазея в потолок, на гипсовые орнаменты, или на лопасти вращавшегося над ними вентилятора. Такими я их и запомнил. Они казались мне похожими на двух призраков из иных миров.