Транзит Сайгон – Алматы - Эльдар Саттаров

Когда Деку оказался за решёткой, его вразнобой приветствовали голоса французов из соседних камер. Из их обрывочных реплик, перед адмиралом постепенно вырисовывалась ужасающая картина. Сначала, в Лангшоне весь офицерский состав был приглашён японцами на праздничный банкет, после которого все до единого французы, присутствовавшие на обеде были коварно обезглавлены молниеносными ударами острых как бритвы самурайских мечей. Во всех других частях Индокитая французские казармы были одновременно атакованы формированиями армии Ямато, их гарнизоны тут же расстреляны и перерезаны. Лишь трём генералам удалось спастись вместе со своими воинскими частями благодаря паническому бегству в сопредельные области Китая и Лаоса. Но перед тем как бежать, они тщательно и методично расстреляли всех до единого пленных коммунистов. Особенно отличился Алессандри.

На следующий же день молодой император Бао Дай объявил из Хюэ об отмене договора с Францией о протекторате и распорядился начать формирование марионеточного правительства, под покровительством Японии, и новых структур исполнительной власти на местах из числа активистов вьетнамских национал-социалистических организаций. Минода, сменивший Деку в кресле генерал-губернатора, Кошиншины, назначил своего старого боевого товарища Ииду комиссаром «Авангардной молодёжи». Собрав на крупной манифестации в Шолоне членов этой массовой организации, одетых в униформы и декоративно вооружённых заточенными бамбуковыми кольями, тот зачитал им своё обращение на вьетнамском, в котором объявил о конце колониального рабства и о начале новой эры, во время которой каждый из присутствующих будет обязан служить делу процветания Великой восточной Азии. «Каждый вьетнамец старше тринадцати лет, любящий свою Родину обязан вступить в ряды «Авангардной молодёжи», чтобы служить интересам своей страны!», воскликнул он, и его речь потонула в продолжительных овациях. У этих людей уже сформировалась устойчивая привычка к продолжительным аплодисментам и громкому выражению согласия – они подчинились микадо так же, как до этого маршалу Петэну, в конце концов, какая разница? Отныне «Авангардная молодёжь» была обязана помогать японцам в очистке территории после союзных бомбардировок, оказывать неотложную помощь пострадавшим, убирать трупы.

Ну и повезло же нам с Рене, что на тот момент нам ещё не было тринадцати!

17.

Из тревожных перешёптываний взрослых, нам, детям становилось ясно, что грядут большие перемены. Индокитай был заочно поделен лидерами союзных государств антифашистской коалиции на конференции, в Потсдаме. По настоянию Сталина капитуляцию японцев в Тонкине и Аннаме до шестнадцатой параллели должны были принять китайские националисты из армии Чан-Кайши. В обмен советский генералиссимус согласился на то, чтобы аналогичные действия у нас в Кошиншине были предприняты войсками вице-короля Индии, графа Маунтбаттена Бирманского. Особенно беспокоился дядя Нам. Он почему-то думал, что англичане, придя из Бирмы, прикроют торговлю опиумом, несмотря на то, что при французах она приносила в национальный бюджет четверть всех доходов. Потихоньку он сплавил тётю Фын в лечебницу для душевнобольных. К тому времени от её былой красоты уже не оставалось и следа. Она вся как-то высохла, выцвела, пожелтела, её скулы заострились, а выразительные некогда глаза, пленявшие дядю, помутнели, утратили всякое выражение и провалились в темнеющие впадины глазниц. По утрам, до получения очередной дозы опиума она поминутно ёжилась, кутаясь в шерстяное одеяло, и то и дело потряхивала головой, словно бы подзывая нас к себе. На неё было жутко смотреть и, откровенно говоря, я испытал облегчение, когда её увезли на карете скорой помощи.

Дядя Нам продолжал покуривать трубку-другую в сутки, но употреблял теперь гораздо меньше, в строгом соответствии с предписаниями врача, заходившего к нам два раза в день и коловшего дяде в задницу витамины. Когда я заносил к нему в спальню лекарства и оставлял их на столике у массивной, резной кровати, заставленном термосами, чайничками и чашечками, он теперь узнавал меня, иногда гладил по головке и обещал, что, мол, «когда это всё закончится», я, наконец, встречусь со своей мамой. «Бедный малыш», вздыхал он, но, как мне казалось, слегка притворно. Освободившись от своих обязанностей по опиумокурильне, я дни напролёт бесцельно катался по центральным улицам на своём любимом велосипеде, вплоть до наступления темноты и комендантского часа.

Японцы готовились к обороне. Привычным стало зрелище полуголых пленных французов, сбитых лётчиков ВВС США, загорелых до красноты, подобно варёным ракам, которые день и ночь неустанно рыли траншеи для японцев под их неусыпным присмотром. Им запрещали прерывать работу даже во время бомбардировок, что превращало их в живые мишени для союзников. Союзники в те дни бомбили ежедневно. Над городом повис густой, плотный смог от дыма пожаров. Наше бомбоубежище находилось довольно далеко от дома, в публичном доме в нескольких кварталах от нас. По иронии судьбы у проституток было гораздо больше шансов на спасение и выживание. Так как сирены, возвещающие о налётах, взвывали порой десятки раз в день, мы не всегда успевали туда. В этих случаях мы прятались дома под кроватями и столами, накинув на себя для надёжности ещё по несколько матрацев.

Когда мне удавалось улизнуть из дома, чтобы поколесить по городу, перед моими глазами раскрывались картины настоящего ада. Всюду валялись трупы. Их собирали коммунальные мусороуборочные машины, чтобы отвезти на общее кладбище – земли под могилы уже не хватало.

Однажды, проезжая мимо Ботанического сада, я заметил, что он буквально переполнен огромным столпотворением японских солдат и офицеров. Мне почему-то показалось, что они решили опять устроить массовую казнь французов. Весь центр города словно бы затих тогда, и эту недобрую тишину прорезал лишь резкий, гавкающий голос какого-то высокопоставленного офицера. На удивление, парк не был оцеплен ощетинившимся штыками каре, и, оставив велосипед у оградки, я кустами прокрался поближе. Все фонарные столбы по периметру парка были оборудованы новенькими репродукторами и надменный, отрывистый голос доносился именно из них. Говорящего не было видно нигде, но сад был переполнен стройными рядками офицеров усевшихся на колени и покорно склонивших головы в белых повязках. В центре сборища, в кругу офицеров находилось пятеро сановитых вельмож, одетых в традиционные белые кимоно. Среди них я узнал капитана Ичигаву. Я решил, что они молятся какому-то японскому богу, а по радио к ним обращается какой-то хитрый дядя, решивший их разыграть и заставивший их поверить, что он и есть этот бог. Когда голос умолк, те пятеро в белом, как ни в чём не бывало, в наступившем гробовом молчании, прокричали «Да здравствует император!», после чего быстро выхватили свои мечи, воткнули их себе прямо в пузо и начали разрезать себя как бы напополам – я был уже на расстоянии вытянутой руки и видел это лично, клянусь! Особенно мне запомнились вылезающие из орбит глаза Ичигавы, находившегося ближе всех ко мне, потому что, ещё продолжая резать самого себя как бы на две половины, он обернулся в мою сторону и сразу же привычно намётанно и цепко перехватил мой испуганный взгляд из-под сени трепетавших листочков кустарника. Он открыл, было, рот, и я решил, что он сейчас же распорядится схватить и увезти меня в жёлтое здание на Катина, но из него лишь хлынула чёрная кровь, и в этот момент другой дядя в форме рядового отрубил ему голову. Я помню, что сразу же начал пятиться ползком назад, подобно раку, но не помню, как добрался до своего велосипеда.

Конец ознакомительного фрагмента.