Дальний поход - Андрей Посняков

– Вижу, что немаленькая, у самого глаза есть. Не о всей деревне покуда речь – огородим во-он тот домишко, – Матвей показал рукой, – он и большой – коли потесниться, на всех места хватит – и крыша там есть.

Отошедшая чуть в сторонку – знала, не шибко-то нравилось мужу, когда молодая жена во время дел важных рядом вертелась – Митаюки-нэ глянула на указанный дом и вздохнула.

Дом девичества! Сколько с ним всего связано – и подружки, и мудрые наставницы, и веселье по ночам, и первые охи-вздохи по молодым парням-воинам… Детство там прошло и юность.

– Ну, что встал? Ступай, Ухтымко. Возьми кое-кого сразу – деревья подходящие присмотри, а я потом всех отправлю. Понял все?

– Понял, атамане. Сделаю.

Сунув наконец саблю в ножны, Ухтымко побежал к ватажникам:

– Яшка, Ферапонт… и ты, Тошка! За мной. Секиры с собой прихватите… А лучше – топоры.

Хоть и нелегкое это было дело – не столько рубить, сколько таскать из лесу срубленные стволы, вкапывать – а все ж к ночи управились, ухайдакались, правда, все. Хорошо еще, девы сир-тя, полоняницы бывшие, а теперь уж не пойми и кто – помогли, как сумели – жилистые оказались, выносливые, работали ничуть не хуже казачек – Олены, Устиньи, Онисьи. Авраамка тож увязалась, младенца своего беременной Тертятке доверив – стыдно было без дела сидеть. Что говорить, те, кто на сносях, тоже ваньку-то зря не валяли: пойманную в озере рыбку почистили, костры разожгли да зачинали уже и ушицу. В трех больших котлах: в одном – налимья, в другом – щучья, а в третьем – осетровая. Духовитая выходила ушица – Тертятко к заброшенным огородам сходила, нарвала приправ.

Огородив частоколом небольшую площадку перед входом в дом, ватажники похлебали ушицы да повалились спать – так все устали, вымотались, что даже песен не пели и даже не любили чернооких дев. Впрочем, младой Яшка Вервень все ж прилег под бочок к одной – темноглазой, стройненькой, проворной – звали ее Ябтако.

– Эй, Ябтако-нэ, – дождавшись, когда изо всех углов бывшего девичьего дома послышится громкий храп, Яшка погладил девушку по плечу. – Устала?

За время жизни в остроге все полоняницы уже более-менее сносно говорили по-русски, казаки же, в большинстве своем, языком сир-тя не особо заботились – старшие колдовскую речь знали, и ладно, а мы что ж… мы молодые ишшо! Так многие считали, да только не Яшка – запала в душу его младая пленница-дева, так запала, что едва не поссорился из-за нее с друзьями-приятелями – не давал, как обычно, на троих, злился, саблю вытаскивал, мол, девка эта – моя! Дружки хохотали – твоя так твоя, кому она нужна-то – да, глазки – звездочками и на мордочку красна, так ведь плоскогрудая, тощая – ребра торчат!

Да… тощевата… и грудь не ядрами пушечными. А вот Яшке – нравилась! Всех отбил, а сам… сам вдруг без ласки остался – просто уже не мог, не хотел брать Ябтако силой.

– Эй, Ябтако… Спишь?

Молодой казак снова погладил девчонку по плечу, немного полежал, прислушиваясь к ее тихому дыханию, затем осторожно засунул ладонь под кухлянку, ощутив волнующее тепло юной шелковистой кожи…

– Не сплю я, ага. – Ябтако резко повернулась к Яшке лицом и, свистящим шепотом, прямо в лоб, спросила: – Ты зачем ко мне пристаешь? Прямо здесь хочешь? Так ведь люди кругом… не стыдно?

– Мне с тобой ничего не стыдно!

– А – за меня?

– Слушай, Ябтако, – покусал губу юноша. – Я тебе совсем не нравлюсь? Вот, нисколько-нисколько? Или у тебя там раньше кто-то был?

Девчонка сверкнула глазами:

– Может, и был. А может, и не был. Тебе какое дело? Ты дом мой разрушил, братьев убил! Если хочешь – так не стесняйся, как всегда, бери меня силой… вот только глазки не строй, разговоры не разговаривай – противно мне их слушать, вот!

– Другим-то не противно…

– Другие – это другие, а я – это я.

– А ну-ко хватит там! – прикрикнул из угла какой-то казак. – Всю-то ноченьку – ши-ши-ши, ши-ши-ши – надоели. Спасть дайте, ага!

– Да кто не дает-то?

– Дак – вы! Ежели тебе, паря, не спится, так иди, вон, в дозоре Ферапонта смени.

Затих Яшка, отвернулся от Ябтако – обиделся. Ишь ты, гордая! Да ей дорога-то одна – в монастырь, после всего, что было. Впрочем, нет у них никаких монастырей – язычники, хари некрещеные. Ишь ты… спит. Или притворяется, говорить не хочет? Ладно, утром поговорим… уж там не отвертится, еще поглядим… ага… все ж не хотелось бы силою… не, силой больше – никак.

Утром все казаки, кроме дозорных, снова отправились на бревна – Матвей Серьга все хотел окружить дом девичества частоколом со всех сторон… хотя бы один этот дом, чтоб в случае чего было где укрыться. Правда, на этот раз уже никто жил не рвал, все делали основательно, не спеша и девок уже к тяжелым работам не привлекали, те по хозяйству хлопотали, обживали неогороженный «посад» – ставили чумы, потом отправились к озеру за тростником – крыть крыши хижин. Главной во всех женских делах была Митаюки. Русских бледонолицых дев она умело отвлекла на уху, на рыбу, к озеру же повела лишь своих, сир-тя…

Там, в камышах, и стала им на мозги капать, говорила хлестко, безжалостно:

– Вот что, девы, всем вам понять надобно, что в прежнем вашем селении никто вас уже не ждет и никому вы там не нужны. Почему – объяснять надо?

– Да не надо, – махнула рукой ясноглазая Ябтако. – Понимаем мы всё, не дуры. Знаем, что к прежней жизни ходу нет.

Оглянувшись по сторонам, Митаюки подбоченилась и неожиданно для всех улыбнулась:

– А вот тут ты не права, милая! Прошлое не воротишь, нет, но вот здесь, на этом месте, можно такую же жизнь, как раньше, устроить!

– Да уж, как раньше… – всхлипнула одна из дев. – Мне домой хочется, к маме…

– Нет у вас больше дома! И родичей нет! – жестко бросила Митаюки-нэ. – Все пропало… Но здесь… здесь – появиться может! Снова по-нашему заживем, как привыкли – селение, праздники, дом девичества. Все восстановим, все нашим будет!

– А… а как же дикари бледнолицые? – Ябтако с сомнением качнула головой. – Они что, так вот нам и отдадут все?

– Не то чтоб отдадут, – задорно подмигнула всем юная ведьма. – Но как мы все возьмем – не заметят. Поверьте, есть силы… Но вы должны сейчас всех бледнолицых ублажать безмерно! Детей пока не рожать… как можно будет, я сообщу вам.

– Как это – детей не рожать? – вскинула глаза совсем молодая девчушка со щербатым ртом. – Разве то только от нас зависит?

– Конечно, от нас, – уверила Митаюки. – Я научу как… Сегодня же и научу, но чуть позже. Пока же – главное выслушайте. У русских обычаи сильно от наших отличаются, да – в том их сила, в том и слабость тоже. Слава богу, от колдунов бледнолицых избавиться удалось… ох, чего мне это стоило! – колдунья покусала губу. – Ладно, плакаться не буду. Итак, вот как вы все себя вести должны отныне. Со всеми подряд не спать – то для дикарей бледнолицых позорно – каждая пусть себе одного мужчину выберет, с ним и живет, да так, чтоб тому никакой другой женщины в жизни своей не хотелось!

– А разве так бывает? – снова засомневалась Ябтако.

Ведьма расхохоталась:

– Бывает, подруженька! Только для этого кое-что надобно уметь… вижу, не учили вас, как надо, в доме девичества.

– Нас там только готовить учили.

– И корешки да травы собирать.

– Ха, корешки! – презрительно усмехнулась колдунья. – Сами вы корешки. Ладно, нечего время терять – прямо сейчас учить вас буду. Ты, глазастая!

Палец Митаюки-нэ уперся в грудь Ябтако.

– Я?

– Ты, ты, не я же! Раздевайся.

– Совсем?

Митаюки воздела очи к небу:

– О, великая Неве-Хеге! Ты всем так прекословишь, девушка?

– Да я… – Ябтако совсем засмущалась. – Я ничего, я – что скажут… Если надо, то…

Быстро сбросив кухлянку и тонкие оленьи штаны, девчонка развела руками:

– Вот…

Ведьма довольно кивнула:

– Ложись вот сюда, на песок. Да на спину ложись, не на брюхо! Ноги вытяни, так… А вы все смотрите внимательно и запоминайте!

Опустившись на колени перед растянувшейся на белом песке Ябтако, Митаюки-нэ провела ей по животу ладонью:

– Предположим, ты мужчина, а я – женщина… Смотрите все, как с мужчинами надо… Начинаем с поглаживаний… так…

– Ой, ой, щекотно… – Ябтако дернулась и расхохоталась.

– Тихо ты! – тут же прикрикнула на нее колдунья. – Не верещи, кому сказала?

– Ой-ой-ой!

– Ничего с твоим лоном не сделается!

Кинув почищенную рыбину в котелок, Настя поднялась на ноги и подошла к Устинье:

– Полей-ка на руки, сестрица.

Устинья молча взяла кувшин, полила, улыбнулась:

– Как маленький-то? Толкается, поди?

– Толкается…

– Да-а, скоро и рожать! – покивала сидевшая рядом Олена – полногрудая, броской красоты, дева.

Улыбнулись и Онисья с Аврамкой.

– А где Тертятко? – вспомнила вдруг Настя. – Только что здесь была.

– Верно, к своим пошла, к озеру. – Устинья махнула рукой. – Чай, любопытство взяло – чего-то они там долгонько.