Дальний поход - Андрей Посняков

– Костерок пусть разложат, да-а. Я пока трав наберу, я умею.

– Знаю, что умеешь, – Егоров махнул рукой. – Ладно, собирай. Только быстро.

На свежих могилах белели вырубленные из березок кресты. Поднялся ветер, раскачивая кроны деревьев и унося прочь тяжкий запах крови. Перекрестившись, атаман спустился к речке, глядя, как казаки споро связывают плоты.

– А хорошо, что бревна с собой взяли, – ухмылялся Михейко Ослоп. – Хоть и умаялись тащить, да все же – по реке-то плыть, не пешком шастать! Мило дело.

– Кто б спорил, Михей!

– Атамане, – из кустов с озабоченным видом выскочил оставленный «на развод костра» Короедов, поклонился. – Я на кострище старом вон что нашел. Таммо в углях… не до конца сгорело.

Иван вздрогнул, увидев на протянутой грязной ладони… обгоревший красный лоскуток. Шелковый!

– Молодец, Семка! Значит, все правильно. Верной дорогой идем. Славно! Вот только…

Егоров замолк, отпустив парня возиться с костром, сам же задумался, поглаживая шрам. Славно-то славно, да не все! Лоскутки приметные – это хорошо, а вот то, что кто-то их собрал да в костер бросил – плохо! Что же, получается – следы заметал? Зачем? Кому это надо? И – главное – от кого?

– Пойми, Михей, про то, что мы так быстро вернемся, в остроге не знали. Ждали к осени.

Подозвав здоровяка, атаман поделился с ним своими сомнениями – может, бугаинушко подскажет чего? Одна голова хорошо, а две – лучше. Или три – еще б и Ганса позвать… ладно, позже. Михейко же Ослоп был не только сильным, но еще и умным, правда, почему-то ума своего стеснялся и редко выказывал. Но Иван-то знал!

– А ежели не от нас они следы заметали? – бугаинушко почесал заросший затылок. – Может, от людоедов прятались? Те же тоже могли по лоскуткам найти, догадаться. Тупые-то они тупые, однако ж охотники все, как добычу ловчей проследить, соображают быстро!

– Может, и так… – согласно кивнул Егоров. – Другого-то все одно ничего не думается. Да. Так. Дальше внимательней надо смотреть.

– Ясно, – Михейко пригладил ручищей мокрые от пота волосы. – Однако, мыслю так. Не токмо лоскуты шелковые искать на пути надо. Иное тоже – что ели, пили, выбрасывали… кал даже!

– То так, – улыбнулся Иван. – Все искать будем.

Неширокая речка изобиловала мелями, потому ватажники продвигались вперед с осторожностью, медленно – к тому же, против течения – но все же куда быстрее, нежели бы шли пешком. Да и безопаснее было на плотах, и веселее – почитай, все рядом, вместе, это вам не сквозь заросли продираться след в след – и поговорить не с кем, разве что идущего впереди окликнуть да взглядом с тем, кто позади, перекинуться.

Так плыли почти до самого вечера, пока впереди не показалось вытянутое в длину озерко, заросшее по берегам тростником, красноталом и большими, выше человеческого роста, папоротниками, весьма причудливого – от изумрудно-зеленого до карминно-фиолетово-розового – окраса.

Там, сразу же, на берегу, и разбили лагерь, отправив один плот с разведкою – поглядеть, куда там завтра плыть? На плотике сем отправился за старшего Сиверов Костька, а с ним – чья выпала очередь: трое молодых казаков да Семка Короедов четвертым. Дно у озера оказалось хорошим, песчаным, с мелкими камешками – шесты не вязли, а насчет глубины – так сунувшись было на середину и едва не утопив шест, парни проворно погнали плот к берегу, да так вдоль бережка и пошли, решив, что до наступления сумерек как раз успеют осмотреть все.

– Озерко-то длиной верст пять, вряд ли боле, – всматриваясь в прибрежные заросли, пояснил Сиверов. – До ночи успеем! Вы, братцы, боле протоки выискивайте, должны ж они тут быть, протоки.

– А если нету?

Костька поморщился:

– Если нету, тогда пешком тащиться придется. Лучше бы нам хоть какой-нибудь ручей отыскать.

– А вона, там, кажись, плесо! – указал на заросли краснотала Семка Короед. – Рыба играет, вон!

– Вижу, – Сиверов присмотрелся и махнул рукой. – А ну-ка давай туда, парни. Поглядим!

Плот легонько ткнулся в отмель, ватажники еще чуток подтянули его, чтоб невзначай не унесло набежавшей волною, да быстренько осмотрели плесо – плоский и каменистый, выступавший в озеро, мыс, за которым открывалась впадавшая в озеро речка.

– Ну, вот! – старшой радостно потер руки. – А вы говорили – пешком.

– И ничего мы такого не говорили, – пробурчал себе под нос Короед и вдруг, едва не споткнувшись, завопил:

– Смотрите-ка – костер!

– Где?! – Парни напряженно обернулись. – Где? Где костер-то?

– Вон, – указал себе под ноги Семка. – Вон, зола, дровишки обгоревшие. Кострище!

– Так бы и сказал, что кострище. – Сиверов пригладил волосы и шмыгнул носом. – Ну, глянем-ка, что здесь.

– Да ничего такого, – скривился Короед. – Говорю же, кострище как кострище. Я тут все уже осмотрел.

– Осмотрел, говоришь? А ну-ка, братцы, давайте-ка чуток вдоль речки пройдемся. Осторожнее токмо, мало ли – чудища.

– Были бы, так выскочили давно, – негромко бросил в спину старшому Семка. – Они ж как собаки. Давно б почуяли бы… И чего зря-ради ноги-то мять?

Так пробормотал Короедов себе под нос, да голос не повысил, покорно поплелся во след казакам, время от времени озираясь и бросая взгляды на плот – как бы не унесло ветром-то! А то потом иди вкругорядь пешедрахом, киселя за семь верст хлебать… ну, пусть не за семь – за пять, разница небольшая. Еще змеюга какая-нибудь укусит.

Лень было идти Семке, он потому и шаг замедлил, ждал, когда те, кто вперед – за Сиверовым – побежали, обратно вернутся. А чтоб просто так, бездельником, не маячить, время от времени песок босой ногой ковырял, типа присматривался.

И ведь, как оказалось, вовсе не зря ковырял! Наткнулся на что-то, сперва подумал – ракушка, наклонился… Мать ты честная, Богородица-дева – гребень! Обычный такой гребень, костяной, с резными фигурками – как у всех русских дев.

Спустившись к реке, Настя, подтянув подол, зашла по колено в воду, напилась, умылась – здесь, у берега, вода была прозрачная, чистая, с едва заметным привкусом то ли мяты, то ли еще какой-то травы. Дева нынче обостренно запахи чувствовала, как и вкус – на сносях, чего уж. Странно, но поход этот дался ей довольно легко, без всякой особой усталости или, там, рвоты. Так, поташнивало иногда, как и положено, но вполне терпимо. А усталости не было, потому как пешком-то, ножками, почитай, и не шли – то плыли на лодках, то беременных баб и малых детишек таскали носилками тупоголовые зверолюди менквы, что всеми ватажниками и девами почему-то казалось вполне нормальным и никаких вопросов не вызвало. А вот у Настены – вопросы были, и еще какие! С чего б это злобные нехристи людоеды вдруг такими послушными, добрыми стали? С чего и звери – драконы да ящеры размером с амбар – ни разу на путников не напали, хотя рык по ночам стоял страшенный, а один раз беглецы даже нарвались на двух огромных зубастых драконов: те стояли друг противу друга по разным берегам неширокой протоки и злобно сопели, не обращая никакого внимания на людей. Впрочем, люди-то туда и не пошли, не поплыли – обогнули «драконью страну», перебрались на другую речку, как раз вот – с носилками, с людоедами.

Догадывалась Настя, в чем тут дело, вернее – в ком. Недаром поговаривали бабы, что супружница старшого казака Матвея Серьги Митаюки-нэ – самая настоящая колдунья. Не раз уже ее за ведовством ловили да видали, как она по болотам травы разные собирает, коренья выкапывает, ловит лягух да жаб. Эти лягухи да жабы – зачем? Для ведовства, вестимо. Вот и невзлюбили казачки – Олена, Авраамка, Онисья – хитрую Митаюку, решили даже, как возвернутся свои, нажаловаться на нее отцу Амвросию, пущай супротив колдовства выступит!

А вот Устинья как-то добрей к Митаюки-нэ относилась, да и Настя тоже: вместе иногда за рыбой ходили да на болото – за ягодами. С Митаюкой да подружкой ее, Тертяткою, девкой, на взгляд Настены, простой, крестьянской – добрая жена молодому казаку Ухтымке досталась! И сам Ухтымка так думал, Бога молил и хвастал как-то, что люба его черноокая согласна уже и креститься – тогда и венчаться можно будет, не во грехе, а в супружестве истинном житии! Тертятко тоже на сносях была, на носилках вместе с Настеной ехала, а на других – детушки малые, неразумные, кои еще не перемерли, в живых остались. С собой взяли, а как же, не оставлять же их в остроге на смерть? Хоть дети – дело такое, зыбкое, сегодня жив, завтра нет, а все ж жалко – свои, чай, не чужие, Бог даст, взрастут – добрыми казаками станут.

Погляделась в воду Настя – сама себе понравилась: животик, конечно, видать, да ведь не осунулась, с лица не спала, даже щеки – кровь с молоком – красные. И все – казаки, бабы с девками, детишки – веселы да здоровы – знать, не зря от мора ушли, упаслися! Помог, Господь-то, не зря молили.

Ох, а щека-то левая – грязная, от костра верно… вымыть, сполоснуть… так… Теперь бы волосы расчесать, а то срам. Эх, жаль гребень-то в пути где-то оставила, потеряла! Хороший был гребень, костяной, из дому еще… о прежней жизни – память. Ох, Богородица, Пресвятая Дева! Да была ли она, прежняя-то жизнь, до сибирского полона? Нынче смутно все помнилось, как и не было. Да и что там вспоминать, когда тут, за Камнем, все так славно сложилось: и муж любимый – не кто-нибудь, а атаман, из детей боярских, и землица, изба, подружки… сейчас и детишки пойдут один за другим – пора уже, иначе на что и баба?