Записки прапорщика - Дмитрий Оськин

- А разве им мешают?

- У нас еще ничего такого не было, но, видно, где-то их пощупали, и вот приказано, чтобы урожаи убирались под прикрытием войск. Во всяком случае, - заключил Ищутин, - режим по отношению к солдатам усиливается, а офицеры получают еще больше привилегий, чем раньше имели. Вводятся полевые суды...

- А это не ваша фантазия, Ищутин? Я виделся с Трофимовым, он мне ничего такого не сказал.

- Он ничего не скажет. Разве вы не знаете, у него большое поместье в Калужской губернии?

- Большое поместье? А у Музеуса есть что?

- Кажется, у него ничего нет. За то Музеуса и недолюбливают в штабах. Считают, что он солдатский генерал.

- А как он к этим приказам относится?

- Слышал его реплику: глупые, мол, приказы издают.

Вечером пошел к Трофимову. В канцелярии штаба дивизии его не было. Пришлось зайти на квартиру. Он оказался дома, но не один. У него была сестра милосердия Елена Васильевна, высокая крупная женщина.

- Николай Сергеевич, - сказала она, - немного болен, возможно, у него температура. Я просила бы его не беспокоить.

- Когда же он заболел? Я с ним два часа тому виделся - был здоров.

- Тогда был здоров, а вернулся из штаба с повышенной температурой. Если у вас что срочное, вы можете через меня передать...

Я в упор посмотрел на Елену Васильевну.

Она смутилась и начала теребить пальчиками свой фартук.

- Скажите, Елена Васильевна, что это вы так заботитесь, чтобы Николая Сергеевича никто не видел?

- Вы не знаете почему?

- Потому и спрашиваю.

- Я же его жена.

Из соседней комнаты вдруг вышел Трофимов:

- А, Оленин! Ничего, - обратился он к Елене Васильевне, - это свой человек, пусть войдет, Леночка.

- А я не знал, что вы женаты, Николай Сергеевич.

- Да вот женился, правда, не успел еще провести первой брачной ночи. Леночка охраняет меня, чтобы никто не помешал.

- Тогда разрешите зайти к вам завтра,

- Нет, нет, говорите, в чем дело.

- Я решил ехать в Питер, Николай Сергеевич. Так что накопилось вопросов всяких. Надо обязательно самому понять, выяснить.

- А вы разве не знаете, что без разрешения командующего армией нельзя?

- Затем я к вам и пришел, чтобы вы сделали запрос в штаб армии,

- Хорошо, я пошлю сегодня телеграмму.

- Вы сами-то не будете возражать против моей поездки?

- Нет, что вы! Поезжайте. Ведь мы с вамп почти земляки, вы из Тулы, я из Калуги. Знаете, Оленин, у меня есть бутылка вина, может, останетесь на полчасика?

- А я вам не помешаю?

Елена Васильевна сердито смотрела на меня, давая понять, что, если я уйду, будет гораздо лучше.

- Нисколько, - заулыбался Николай Сергеевич. - Не уходите, а то она изобьет меня, - пошутил он.

- Это в первую-то брачную ночь? - рассмеялся я.

- Ну, положим, эта - не совсем первая. Первая была года полтора тому назад. Сегодня официально первая.

- Ну, желаю вам официального счастья на сегодняшнюю официальную ночь!

* * *

Под вечер в мою хату вбежал член комитета Панков.

- Откуда ты? - обрадовался я Панкову.

- Ох, Дмитрий Прокофьевич, не спрашивайте! Измучился, напужался, такие страхи...

- Голоден небось, покормить тебя?

- Голоден, только сразу есть что-то не хочется. Я попросил денщика Вишневского приготовить чай. Панков привел себя в порядок и, уже сидя за чайным столом, начал рассказывать свои похождения во время отступления:

- Когда мы с вами расстались под Зборовом, я примкнул к артиллерийскому парку третьей дивизии. Ребята оказались хорошие, разрешили положить книги на снарядные ящики. Целую ночь перли. Не доходя до Тарнополя, остановились. Там переночевали, потому что лошади не могли дальше двигаться. Артиллеристы возмущались этим отступлением, говорили, мол, тут не без предательства, вовсе нас не немец гонит, а собственные офицеры.

На другой день вошли в Тарнополь. Наш парк остановился на площади против комендантского управления. Распоряжений о дальнейшем отступлении не было. Простояли несколько дней. За это время через Тарнополь прошло много частей. Все торопились, боялись быть захваченными. Грешным делом, я вас поджидал, надеялся, что подойдете с какой-нибудь частью. Однако одиннадцатого полка так и не дождался. Боясь, что вы застряли на фронте, я не торопился двигаться дальше.

В это самое время тарнопольский гарнизон тоже стал удирать. Удирали обозы, химические команды, автомобильные части. Удирали наспех, бросая имущество. Солдаты и несколько офицеров громили магазины. Никакие стены не помогали. Не то что деревянные, железные решетки - и те разбирались. Тащили все, что можно, растащили винокуренные склады, мануфактуру, обувь, канцелярские принадлежности, бумагу. Солдаты озверели. Бросились по квартирам, расхватали ковры, перины, подушки. Пух летел по Тарнополю. Кричали: "Бей жидов!" И если бы не страх перед наступающим немцем, учинили бы жестокий погром.

Зато когда обозная и тыловая публика, населявшая Тарнополь, вышла и прошли последние пехотные части, не было ни одной улицы, ни одного дома, из которого не бросали бы камней. Выливали на людей помои и вонючую грязь. Выбрасывали ночные горшки, стреляли. Многие из офицеров бросались с шашками наголо в квартиры, но, конечно, квартиры были заперты. Атакующие возвращались обратно и приказывали солдатам грабить и жечь. Солдаты бросались в квартиры, ломали, тащили... А потом, вытащив ценные вещи, поджигали дома. Такого озверения я никогда не видывал.

- А из окон сильная была стрельба?

- Ну что там! Выстрелы из револьверов - это пустое, а вот как на головы нечистоты выливали, это - красота. Я видел у комендантского управления, как на одного автомобильного офицера несколько горшков сразу вылили...

Панков не знал, с кем я имел честь познакомиться у Вишневского.

Атаки контрреволюции

Июль-август 1917 года

Получив разрешение на поездку в Петроград, восемнадцатого июля я выехал на станцию. Подъехав к Волочиску в семь утра, в ожидании поезда пошел побродить вокруг станции.

Прекрасный солнечный день располагал к прогулке. Вдали послышались звуки пропеллера и мотора. Посмотрев вверх, я увидел четыре австрийских аэроплана. При приближении к станции аэропланы стали снижаться.

Станция была пуста, если не считать этапного поезда. Тем не менее один из австрийских самолетов, покружившись над станцией, сбросил бомбу. Бомба разорвалась шагах в пятидесяти от вокзала. Я стал около стены, считая себя тем самым прикрытым от поражения.

Аэропланы сбросили еще несколько бомб и, не встречая никакого сопротивления, спустились еще ниже. Между землей и лодочками самолетов было расстояние не более двухсот шагов. Один из летчиков, прицелившись, сбросил еще бомбу. Она упала в здание вокзала. Произошел сильный взрыв. Крыша разлетелась, с верхнего карниза посыпались кирпичи. Осколок кирпича сильно ударил меня в плечо, содрал кожу с указательного пальца левой руки.